Однажды ночью Стас проснулся и увидел, что бабушка стоит над кроваткой и что-то сыплет на одеяло.
– Это бузина, – успокоила она его, – чтобы тараканы в ушки не заползли.
Но Стас уже не уснул, всю ночь курил, а утром мне объявил: – Я понял: твоя мать ведьма! – Я опешила. Он продолжал: – У нее один глаз косит – это ж первый признак! И у Оксаночки такой же глазик. И что получается? Ведьмино отродье! Я так думаю: мужа она сгубила, теперь через детей меня извести хочет! Разревелась я: – Зачем ей тебя изводить, если мы не проживем без твоих денег?!
Но Стас гнул свое: ведьма!
– Что же делать? – спрашиваю.
– А что с ведьмами делают? Сжигают.
Я всю голову сломала. Может, это он придумал, чтоб уйти от нас? Видно, в обузу ему такая большая семья. Да и тесновато у нас, не развернешься. Не так он себе жизнь в Москве представлял... Сядет в поезд – и ищи его потом! А мне как быть? Проедать мамину пенсию?Я же все помню: и манную кашу, и как мама телевизор продала, чтобы мне одежду для школы купить.
– Чего ты боишься? – спросила его.
Он ответил уклончиво: – А ты как думаешь? Что моих детей баба-яга воспитывает.
И укатил шмотки распихивать по торговым точкам. Надо было с мамой поговорить, но я даже не представляла, как начинать этот разговор. Да и о чем?Чтобы она из ведьмы назад в добрую бабушку превратилась? Это даже не смешно...
Вспомнила, как Стасик обмолвился, будто из армии его раньше времени демобилизовали, потому что в казарме ночью всех пугал – голоса ему чудились.
И вот хожу я по квартире – глаза на мокром месте. Мама, видно, поняла, что у нас со Станиславом размолвки начались, и предложила:
– Ниночка, я вот что решила. Когда Стасик будет дома, я стану на улицу выходить, чтобы ему с нами не так тесно было. Промысел у него тяжелый, человеку отдохнуть надо. А меня даже врач ругал, что дома целыми днями сижу, совсем воздухом не дышу.
Ох, наревелась я тогда! И вот мама засветло, пока Стасик спит, шла на бульвар, садилась на скамеечку, а когда я подходила к окну, махала рукой: все хорошо, мол, занимайся своими делами! На обед приходить отказывалась:
– Принеси сюда, еда на свежем воздухе вкуснее.
Я ее в душе благодарила, и тайно, чтобы соседи не видели, выносила миску – прямо как собаке. Поздно вечером мама возвращалась и сразу шла в свою комнату.
Стасик недовольно ворочался в кровати:
– Вонько-то, вонько! Она там целый день кислородом накачивается, а дочечкам всю ночь псиной дышать!
Но мыться ей не разрешал: «Мало ли заразы на бульваре, а мы в ванне девочек купаем».
С торговлей у Стасика складывалось все хуже. Китайский ширпотреб больно ударил по его бизнесу, и ездить в Немиров за товаром стало невыгодно. Муж буквально не вылезал из дома, а свое плохое настроение срывал на маме. Иначе как ведьмой ее не называл, правда, только за глаза.
Ну, а мама все чаще ночевала не дома. Говорила, у подруг засиживается. Но я-то знала, что она, пока тепло, спит на улице. Выходила к ней, просила:
– Мамочка, прости. Мы что-нибудь придумаем, потерпи! Стасика вроде бы экспедитором берут, будет в командировки ездить.
Мама кивала:
– Я-то что! Лишь бы тебе и девочкам хорошо было!
А с чего хорошему быть? Обманула я: не собирался Стасик на работу устраиваться. Да, и не взяли бы его без московской прописки: мы ведь с ним не расписанные. Так и живем, мамой благословленные. Оттого и боимся: вдруг он уедет и уже не вернется?
Как-то раз Стасик увидел: к теще подсел алкаш и угостил вином. Раскричался: «Ей что, тараканов в голове мало? Вшей захотелось?! Вот и пусть живет со своими бомжами!»
И поставил на дверь новый замок, а ключи ни ей, ни мне не дал. Так мы оказались в плену: я – дома, мама – на улице. С коляской он сам выходил, боялся, что я выйду и назад мать за собой приведу.
Когда я в очередной раз пыталась с ним поговорить, что, дескать, невмоготу мне родную мать на улице держать, Стас морщился: «Ну, так отдай ее в интернат какой-нибудь, ей же будет легче. Там тепло, суп дают. Буду тебя отпускать ее навещать. Поговори, узнай...» Беда, беда!
Когда мама подходила к окнам, я украдкой, чтобы муж не заметил, показывала ей девочек и бросала сверток с бутербродами. Представляла, как она своим щербатым ртом жует их на скамейке.
Раз пришел участковый, расспрашивал про маму, проверил документы Стасика. Тот подарил ему две кофточки для жены. И больше участковый нас не беспокоил.
Однажды мама попросила бинты и йод: что-то с ногой. Я ей спустила с нашего третьего этажа на веревочке, а Стасик – слышу – кому-то смеясь по телефону рассказывает, как «эта ведьма к своей костяной ноге лопух приматывает».
Тут со мной истерика случилась:
– Не могу так больше! Лучше с голоду подохну, но только с мамой рядом!
– Подыхай! – спокойно ответил Стас. – Только без моих девочек. – И пригрозил: – Может, пора их к моей маме увезти, пока ведьмины семена не взошли?
Я испугалась: а ведь может уехать!С его-то знакомствами на железной дороге. Да, и кто в винницкой деревне будет разбираться, почему дети оказались у него, а не у матери? Там все знают: парень женился на москвичке, стал отцом – стало быть, дети его. И я в который раз ему покорилась.
Осень была холодной. Я лежала под теплым одеялом и думала: моя мамочка сейчас дрожит от холода. Глотала слезы, повторяла: «Святая... Святая...»
А потом я совсем сбрендила. Стала ее мысленно просить, чтобы исчезла. Куда? Да хоть куда-нибудь! Когда начались заморозки, отпросилась у Стаса, вынесла ей валенки, старую шубу и, возвращаясь, подумала: ну что, в самом деле, зажилась-то? Уже седьмой десяток пошел. Может, ее боженька сжалится и приберет к себе?
Но не прибрал. Мама вопреки всему пережила зиму. Ночевала то в одном подъезде, пока не выгоняли, то в другом... Днем сидела на скамейке и посматривала в окна. Наверно, надеялась увидеть наших девочек.
И никому уже до нее не было дела – ни участковому, ни соседям.
А вот сегодня утром на бульваре подрались алкаши. Так орали, что я проснулась и выглянула в окно. Один залез в урну, вытащил бутылку, разбил и горлышком ткнул другому в грудь. Мама поднялась, начала утихомиривать, попало и ей...
Стаса не было дома, я взяла топор, отжала дверь. Но подойти к маме не решилась – сами видите. Не могу смотреть на нее вблизи – на грязную и разбитую, не могу заглянуть в глаза, почувствовать чужой запах...
Да, я знаю, что теперь навеки проклята. Но уже не хочу, чтобы она возвращалась. Даже не хочу, чтобы сидела под моими окнами. Господи, ведь она сама все это понимает! Почему же не поможет мне покончить с этим?! Меня-то ей разве не жалко? Она ведь тоже мать!
Женщина громко всхлипнула и мокрой насквозь салфеткой промокнула глаза. Покосилась на окна: «Стас из магазина пришел, пойду...»В проеме третьего этажа стоял, опершись руками на подоконник, грузный мужчина и недобро смотрел на нас. Резко наклонился вперед, крикнул: «Нина!» У меня екнуло сердце: сейчас вывалится! Но нет, бог миловал...