Часто судьба ставит нас перед выбором. И в некоторых случаях сделать его бывает очень нелегко. Особенно когда приходится метаться между родной матерью и собственными детьми...
Эта горькая исповедь прозвучала, когда я вызвала скорую помощь пожилой женщине. Она сидела с залитым кровью лицом на скамейке бульвара, малолюдного в этот ранний час.
– Ударилась, – конфузилась пострадавшая. – Может, не надо врача? Хлопотно будет...
Нам, обитателям микрорайона, гуляющим здесь с детьми и выгуливающими собак, эта странная женщина хорошо известна. В любую погоду, опустив голову, она одиноко сидит на скамейке, а поздно вечером
укладывается спать в кустах на листах картона, укрывшись черным пальто. А если идет дождь или снег – еще и куском линолеума.
Из подъездов ее выгоняют, поэтому другого пристанища, кроме как на стылой земле, у бедолаги нет. Хотя почему нет? Кто-то, помнится, уверял, что имеются у нее и квартира, и родственники, так что бабка, мол, просто дурит.
В общем, здешние жители давно привыкли к ее вечной дремоте возле детской площадки. Хотя, согласитесь, трудно поверить в то, что престарелый человек по доброй воле станет жить под открытым небом, рискуя здоровьем, привлекая собак и пугая своим видом малышей. Но если честно: кому охота с ней возиться?
Врач обработал лицо и, обнаружив глубокие порезы, постановил:
– Надо штопать. Поехали в больницу!
Борясь с брезгливостью, медсестра помогла бабушке забраться в
микроавтобус.
– Вы видели, кто ее ударил? – задержался доктор.
Я честно ответила:
– Нет.
Он вздохнул:
– Я обязан сообщить в полицию. Ладно, разберемся!
Машина укатила, а я заметила позади себя молодую женщину. Она курила, прислонившись к дереву, а из глаз ручьями, как в кино, текли слезы. Протянула ей салфетку и кивнула вслед уехавшей скорой:
– Знаете эту женщину?
Вместе с сигаретным дымом вылетели тихие слова:
– Это моя мама...
Услышанное от Нины (так она назвалась) не укладывалось в голове. Исповедь вывернутой наизнанку души – редкость в наши дни. Но то, что порой не расскажешь даже священнику, можно поведать случайному
знакомому.
Сбивчивый рассказ Нины с паузами, когда, очевидно, к горлу подкатывал ком, было непросто переносить потом на бумагу. Да вы сами все поймете.
– Я у мамы поздний ребенок, росла без отца. Он был проводником на железной дороге. Однажды крепко с матерью разругался, в дороге выпил, отстал от поезда и, догоняя, сорвался с подножки. А я вот-вот должна была появиться на свет. Наверно, отец очнулся в больнице без ног и решил: «К чему Марусе сразу двое нахлебников?» Попросил соседей по палате усадить его на подоконник покурить и «вывалился» в окно. Не спасли...
У мамы с деньгами было плохо. Пенсия за потерю кормильца мизерная, так что вырастила меня, считайте, на одной манке. Все у меня было – рахит, золотуха. В девять лет сильно застудила почки, когда допоздна на балконе высматривала маму. Но выжила. Сколько себя помню, мама, каждый вечер, укладывая меня спать, целовала в одну щечку, а потом во
вторую: «А это – от боженьки. Он тоже тебя любит и бережет!»
Засыпая, я слушала, как за окном гудят поезда и шелестят электрички. Мечтала: вырасту – стану проводником, как папа.
Ну, и стала. Еще в ПТУ, на практике, смекнула: характер тут надо иметь железный. Быстро обучилась дорожным премудростям, и у бригадира другой раз брови на лоб лезли: такая сопля, а уже «зайцев» вагонами возит!
А что делать? Надо было кормить стареющую мать. Пусть, думала, хоть теперь попробует, какие они на вкус – красная икорка да дорогая колбаска. Мама, принимая гостинцы, вздыхала:
– Спасибо, доченька, но лучше бы почаще тебя видеть. Ведь замуж выйдешь – вообще меня оставишь.
– А кто ж тогда внуков нянчить будет? – отшучивалась я. Дошутилась...
Станислав жил на Украине, под Винницей, а в Москве сбагривал польский трикотаж, который возил из приграничного Немирова. В вагонах под полом коридора есть емкости – там и перевозил. Проводникам платил щедро. Помню, явился раз в служебное купе, где наши девчонки чаевничали, и фокус показал: изо рта горящий окурок вынул. Мы
заулыбались, а он куртку распахнул – опа! Вокруг груди бюстгальтеры кружевные, штук десять. Прикрыл дверь и скомандовал: примеряйте на выбор! А ночью позвал меня к себе в пустое купе – познакомиться поближе.
Прошло месяца полтора, и я почувствовала: что-то меня частенько укачивать стало. И тут поняла: попала! Когда Стасик в очередной раз забежал на чаек, я ему брякнула: мол, приглашаю на крестины! К моему удивлению, он обрадовался. «Вот и добре, – говорит, – я давно хотел в Москву перебраться».
Маму я даже подготовить не успела. Примчались вдвоем, и Станислав с порога упал на колени: «Благословите!» Она, когда поняла, заплакала, да так горько... Но ничего, посидели, познакомились под украинские песни.
Утром на кухне мама зашептала:
– Рада я за тебя, дочка. Мужчина, кажется, надежный. Да ведь ты не знаешь: отец как раз в Виннице ноженьки потерял, нехорошая примета!
– Чего же, – говорю, – плохого? Жить-то нам в Москве.
Но мать не успокаивалась:
– Отец сегодня снился, ругал за что-то...
«Ладно, – подумала я тогда, – люди под старость мнительными становятся. Привыкнем».
Мы со Стасиком продолжали ездить. Он старался на мой поезд попасть, однако спекуляцию свою теперь в соседнем вагоне возил – от греха подальше, берег меня.
Когда ультразвук показал, что будет двойня, я испугалась: а, ну, как откажется? Но нет, привез свой скарб и переселился к нам окончательно.