Эта книга ждала меня, кажется, с февраля.
Она всплыла, как кувшинка, из недр книжного шкафа ровно тогда, когда я сама сидела у воды и сходила с ума от невозможности изобразить то, что так прекрасно и так непостоянно — свет, текчую воду и подвижные, медленно извивающиеся в течении травы.
Так или иначе, а книжка нашла меня удивительно вовремя, хотя, если честно, так же хороша она была бы и в любом другом месте.
Потому, что книга – и правда замечательная!
Тема с первого взгляда кажется узкой – речь идёт об истории замысла, создания и экспозиции грандиозного цикла масштабных панно с водяными лилиями, который сам Моне называл Grand Decoration. Но для автора она дала возможность поговорить об очень многом.
Текст – прекрасен, Моне – прекрасен, перевод – выше всех похвал.
Нет обычно дико раздражающих в биографиях литературных предположений в духе «в этот момент он подумал», «ему вспомнилось» и т.д. Наоборот – каждое слово документально заверено цитатой из воспоминаний современников, документами или газетными архивами, или счетами – кажется, мы узнаём о мастере всё, вплоть до того, какой и где он заказывал холст, и у кого выписывал новейшие гибриды цветных водяных лилий (оказывается, это была тогда абсолютная новинка, практически сенсация в садоводстве), и как их растили в саду в Живерни:
«Пришлось построить оранжереи, в том числе одну для лилий, с собственной системой отопления. Садовники трудились круглый год не покладая рук. Проезжающие мимо автомобили оставляли на водяных лилиях слой пыли, и в 1907 году Моне предпочел заплатить за гудроновое покрытие Королевской дороги, чтобы не поручать садовникам – как он делал до этого – ежедневное купание цветов. В целом на поддержание садов тратилось около сорока тысяч франков в год»
Только факты – очень, очень много фактов.
Это могло бы быть ужасно скучно – но, удивительным образом, увлекательно, и читается, как роман.
И из такой немного суховатой документальности постепенно и вдруг выпукло вырисовывается фигура старого художника, начисто лишённая романтической патоки – перед нами Моне, как живой: крупный, бородатый старик, любитель хорошей еды, упрямый, вздорный, беспокойный, одержимый творчеством, уверенный и неуверенный в себе, капризный, тщеславный, любящий друзей, страстный, нетерпеливый, безумно работоспособный, невыносимый, великий. Не умеющий ждать, терпеть и болеть, готовый торговаться и дарить.
И главное – абсолютно и безраздельно отдающий всего себя живописи. Спокойная, чуть-чуть ироничная манера рассказчика только добавляет происходящему достоверности, превращая нас в свидетелей событий.
Текст такой «густой», плотный и насыщенный, что, иногда, хочется закрыть книжку, и подождать немного, пока предыдущие страницы «впитаются». Он так хорош, что невозможно удержаться от пространных цитат:
«Он мог превратиться в «реликт». Еще в 1898 году один анонимный автор написал, что у искусства «месье Моне» нет будущего. «Суть в том, – рассуждал этот критик, – что мастер истинного импрессионизма… не впечатляет молодежь». Многие из них, особенно кубисты, охотнее называли своим учителем Сезанна, нежели Моне. Сезанн, по их мнению, в своих четко выстроенных композициях «стремился к сбалансированности и осмысленности», в отличие от бесформенных и «торопливых фантазий» Моне.] Когда в 1908 году художник-кубист Жорж Брак устроил в Париже первую персональную выставку, друг Пабло Пикассо поэт Гийом Аполлинер написал в предисловии к каталогу, что импрессионизм есть не что иное, как «невежество и мракобесие».
Кстати, противопоставление Моне и Сезанна не так уж и абсолютно: вы знали, что Моне боготворил Сезанна, коллекционировал его, и в периоды творческих спадов и кризисов завешивал висящие на стенах холсты Сезанна тканью – чтобы не позориться перед гением!)))
А поводов для кризисов у художника было достаточно – война, почти полная потеря зрения и мучительное лечение, смерть близких, но главный враг - солнечный свет, который меняется так невыносимо быстро – «каждые семь минут, как однажды заметил сам художник, – так что, создавая живописные циклы с пшеничными скирдами и тополями, он работал над несколькими холстами одновременно, примерно раз в семь минут чередуя их на мольберте в зависимости от визуального эффекта, который он в тот момент пытался передать. Клемансо как-то раз пришлось наблюдать за ним на маковом поле сразу с четырьмя холстами. «Он переходил от одного к другому в зависимости от положения солнца».
А в 1880 году Ги де Мопассан описал, как Моне «пускается в погоню за впечатлениями» на побережье Нормандии. В его рассказе художник шагает через луга в сопровождении родных и приемных детей, «которые тащат за ним холсты – по пять-шесть работ на один и тот же сюжет, показанный в разное время в разных состояниях. Он трудился над ними по очереди, следя за переменами в небе».
«Из-за этой одержимости, заставлявшей Моне отражать последовательные изменения, когда солнце клонится к закату или сгущается туман, часто возникали ситуации комичные (в глазах свидетелей) и крайне досадные (для него самого). В 1901 году в Лондоне, из окна своего номера в отеле, он решил запечатлеть, по собственному выражению, «уникальную атмосферу» реки Темзы – легендарный желтый туман, так называемый «гороховый суп». Навестивший его художник Джон Сингер Сарджент обнаружил Моне в окружении по меньшей мере девяноста полотен, «и на каждом оставался мгновенный световой эффект, наблюдавшийся над Темзой. Когда эффект повторялся, давая шанс завершить работу, – сообщал Сарджент, – до его исчезновения нужный холст обычно не удавалось найти».
Таков парадокс подхода Моне: его картины, отражавшие текучесть визуальных эффектов в отдельный миг времени, часто создавались не один месяц. «Я работаю исключительно на пленэре, – опрометчиво заявил он однажды в беседе с журналистом. – В мастерской к холстам не притрагиваюсь». Тем не менее практически все свои пейзажи, действительно начатые на побережье или в полях, Моне завершал именно в мастерской, где никакой натуры не было, но работа шла до седьмого пота. Октав Мирбо вспоминал, что одна картина могла потребовать «шестидесяти сеансов».
На некоторые холсты ложилось по пятнадцать красочных слоев. Лондонский цикл был завершен не на берегах Темзы, а целых два года спустя в мастерской в Живерни, на Сене, по фотографиям. Новость, что Моне пользуется снимками, вызвала своего рода скандал, когда в 1905 году об этом узнали из неосторожных, хотя, может быть, и намеренных высказываний лондонских знакомых художника, в том числе Сарджента.»
Картины Моне скрывают еще одно противоречие.
Его холсты полны света и безмятежности, в них, по словам Мирбо, ощущается «горячее дыхание любви» и «пульсация радости. «Его горячий поклонник, писатель Марсель Пруст, полагал даже, что холсты Моне способствуют исцелению духа «так же, как психотерапевты помогают некоторым невротикам», – имея в виду тех, кого подвела слабая нервная система, оставив на милость современности с ее бешеным ритмом". Но самому «художнику счастья» они давались в жестокой борьбе – с солнцем, природой и, особенно – с самим собой.
«Вчера я думал, что сойду с ума, – писал он из Нормандии. – Ветер сдувал мои холсты, а когда я отложил палитру и попытался закрепить их, ее тоже сдуло. Я был так разъярен, что чуть все не выбросил». А бывало, и выбрасывал. Однажды Моне, не помня себя от злости, зашвырнул на дно Эпта ящик с красками, после чего, успокоившись, был вынужден телеграфировать в Париж, чтобы заказать новые. В другой раз художник сам бросился в Сену. «К счастью, все обошлось», – успокаивал он в письме приятеля.
Доставалось и холстам. Жан-Пьер Ошеде вспоминал, как Моне «расправлялся» с ними: резал перочинным ножом, топтал, швырнув на землю, или пробивал насквозь ногой. Гость-американец как-то увидел, что работа «прорвана крест-накрест, широко, прямо по центру», – это Моне, выйдя из себя, «дал пинка» несносному холсту. А поскольку ходил он тогда в деревянных сабо, виновник его гнева изрядно пострадал. Иногда, не успев вовремя остановиться, он сжигал полотна. Периодически приступы ярости оказывались настолько сильными, что он отправлялся бродить по лугам и, чтобы избавить от себя домочадцев, ночевал в какой-нибудь гостинице в окрестностях Вернона. Или запирался в спальне на несколько дней, отказывался от еды и отвергал любые попытки его утешить»
Хорошая новость для тех, кто вечно недоволен собой – самому Моне было не легче:
«Он любил живопись и жил ради нее – и вместе с тем называл это занятие беспросветной мукой. «Это сатанинское ремесло меня истязает», – писал он художнице Берте Моризо, с которой был дружен. А одному журналисту сказал: «Многие полагают, что я пишу с легкостью, однако труд художника тяжек. Часто подобен пытке. Да, это великая радость, но и великое страдание».
В один из таких периодов жена жаловалась - «Что ни день, то продырявленный холст». Одна американская газета с явным скепсисом рассказывала, что за один только майский день 1908 года Моне якобы испортил полотен на сто тысяч долларов, и задавала вопрос (недвусмысленный): художник он или сумасшедший? Он стал отказываться от обеда – плохой признак для такого гурмана – и целыми днями не выходил из спальни. Его мучили головные боли, головокружение, темнело в глазах». А … «в 1892 году в Руане художника преследовали ночные кошмары, в которых знаменитый собор обрушивался ему на голову».
Невыносимо трудные и мучительные, иногда приводящие художника на грань саморазрушения попытки создать что-то новое, некую «революцию видения», достигшие апогея в цикле с кувшинками, неподатливость «невозможного» – привели, в числе прочего, к созданию совершенно новой, изощрённой и виртуозной техники письма.
Об этом, понятно, читать интереснее всего:
«Художник Андре Массон – сам мастер спонтанного письма – позднее восторгался его «сложным мазком: разнонаправленным, волнистым, пестрым. Эту фактуру надо рассмотреть вблизи. Она ошеломляет!» Кисть Моне, по словам Массона, – «неистовый ураган».
" Если рассмотреть эти пейзажи с близкого расстояния, открывается изумительная в своем разнообразии техника. Моне выбирал холсты с рельефным плетением, в которых нити утка были толще основы. Затем он накладывал несколько слоев грунта, давая каждому из них основательно просохнуть. Он работал кистью под определенным углом к нитям утка, чтобы на них осталось больше краски; это создавало рифление, и возникала так называемая текстурная вибрация. "
"Иными словами, пользуясь свойствами краски и текстуры полотна, он передавал характер водной ряби и одновременно, благодаря углублениям, образованным более тонкими нитями основы, акцентировал ее рельефность. Удивительно, что слои краски, которыми художник, стремившийся поймать спонтанное впечатление от ускользающего момента, покрывал холст, исчислялись по меньшей мере дюжиной. Часто он соскабливал один-два слоя ради фактурности: это позволяло усилить эффект мерцания вновь нанесенной краски.»
Но самым новым стал особый подход к композиции. Впервые Моне отказался от собственно пейзажа, заменив реальный берег его призрачным отражением в воде.
«Постепенно вода, суша и небо начинают сливаться или меняться местами, а то и вовсе исчезают – словно, стоя у пруда, Моне опустил взгляд и все пристальнее всматривается в воду. К 1904 году небо остается только в отражениях на водной глади, которую ограничивает лишь противоположный берег в верхней части полотна. Через год исчез и берег, Моне сосредоточился на поверхности воды и отражениях, прорванных там, где вырастали мерцающие архипелаги лилий.
"Еще более головокружительными и неуловимыми ракурсы сделались когда художник вдруг повернул холсты на девяносто градусов и начал создавать вертикальные композиции. Теперь россыпи лилий ложились поверх тусклых отражений плакучих ив, а в центре оставался зеркальный просвет, в котором отражалось небо самых разных оттенков.
Ландшафт опрокинулся вверх тормашками. Зрителю не дано ни перспективы, ни иных ориентиров, определяющих пространство и расстояния»
Критик Луи Жилле увидел в пейзажах воды Моне освобождение от обыденной описательности. «Так что реалистичность в изображении пруда была куда менее значима, чем формальные средства, которыми она достигалась, или эмоции, пробуждавшиеся в зрителе этим гипнотическим цветовым ритмом. Пусть некоторые критики списывали Моне со счетов и называли его искусство устаревшим – зато Жилле тезисом о «чистой абстракции» выдвинул его в 1909 году в авангард современного искусства.
Ну вот, ещё немного – и всю книжку приведу, не остановиться. Тем более, что там и помимо Моне много интересного – о садах, о камуфляже, о возрасте в искусстве, о гастрономии, французском пейзаже, о художниках на войне и многом другом.
Умная, интересная, глубокая и достаточно объёмная книжка. Мне понравилось – пойду, поищу, что ещё написал автор. Кажется, у него есть что-то о Леонардо да Винчи
И в Париж, как никогда, потянуло — в Оранжери, смотреть Моне вживую и вблизи
Да, картинки, в основном — не из книги, в хорошем качестве не нашла. В книге их немного — хотелось бы побольше.
P.S. Перечитала — всё как-то слишком гладко. Решила -придерусь!
Дорогое издательство! Спасибо за прекрасную книгу, но, уберите, пожалуйста, завитушки с обложки — книга выглядит, как дамский роман.
И увольте вообще того, кто это сделал, или, хотя бы, покажите ему, как выглядит американское, например, издание: