Воспоминания начинаются... с запахов. Ты сам это знаешь давно, поэтому автору веришь – сразу. Веришь, а после удивляешься: ты ведь сам живешь в этих самых воспоминаниях, можешь все их проследить – ниточка за ниточкой. Потому что речь – об Омске. Ее и твоем родном Омске. Но в ее воспоминаниях он – волшебен...
В Литве грозовая весна, над Вильнюсом висит тяжелое темное небо. Сижу на лекции, спиной к двери, лицом к окну. Из окна тянет мокрой пылью, легкой прохладой. Запах не спутаешь ни с чем — так звучит поздним августом мой родной город.
Через несколько лет после переезда еще чувствую, как тянется от меня к Омску паутина. Ловлю отражение детства, юности в окружающем мире, возвращаюсь, держась за веревочку памяти.
***
В Омск ведут несколько нитей. Держась за первую, можно прилететь ранним рейсом в маленький бокс аэропорта, поймать свой чемодан на ползущей ленте, протиснуться через узкую вертушку и оказаться почти дома. Поймав вторую – приехать на поезде: пронестись через область, окраины и оказаться у зеленой громады вокзала. Ступеньки – перрон – тоннель – город. Ниточка аэропорта толще – чаще летаю, но ниточка вокзала нравится больше.
Две эти ниточки бегут к дому, соединяясь в одну на проспекте Карла Маркса. Пятиэтажка тридцатых годов стоит в центре, у самого слияния Омки и Иртыша, живу на втором этаже. Летом в окне шумит старая яблоня, зимой замерзшие ранетки склевывают синицы.
Внизу живет старый хирург Владимир Андреевич с женой, раньше у них был большой слюнявый бульдог Рик и две дочки. Дочери теперь живут отдельно, а бульдог умер. Иногда мы встречаемся в лестничном пролете, Владимир Андреевич восторженно жмет мне руку, клянется, что не узнал – так я выросла, хлопает по плечу и говорит: «Лаврова пора менять, ждем!».
На пятом этаже живет Даша – девушка старше меня лет на пять. В детстве в нее был влюблен весь двор – была отличницей, носила длинные волосы и широкие юбки. Однажды Женя из соседнего подъезда обломал целый сиреневый куст, чтобы подарить ей букет. Я страшно гордилась, что живу в одном доме с такой красавицей, и тайно надеялась, что когда-нибудь ее красота с пятого перетечет к нам на второй. Сейчас Даша подстригла волосы до плеч, и я иногда вижу из окна, как она спешит куда-то, перекинув за плечи рюкзак.
От дома расползаются ниточки маршрутов, на которые нанизаны люди, книги, здания. Несложно, прикрыв глаза, мысленно проделать путь до старого кинотеатра на Соборной площади или попасть через отрезки переходов и тротуаров в заросший парк, поймать Аню, пойти в бассейн, потом читать на лавке у пруда. Можно дойти до новой кофейни в здании бывшего роддома, сесть у окна, где я появилась на свет. Напротив, под крышей здания, будет выбито «Страховое общество Саламандра».
Три нити ведут к школам: в первой училась до седьмого класса, носила клетчатую юбку до колен, дралась до крови и писала стихи. В той школе меня любили только учителя по языкам и сумасшедшие преподавательницы истории искусств. Там же впервые узнала, как легко умирают люди: сначала мама моей одноклассницы, а после учительница музыки, попав в аварию. В десять лет смерть воспринимаешь спокойно, с любопытством – это еще не про тебя.
Во второй время разгоняется – взрослею. Вот я получаю первую двойку с минусом в физмате, вот мы пробираемся в кабинет рисовать фальшивые оценки в журнале, а потом приходим в школу в пижамах. Потом я в первый раз думаю о том, как быстро все кончается, начинаю учиться за двоих. Читаю стихи вслух каждый раз перед уроком английского старой преподавательнице и сижу с Викой и Кириллом в булочной у школы на перемене.
В третьей школе каждые вторник и пятницу с семи до одиннадцати Павел Михайлович готовил меня к олимпиаде по истории. Это странный и замечательный человек – сам разводит цветы, не ест мясо, прячет глаза за стеклышками очков – на вид скучный, сухой. Над ним смеются и немного побаиваются даже его ученики, а он год за годом готовит победителей, призеров, «стобалльников» – отправляет в большое будущее. Придешь на занятие – три часа спрашивает даты, перелистывает страницы книги, указывает на портреты – под конец ненавидишь эту методичность, раздражаешься, он чувствует, но почему-то молчит.
Так из раза в раз – раздраженный ученик и покорный учитель. Потом ребята набирают силу, побеждают, перешагивают через этап жизни, иногда не обернувшись, не поняв, откуда взялась удаль. А Павел Михайлович радуется за них и снова принимается за работу.
Другая нить ведет к историческому факультету – протянулась четыре года назад – пришла готовиться к первой всероссийской олимпиаде в жизни. Перешагнула порог аудитории и произнесла: «Ну что, поздравляю, Крым наш!» Повернулись головы – завязались еще три узелка – Аня, Илья, Влад. Эти ниточки из Смоленска перебежали по очереди в Москву, сплелись в канатик.
Потом пробегаешь через железнодорожный мост, частный сектор, цыганский квартал, вылетаешь на заброшенный пляж, где схлынувшее озеро образовало залив. В детстве с сестрой ловили мальков, искали брод до маленького островка посреди запруды. Хорошо было читать о Крапивинских и Булычевских потерянных мирах и планетах — пляж был «зоной действия» таких книг.
Потом вспоминаешь старую дачу – маленький одноэтажный домик с большой водосборной бочкой на крыше. Внутри стояла старая деревянная кровать, застеленная махровым покрывалом, привезенным бабушкой с дальнего востока, – ляжешь на бок, рассматриваешь железную стену, пока не уснешь в жаркий полдень. Во дворе росла большая яблоня, около лежал бетонный блок, в трещине которого несколько лет жили ящерицы. Можно было сесть с краю, смотреть, как ящерки выбегают из разлома, замирают под теплым солнцем. Когда мне исполнилось семь лет, они куда-то пропали, а после, в особенно холодную зиму, замерзла яблоня, её пришлось выкорчевать.
Оттуда нить увлекает к бабушкиной даче, от которой осталось воспоминание, – мы стоим на веранде, а небо становится низким грозовым. После бежим через поле под проливным дождем, я в больших резиновых сапогах, они сваливаются на каждом шагу – пахнет парной землей, травами, грозой и летом. В руках трясется большая корзина с грибами, грохочет гром – весело и страшно. Потом стою в электричке – прижимаю к себе лукошко.
***
Вдруг вижу, что в руках вместо корзины грибов держу красный клубок, от которого тянутся тысячи тоненьких нитей, связывая меня с миром, а электричка уносит меня к далеким станциям.
Но с каждой остановкой ниточки становятся чуть тусклее, чуть тоньше – уезжают, умирают, отдаляются друзья, учителя, знакомые. Растет сестра, стареют родители – все чаще отправляешься по маршрутам памяти один. Да и сам ты все больше похож на призрак – места «паломничества» давно изменились до неузнаваемости, а ты видишь их такими, какими они были когда-то.
***
Мой город похож на все беспорядочные города России – центральный проспект облеплен кривыми улочками, домами частного сектора, за которые цепляются спальные районы. Идешь мимо гаражей, хрущевок, битого стекла. Летом пыльно, солнечно, торчат островки одуванчиков – зимой вырастают снежные горы с грязными проталинами у горячих труб. Растешь и учишься находить красоту в этом беспорядке. Убожество человеческих нагромождений оттеняет все, созданное самой жизнью. Здесь обнаруживаешь себя самым обычным, ничьим, на задворках мира. Еще чувствуешь себя хранителем тайны – приезжий не видит этой красоты. Изумрудный город, зеленые очки в котором есть только у тебя.
Моя преподавательница по литовскому коверкает русские слова: гусята превращаются в гусятинок, а малая Родина в маленькую родинку. Улыбаюсь, думаю, что это совсем не родинка – это огромное родимое пятно.
Необходимое пояснение: у нас на канале – только избранное!
Подробнее, больше и чаще – в блогах автора ВКонтакте и в Телеграме.