«Есть люди, которые не умеют страдать, как-то не выходит. А если уж и страдают, то стараются проделать это как можно быстрее и незаметнее для окружающих. Лоханкин же страдал открыто, величаво, он хлестал свое горе чайными стаканами, он упивался им…»
И. Ильф и Е.Петров, «Золотой теленок»
— Лера идет, — посмотрев в окно, сказала моя коллега, и — без всякого перехода: — уберу молоко из кабинета в бухгалтерию, а то скиснет.
— Причем тут молоко? — не поняла я связи. — У нас в деревне, где я росла, была одна женщина, такая же вся несчастная-разнесчастная. Когда она заходила в сельмаг, продавщица быстро закрывала флягу с молоком и сверху сама садилась на флягу — говорила, что от одного появления этой женщины молоко скиснет тут же.
Музейные страдания
Когда Лера впервые появилась в редакции и начала рассказывать о какой-то своей запутанной жизненной ситуации — о том, как ее несправедливо сократили с работы, — не только журналисты, секретарша, бухгалтер, завхоз — в общем, все, кто был в тот момент в приемной, слушали ее повествование, открыв рот. А редактор, с виду суровый дядька, но в душе сентиментальный, как ребенок, чуть не заплакал. Он посмотрел на заместительницу все еще влажными глазами и спросил ее:
— У нас же есть свободная вакансия?
Та, зная слабость шефа и его готовность выручать из бед молоденьких хорошеньких женщин, ласково взяла его под локоток и вывела из приемной. «Давайте сначала хотя бы посмотрим, умеет ли она писать», — услышали мы голос зама уже за дверью.
Оказалось, что писать Лера умела вполне сносно. Звезд с неба не хватала, но довольно грамотно излагала тему материала. Другое дело, что писать Лера могла только о том, что сама хотела. О театральных постановках, о художественных выставках, о концертах и гастролях. Словом, о чем-то прекрасном и возвышенном. А ее интервью с известным столичным актером, приехавшим на гастроли, было даже отмечено среди лучших материалов месяца.
Но когда завотделом информации попросил ее сходить в один из музеев, чтобы разобраться в каком-то конфликте внутри коллектива, и дал ей письмо сотрудников музея, Лера оказалась совсем беспомощной. Она долго выслушивала противоборствующие стороны, поддакивая собеседникам то одной, то другой стороны, она навыписывала сотни цитат о самоотверженности музейных работников в годы войны и после нее, но по сути конфликта ничего написать не могла. Месяц ходила она в музей, в управление культуры, в разные другие важные инстанции, а материал, который в итоге принесла, оказался скучным, вялым, ничего не объясняющим по сути, но при этом пафосным до оскомины.
Между тем, конфликт в музее обрастал все новыми подробностями, и, отчаявшись получить поддержку газеты, сотрудники обратились на телевидение. Коллеги из телекомпании взяли объяснение у каждой из сторон, сопроводили коротким резюме и в тот же вечер выпустили в эфир. Что называется — закрыли тему.
После такого позора Лере больше конфликтных материалов никто не поручал, и она благополучно писала про выставки и детские праздники.
«Суета вокруг дивана»
Однажды завотделом культуры и информации поручил Лере сходить на выставку приезжей знаменитости. Лера выставку посетила, однако материал что-то очень напоминал рекламные проспекты и некоторые отрывки из него до запятой совпадали с журнальными статьями о том же художнике. Интернет тогда еще был в зачаточном состоянии, о компьютерной программе «Антиплагиат» никто не слышал, однако у замредактора, которая вообще очень много читала центральной прессы, в том числе и по культуре, «осадочек остался».
Вызвав Леру, она молча показала ей обведенные красным карандашом цитаты. Лера перед замредактора слезы ронять не стала, приберегла их для главного, она уже понимала, что «замшу» слезой не прошибешь, а главный посочувствует.
Дождавшись, когда редактор останется один, Лера с рыданиями начала рассказывать ему о том, каким наглым бабником оказался приезжий живописец, как он пытался поцеловать ее и лез под платье прямо на диване в зале выставки. И как после этого она могла что-то доброе сказать об этом человеке и его картинах? Редактор, будучи рыцарски воспитан, возмутился. Он успокоил бедную девочку, потом вызвал корреспондента другого отдела, кратко изложив ситуацию, велел срочно отправиться на выставку, несмотря на протесты испуганной Леры. Парень из отдела промышленности и сельского хозяйства добросовестно сходил на ту же выставку, расспросил про знаменитость. Оказалось, что известный живописец после открытия выставки сразу уехал в аэропорт и улетел в Москву.
— А где у вас тут диван-то? — оглядывая зал, простодушно спросил корреспондент.
— Никакого дивана тут никогда и не было, — удивились работницы зала. Диван есть только один, в кабинете директора. Но, поскольку директор на больничном, кабинет закрыт уже недели три.
Страдания по гонорарам
Разумеется, после такого облома никто о вакансии для Леры даже не упоминал. Да и она, видимо, понимая всю нелепость своей выдумки, в редакцию долго не являлась. Мы, было, подумали, что не увидим ее больше. Но Лера появилась на пороге редакции вместе с весенним букетом нарциссов. Она пришла как ни в чем не бывало, начала рассказывать про какую-то новую выставку гжели, которую привезли в Томск, и выразила готовность об этом написать.
Попутно она рассказала о неприятностях с оплатой счетов, о собственных недомоганиях и болезнях мамы, о соседке, которая ругается из-за кота, потому что Лерин кот нагадил на соседкину циновку у порога. Чтобы как-то прервать этот поток несчастий, моя коллега предложила Лере попробовать устроиться в какой-то новый центр милосердия или чего-то еще, в общем, туда, где помогали одиноким пожилым людям. Лера почти с возмущением отвергла это предложение.
— Мне своих бед хватает, — со слезой в голосе ответила она, — я просто не смогу! У меня такая эмпатия сильная — увижу, как человеку больно, и тут же сама заболеваю…
Материал про гжель вышел, и Лера пришла за гонораром. Бухгалтер объяснила ей, что сначала гонорары выплачивают штатным сотрудникам, а потом уже внештатным. Но Лера так добросовестно плакала, так подробно рассказывала о болезни мамы, которой срочно нужно лекарство, что суровая бухгалтер сдалась, и, вопреки правилам, выдала Лере гонорар.
Со временем мы привыкли и к Лериным слезам, и к ее необязательности. Ее рассказы об очередных неприятностях вызвали бы большее сочувствие у чугунной тумбы. Может, мы тогда просто очерствели? Каждый день мы получали письма и выслушивали телефонные звонки, когда люди в отчаянии буквально кричали о помощи. И по сравнению с их проблемами Лерины несчастья казались мелкими и незначительными. Это были 90-е гг., проблем хватало у всех.
А потом Лера как-то незаметно исчезла из редакционной жизни. Кто-то из сотрудников встречал ее на улице или в маршрутке, поговаривали, что вышла замуж, родила…
И вот, лет через семь, захожу в редакцию и слышу знакомый, нежный, печальный и чуть надтреснутый голосок:
— Просто не знаю, куда еще идти. Никто даже выслушать не хочет…
Захожу в приемную. И там, конечно же, Лера. Все такая же прекрасная и печальная, с привычной слезой в глазах.
Похоже, ситуация была действительно серьезная. У мамы признали рак, лекарств необходимых нет, где их взять неизвестно. Лера уже побывала во всех медучреждениях нужного профиля, в аптекоуправлении и по старой памяти заглянула в редакцию — может, что-то присоветуют.
Редактора на месте не оказалось, и заместительница, посадив Леру рядом, начала названивать по всем известным ей телефонам и даже в Москву. Наконец, кто-то пообещал ей нужное лекарство. «Замша» написала адрес, по которому Лере предстояло идти за лекарством, дала ей денег — из своих собственных, и отправила.
— Бедная девочка, — сказала замредактора, глядя в окно, как Лера пересекает улицу.
Мы удивленно переглянулись: уж от кого другого, только не от суровой «замши» можно было ожидать сочувствия к Лере.
— Бедная девочка, — сказала замредактора, — она повсюду носит себя, и от себя никуда не денется.
ЮЛИЯ СТРУКОВА