Новая политика, новая литература, старая магия
Маховик войны с харассментом продолжает вращаться по инерции. Как водится, революция вслед за плохими белыми мужчинами Спейси и Вайнштейном начала пожирать своих создателей: под каток попала Азия Ардженто. Однако этим летом монстр социального активизма обломал свои зубы на одном человеке.
Его зовут Джуно Диас, и он — один из главных писателей Америки. Такую репутацию 50-летний прозаик получил, выпустив за двадцать лет один роман, два сборника рассказов и одну детскую книгу (в то время как иные пишут по роману в год, чтоб их только заметили). Почти все герои его книг — доминиканцы в США, тоскующие по родине, куда нельзя вернуться.
В апреле в New Yorker вышел текст Диаса — рассказ о том, как его изнасиловали в детстве в родной Доминикане, что изменило его жизнь навсегда. После признания жертву сексуального насилия обвинили в сексуальном насилии.
Ну почти насилии: несколько никому не известных писательниц сказали, что Диас с ними неуважительно разговаривал, а еще одна заявила, что романист ее без спроса поцеловал, но затруднилась сказать, куда (серьезно). Сперва казалось, Диасу придется худо, его попросили уйти с поста главы жюри Пулитцеровской премии. Однако на этом и кончилось: университет, где писатель преподает, журналы, где он пишет, к ярости всех социальных активистов встали на защиту Диаса.
Человека, пережившего настоящий ад в детстве, решили заклеймить за дурной характер. Пожалуй, к ветерану Ирака, расстрелявшему народ на улице, отнеслись бы с большим сочувствием. Важно было, что Диас — чужак, цветной, латинос. Отчасти скандал пришлось замять именно потому, что в лозунгах феминисток услышали отголосок старых расистских речей о черномазых, которые пачкают белую женщину своим взглядом.
ВКРАДЧИВАЯ И ЛИЦЕМЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ НОВОЙ АСЕКСУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ УХОДИТ КОРНЯМИ В ПУРИТАНСКУЮ РИТОРИКУ СТАРОЙ АМЕРИКИ, ГДЕ ЗАПРЕЩАЛОСЬ ПОКАЗЫВАТЬ В КИНО МУЖЧИНУ И ЖЕНЩИНУ В ОДНОЙ КРОВАТИ. И ДАЛЬШЕ В ПРОШЛОЕ, ВО ВРЕМЕНА, КОГДА РАСПУТНЫХ И ЛЕГКОМЫСЛЕННЫХ КАЗНИЛИ КАК КОЛДУНОВ.
Главным документом против Диаса, свидетельствующим о его сущности насильника и преступника, был его роман. Книга, которая называется “Короткая и ослепительная жизнь Оскара Вау” вышла в 2007-м и давно переведена на русский. Но читать ее лучше осторожно — действительно, с ее страниц льется ослепляющий и обжигающий свет. Должно быть, свет солнца Доминиканы, острова смертельных проклятий и вечной любви.
Ее герой, Оскар Вау — толстый нерд, угорающий по комиксам, совсем непохожий на мачо-латиноса. Великовозрастный девственник, сочиняющий ночами в американской общаге бесконечную космооперу. Рассказчика же зовут Джуниор, он альтер эго автора, качок и плейбой. Оба постоянно думают о женщинах и сексе — что и стало основным пунктом обвинения против автора, — но Оскар ничего не может получить, пока не вернется на родину, к потере невинности и гибели.
Будучи мигрантом-латиноамериканцем, Вау, естественно, относится к нацменьшинствам, но он принадлежит еще к одному меньшинству, недавно заявившему о себе. Это так называемые инцелы — не то субкультура, не то социальная группа “вынужденных девственников”. Из-за внешности, паттернов поведения и черт характера такие парни, как они, считают инцелы, никогда не найдут сексуального партнера — и свобода сексуальных нравов усугубляет эту ситуацию. Характерно, что в околофеминистическом дискурсе инцелы считаются врагами, представителями правой неоконсервативной идеологии. И впрямь, чтобы исправить положение дел, инцелам надо бы совершить такую революцию, которая даст им право требовать и получать от женщин все, невзирая на свои физические или душевные качества.
Оскар Вау, в конце концов, влюбляется в проститутку — какая ирония. Сексизм тесно переплетен с романтической любовью, которая становится невозможной в мире новой свободы.
КОНСТРУИРОВАННЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОРРЕКТНЫЙ МИР ПРОТИВОПОСТАВЛЯЕТСЯ АРХЕТИПИЧЕСКОМУ МИРУ ПРИМОРДИАЛЬНОЙ ТРАДИЦИИ, КОТОРУЮ ОЛИЦЕТВОРЯЕТ ЛАТИНОАМЕРИКАНСКАЯ ВСЕЛЕННАЯ МАГИИ, ДУХОВ, РЕЛИГИИ, СЕКСА И НАСИЛИЯ. СТОЛКНОВЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ КОДОВ ПЕРВОСТЕПЕННО В КНИГАХ ДИАСА, НА ЭТОМ ПЕРЕКРЕСТЬЕ РОЖДАЕТСЯ НОВОЕ ИСКУССТВО.
Роман Диаса написан на так называемом спанглише, американском английском с вкраплениями испанских и даже африканских слов и фраз. Не английские слова при ближайшем прочтении относятся к понятиям архетипическим, сакральный язык внедряется в профанный английский.
Неудачник Оскар считает, что на нем лежит “фуку” — доминиканское проклятие, сглаз, поражающий как отдельного человека, так и всю страну (на Доминикане до сих пор лежит тень проклятия диктатора Трухильо, местного Гитлера, Сталина и Пол Пота в одном флаконе). Диас комментировал позднее, что главная опасность фуку в том, что большинство людей не способны даже увидеть его, а не то что защититься. Неузнанное, оно поражает людей, цивилизации и культуры.
“Счастливый ребенок, насколько позволяет жизнь. Счастливый! Но на тесемке вокруг ее шеи три асабачес, амулета <...> Мощная старая магия. Три защитных барьера от Глаза. Укрепленные многокилометровым молитвенным цоколем. <...> Впрочем, настанет день, когда крепость падет. Участь всех крепостей. И девочка впервые услышит слово “фуку́”.
Фуку — проклятье, фуку — психическая травма. Комплекс Оскара Вау рифмуется с проклятьем его доминиканской родины. И, как после признания Диаса можно судить уже точно, с травмой самого писателя. Мечта автора и героя об Америке, естественно, рифмуется с мечтой во что бы то ни стало овладеть женщиной — даже против ее воли.
СЕВЕРОАМЕРИКАНСКАЯ, ЧУЖДАЯ И ВРАЖДЕБНАЯ ИМ КУЛЬТУРА, С ЕЕ МАНИЕЙ ПСИХОТЕРАПИИ, ТАКЖЕ ПЫТАЕТСЯ ПОБОРОТЬ ПОСЛЕДСТВИЯ НЕКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПСИХОТРАВМЫ. НО ЧУВСТВУЕТСЯ, ЧТО В ЭТОМ “СОРЕВНОВАНИИ” ПОБЕДЯТ ТЕ, У КОГО БОЛЬШЕ ОПЫТА — А ЕГО БОЛЬШЕ В ДРЕВНЕМ ЮЖНОАМЕРИКАНСКОМ МИРЕ.
В мире, который, к слову, столетиями практически не знал расовой сегрегации: браки конкистадоров с местным населением узаконили еще в XVI веке. Плавильный котел и прозрачные расовые границы в США являются мечтой, в Латинской Америке — реальностью. Привилегии меньшинств в США сегодня являются обратной стороной угнетения, расизмом наоборот. То же, если верить инцелам, происходит в области сексуальной. Но реакция неизбежна.
Все крепости падут — падет и тот авангард современной западной цивилизации с его гендерами, триггерами и поп-психологией в качестве эрзаца духовности. Испанский философ Ортега-и-Гассет больше 80 лет назад писал об этом: “Романтики были поголовно помешаны на сценах насилия, где низшее, природное и дочеловеческое попирало человеческую белизну женского тела, и вечно рисовали Леду с распаленным лебедем, Пасифаю с быком, настигнутую козлом Антиопу <...> Грешно смеяться над романтиком. По-своему он прав. За невинной извращенностью этих образов таится животрепещущая проблема, великая и вековечная, — взаимодействие разумного и стихийного, культуры и неуязвимой для нее природы. Оставляю за собой право при случае заняться этим и обернуться на сей раз романтиком. Но сейчас я занимаюсь обратной проблемой — как остановить натиск леса. Сейчас “истинному европейцу” предстоит решать задачу, над которой бьются австралийские штаты, — как помешать диким кактусам захватить землю и сбросить людей в море”.
Штаты, конечно, североамериканские, а не австралийские, а кактусы — уже здесь. Великий Ацтлан, доколумбовая цивилизация ацтеков, будоражит умы мексиканцев и всех, кого в статистике называют hispanic. В фантазиях режиссеров, писателей и авторов компьютерных игр о будущем он займет территорию современных западных и южных штатов после неизбежного фоллаута, какие бы стены ни городили сейчас на границе США.
И у “ацтланской” культуры на это есть некоторое право: пока Северная Америка правила миром, а Южная не могла оправиться от войн и бедности, латиноамериканская литература была не хуже Апдайка и Хемингуэя, кино и живопись догоняли США. Отгородиться от латиноамериканского влияния можно было лишь сегрегацией, невозможной сейчас. Доля латиноамериканского населения в некоторых городах США уже порядка 40%, по сравнению с этим кварталы чернокожих — статистическая погрешность. Что касается культуры, Диас просто среди самых крупных современных писателей, а вообще литераторов только из Доминиканы — целая когорта, начиная с довольно известной Хулии Альварес (по ее книге снят фильм “Времена бабочек” с мексиканкой Сальмой Хайек). Из режиссеров первого ряда — Иньярриту, Куарон, Дель Торо. Вот и “Оно” Стивена Кинга о чисто североамериканских ужасах маленького городка снимает аргентинец Андреас Мускетти.
И, КОНЕЧНО, НАДО ВСПОМНИТЬ САМОГО ИЗВЕСТНОГО “ЛАТИНОСА” КАРЛОСА КАСТАНЕДУ, СИМВОЛА 60-Х С ИХ СЕКСУАЛЬНЫМ И ПСИХОДЕЛИЧЕСКОЙ БЕЗУМИЕМ, ПЕРВОБЫТНОСТЬЮ, ШАМАНСКОЙ ДУХОВНОСТЬЮ, НЕПОХОЖЕЙ НА ПУРИТАНСКОЕ ЦАРСТВО ТРАНКВИЛИЗАТОРОВ И БРАЧНЫХ КОНТРАКТОВ.
Едва ли вопросы политкорректности будут волновать наследников Ацтлана. Наследников Борхеса и Варгаса Льосы, друживших с хунтой, или Маркеса, дружившего с левыми радикалами, а под конец жизни вспоминавшего своих “Грустных шлюх”. Это мир магического реализма, где судьбу мира и свое проклятье изменить непросто, где все возвращается на круги своя и вновь растворяется в тумане забвения. Здесь нельзя похоронить мертвецов и отправиться дальше: ежегодно они восстают и, гремя костями, идут по улицам рядом с живыми в карнавальном танце.
В победном и траурном марше сойдутся все меньшинства — не social justice warriors с городскими невротиками, а выброшенные на обочину, сексуально обделенные, маргиналы, контуженные, отвергнутые, радикалы всех мастей. Возможно, этот пейзаж чем-то напомнит послереволюционную Россию, где старая творческая элита погибла или растворилась, а на ее место пришла диктатура выходцев как из социальных низов, так и из этнических меньшинств.
Как это будет выглядеть на самом деле, мы не знаем. Ясно только, что на месте сброшенных американскими активистами памятников мертвым белым мужчинам поставят новые памятники. Скорее всего, не хуже прежних: в конце концов, если США — Новый Свет, то Южная Америка — продолжение Старой Европы, только со свежей кровью. Христианские святые воплотились в местных божествах и следят за своим народом.
Оскар Вау после своей страшной смерти является во сне рассказчику. С ним книга, которую он всю жизнь писал, но страницы ее пусты. Все исчезает в тумане забвения, строки в книге жизни стираются, чтобы быть написанными заново. Здесь смерть культуры, здесь ее воскрешение.