Я (И) полетел в Москву, чтобы перекроить свою жизнь, а заодно закрутился в вихре художественного угара. Вихрь был в лице Павла (П) и Агриппины (А) — создателей арт-объединения ГВОЗДЬ, которые собирают работы «молодых» художников на собственные выставки, проводящиеся в лучших традициях рейв-пати. Я смог застать процесс отбора работ и выпить с ребятами, случайно включив диктофон. Так и родилось это интервью.
— Мона Лиза уже с базукой была.
— А с зигой не была.
— Может и была.
Было где-то без десяти 9 вечера, мы с Пашей ещё в 7 должны были приехать к Агриппине, чтобы они принялись за отбор работ на ЦЕХ (новая выставка ГВОЗДЯ. — прим. ред.), но она была чересчур убитая, чтобы выйти даже в магаз. Поэтому мы со спутником забежали в ближайший супермаркет, чтобы выполнить её заказ:
- жареная картошка
- майонез, а конкретнее Mr.Ricco
На хате у Агриппины двое гостей из ближнего зарубежья чинили проводку, а по доброте душевной ещё и подклеивали обои. Спустя 30 минут стало понятно, что легче поехать к нам на съемную хату, чтобы вырвать Пашину партнершу из парадигмы бытовой тоски и деградации. Пока Ксанакс (кот Агриппины. — прим.ред.) раздирал Пашины конспекты по культурологии, королева вечеринок захватила вещи и мы прыгнули в такси, где можно было курить и слушать хиты блэк стар мафии. Таксисту поставили 5 звёзд.
После винчика и сиг рабочий процесс пошел. Паша разделся, набрызгал пантенолом новое тату с соколом, держащим в клюве крест Psychic TV, и они с Агриппиной сели за отбор работ. Обещалось, что обсуждение будет чем-то похоже на парламентские чтения в Верховной Раде и бой mma между Джонатаном Гулетом и Джеем Хироном. Однако процесс шёл нежно и гладко. Пальцы Агриппины разбивали туман от вейпа, стелящийся на клавиатуру, пока Паша высказывал недовольство качеством работ некоторых претендентов: «вот этого хуесоса точно не берем».
Агриппина зачитывала манифест одного из художников на страничке Вконтакте: «...настоящим искусством называется то, что удовлетворяет без исключения следующим критериям: талант, концепция, актуальность...», — на что Паша на тяжёлом выдохе выпалил: «Ну, последних трёх у него нет».
Мы прервались, чтобы обсудить, чем в большей степени обусловлено желание парня кончить в чрево возлюбленной — культурными посылками и чистым фетишем или же инстинктом размножения.
Через 40 минут переходов по ссылкам от художника к художнику в полёте шмеля тучи над Басманным районом стали сгущаться. Помните титанов, которые терзали мать Гейю? Накал страстей был чуть менее, чем полностью такой же. На вопрос Агриппины про одного художника «Почему не берем?», Паша взорвался комментариями о том, что такие картины — тотальное гавно и выставлять их бессмысленно, безвкусно, потому что чувак играет на дешёвом контрасте. Создавать такую графику после Дюрера — преступление.
Бокалы покрывались микротрещинами от громкости криков и обвинений в безвкусии, снобизме и необразованности. Но Агриппина была не в том mental state, чтобы долго спорить, посему порешали отложить обсуждение. Арт-диллеры поужинали пастой с морепродуктами и мелкобуржуазный вечер перетёк в интервью:
— И: С какими трудностями сталкивается молодой проект, продвигающий ноунеймов в среде арт-институции?
— П: Отсутствие денег, связей и опыта.
— А: Главная проблема заключается в поиске помещения, которое будет соответствовать нашим требованиям. Мы хотим целиком и полностью трансформировать пространство, громко ставить музыку и не иметь проблем с продажей алкоголя без лицензии, а это сложно. В мае мы делали gesamtkunstwerk, это было в лофте, где закрытый проход по пропускам. Из-за этого нам пришлось сделать билеты только по предпродаже, чтобы знать имена людей, которые будут и заранее составить списки. Было тяжко, охранник не пропускал людей и получилось в два раза меньше народа, чем мы рассчитывали.
— П: Помимо прочего, по коридорам ходили мусора в гражданском. Смотрели, есть ли у нас наркотики…
— А: Сейчас у нас будет новое большое мероприятие, и это совсем другого уровня помещение, совместная работа с другими людьми.
— П: Плюс вся эта херня: ты делаешь выставку и тебе нужна техническая ебатека. Хороший свет, звук, нормальная развеска картин — всё требует ресурсов, времени, денег, связей и большого количества рук.
— И: Если отрефлексировать работы, предложенные вам художниками из разных уголков нашей необъятной, складывается ли у вас психологический портрет нынешнего поколения? И второй вопрос, насколько сильно влияет гнёт институции на молодые таланты?
— П: Институции на них нисколько не влияют, потому что эти художники особо никому не нужны пока что... Большинство из них достаточно идеалистичны, как я могу понять из общения и работ, которые они прислали. Подавляющее большинство, хотя есть и приятные исключения, вообще не понимают, чем они занимаются. То есть у них это не носит характер глубокой рефлексии. Они не очень думают над тем, какую функцию выполняют. Стилистически есть общие тенденции.
— А: На самом деле — очень просто. Все бухают, все долбят, все тусуются.
Бывают выпадения, кажется, девочка из Смоленска приезжала и рассказывала: она из православной семьи, приехала поступать из деревни под Смоленском. История на уровне: оторвался от семьи, начинаешь присоединяться к условной богеме. Но, в силу того, что ты мечешься ещё — выпадаешь немного из этого пространства, потому что ещё не такой богемный, курящий и тусующийся.
— П: Ещё этот мужик 30-летний, женатый. Но он бухал, правда.
— А: Он не женатый. Был художник…
— П: ОХУЕННЫЙ ХУДОЖНИК!
— А: ...который работает в офисе. В какой-то момент, я так понимаю, больше от скуки, чем от позыва творить, начал клипать для себя. И у него конкретно такие эстетические работы.
— П: У него стихи охуенные, к каждой картине стих прилагается.
— А: Если говорить о гнёте институции — сильно от всех отличаются художники, обучающиеся в Строгановке. Вот есть Строгановка в Москве и Британка (высшие учебные заведения для получения художественного образования. — прим.ред.). Ну то есть это ребята, с которыми мы прямо сталкивались. И сильно чувствуется «гнёт Строгановки». Конечно, у них офигенная база художественная в плане техники, и про музеи могут рассказать. В Британке тоже хорошая школа, но они делают именно современное искусство. А вот Строгановка, по крайней мере это то, с чем мы сталкивались, когда пытаются современно — всё равно остается штамп академизма. Не то чтобы это плохо, но это есть.
— П: Профдеформация происходит у тех, кто в ВУЗах учится. У нас просто большинство художку не оканчивали, поэтому такого нет.
— А: Если говорить о том, что объединяет абсолютно всех, — от Строгановки до людей, взявших карандаш и скетчевский блокнот два года назад — когда задаешь им вопрос: «Художник ли ты?», они говорят «Нет, вы что, это слишком...».
— П: Ну не все…
— А: Все, абсолютно, кроме тебя! Потому что слово «художник» связано с символическим статусом, о котором мечтают, но боятся ему не соответствовать.
—— И: Художник — это только человек с идеей? Или существуют ещё критерии, по которым мы можем сказать — да, вот этот чувак не Ай Вейвей, но вроде Лихтенштейна.
— П: Художник —это медиаобраз, персонаж. Художника делает художником только публичное поле, только признание институции.
— А: У нас с Пашей мнения расходятся. На мой взгляд, художником может стать любой человек, который в один прекрасный момент сел и последовательно стал создавать, рисовать. Создание ради акта создания, короче.
—— И: Достаточно витиеватая формулировка...
— А: Просто непосредственно столкнулась как организатор выставок с художниками и современным искусством не в контексте галереи, где объекты выставлены и ты точно знаешь: «В принципе это, конечно, унитаз, но если он здесь стоит, то это современное искусство».
И поняла, что не могу наложить чёткие границы, что вот это искусство, потому что здесь красное с зеленым сочетается хорошо.
— П: Все художники с конца 19 века постоянно совершали через творчество действия, которые привели к тому, что искусство не определяется через объект. Ты не можешь посмотреть на объект и сказать, является ли он искусством или нет.
Исходя из этого, мы не можем определить, является ли художником человек, который делает те или иные объекты. Это просто невозможно.Это можно было сделать 200 лет назад, да и даже 100 лет назад, до Марселя Дюшана. Главная претензия в том, что это определение тавтологично: «Художник это тот, кто считается художником». И вопросы-то смежные: кто такой художник, что мы считаем объектом искусства? Здесь единственная аналогия может подойти из религиоведения. Есть такое понятие — объект культа. Что является объектом культа? Вещь, которая наделена каким-то сакральным статусом. Это не определяется через саму вещь, это определяется через отношение к ней других людей. Через контекст, в котором она существует.
— И: Необходимо ли тогда получать художественное образование, учитывая, что современное искусство освобождает от ограничений по формам и материалам?
— А: Зависит от того, какие цели перед собой ставит художник. Отталкиваюсь от общения с ребятами, работы которых мы брали для выставки; те, кто прошёл профессиональную школу, говорят о том, что свобода теряется. Большинство из тех, кто учился в художке, сказали: «да, спасибо за то, что меня научили, но когда я вышел и смог рисовать то, что я хочу — я выдохнул». Ребята, которые не учились, говорят о том, что им не хватает подготовки, потому что они не всегда могут нарисовать то, что хотят. Сами нанимают преподавателей или смотрят обучающие видео.
— И: То есть не обязательно идти в Строгановку, можно пройти курсы на Coursera, да?
— П: Образование не является необходимостью, да, но оно облегчает путь в завоевании статуса художника. После обучения в котируемом вузе проще пробиться, минуешь стадию порога вхождения.
— А: Если говорить о российском контексте — ты продвигаешься в среду очень консервативного типа. Например, Золотая Кисть (ежегодная выставка российских художников, присуждаемая авторам наиболее интересных выставленных работ. — прим.ред.) в Центральном Доме Художников. Красивое искусство с пейзажами, портретами с «Вернисажа» — все это видели, и никого этим не удивишь. Ты можешь попробовать найти новую форму этим пейзажам, но опять же ЦДХ, Золотая Кисть и вся консервативная когорта не всегда это приемлет.
—— И: Зачем сейчас людям ходить на выставки, если все можно посмотреть в интернете, в том числе в формате экскурсий в стиле гугл-карт?
— П: Хотя бы потому, что живопись и скульптура на экране компьютера выглядит не так, как в галерее.
— А: Если рассматривать музей не как место, где висят работы, то это офигенный образовательный ресурс. Ты не можешь набрать в интернете «актуальные андерграундные художники». Даже если ходишь на выставки только в Гараж (музей современного искусства и излюбленное место всех гуманитарных дев и мужей. — прим.ред.), то знакомишься с художниками, которые не обязательно будут мелькать в твоей ленте в интернете. Паша прав: работы в музее выглядят по-другому. Помню, была на выставке Караваджо, и эти работы в полутемном зале с правильно выставленным светом, настолько отличаются от картинки в интернете, что перехватывает дух и понимаешь, почему это — шедевры мировой живописи.
— П: Музей — форма культурного потребления. Он существует как определенная практика и не перестанет существовать.
— А: Интернет всё равно обесценивает практику похода в музей, далеко не всегда попадёшь на выставку, где эти работы будут вывешаны именно так, что ахнешь.
— П: Но ты не можешь в интернете сдать куртку в гардероб, купить билетик, провести 2 часа с друзьями, пройти от объекта к объекту, спуститься в магазин, купить книжку и кофе попить.
— И: Отбирая работы на выставки, предполагаю, что вы сталкивались не только с трешем, но и со вторичностью. Не складывается ли у вас ощущение проблемы перевыработки искусства. С позиции неискушенного зрителя, кажется, становится всё сложнее отвечать на вопрос «это искусство или китч?».
— А: С тем, чтобы было сильно похоже, мы не сталкивались. Не сталкивались же, Паша?
— П: Есть общие стилистические моменты, но такого, чтобы там прям плагиат — нет.
К вопросу шанса создать уникальное произведение — в 2018 году уникальности как категории не существует. Она не является задачей художника уже очень давно.
Некоторые занимаются остаточным процессом, закрывая последние дырки возможного новаторства. Это связано с расшатыванием жанровых границ — инсталляции типа теплиц, которые электричество вырабатывают. Лет 50 назад до самых передовых художников уже дошло, что они не должны ничего нового производить и могут только цитированием всего и вся заниматься.
— А: Если мы говорим, совсем заглядывая в будущее: мир, которым управляют роботы, пиццу делают роботы, всё заказываем через интернет. Уходит класс, который занимается обслуживанием, и у человека, в моем представлении, лет через 50 останется одна функция — творить. Это нормально, что сейчас больше арт-объектов. Другое дело, что это и порождает проблемы «кто является художником»/«что является объектом искусства». Но пока ещё они не стоят так остро, и искусством может являться что угодно, что бы мне не говорил Паша Польщиков.
— П: Не очень согласен, что через 50 лет все будут творить. Не уверен, что и через 300 лет это будет… Да, мы нашли 30 художников, еще 50 за нашим бортом, наверняка появятся люди, которые найдут их. Каждые две недели что-то подобное в Москве проходит, а сколько ещё в мире галерей, кураторов, изданий и прочей хуйни. Мы — маленькая песчинка в огромной горе, в самом-самом низу. Хотя нет, не в самом, в самом — это когда ты в гараже — не галерее, а автомобильном — у себя с пацанами выставляешься, так что это получше, конечно.
— И: Всё, спасибо!
— П: Я хочу сигарету теперь...