Сейчас, когда охота медленно превращается в развлечение, можно услышать, де мол, это своеобразный экстрим, выработка адреналина, собственно, для чего состоятельные и благополучные люди увлекаются этой забавой. Если он попер в кровь, сбивается дыхание, трясутся руки, туманится разум и возникают все прочие неудобства, вплоть до расслабления кишечника и мочевого пузыря. Это мы проходили, когда в начале девяностых, дабы не умереть с голоду, областные охотуправления стали устраивать иностранные охоты. Американцы приезжали на глухарей, немцы — за медведем, или наоборот.
И вот однажды мне пришлось вместо егеря водить одного сытого, с пивным животом и достаточно молодого доктора на овсяное поле. Лабаз там был высокий — метра четыре и по тем временам удобный: не на жердочке сидеть, а на сиденье из доски, и под ногами целая площадка, и упоры для карабина с трех сторон, только крыши нет. Посеянные егерями овсы на закрытом со всех сторон польке уже хорошо побиты вдоль опушки, кругом свежий помет. А винтовка у моего немца — только позавидовать: крупнокалиберный «манлихер» с цейсовской десятикратной оптикой. В общем, успех был гарантирован. Правда, доктору, весом в полтора центнера, оказалось трудновато забираться на лабаз, но он кое-как заполз по лестнице без перил на четвереньках и сел.
Когда же отпыхался и успокоился, то стал меланхоличный и даже какой-то полудремлющий. Ну думаю, это хорошо, психика нормальная, не дерганный — переводчик сказал, будто он в Африке охотился чуть ли не даже на слонов. Сидим полчаса, и тут немец заерзал, достал из рюкзачка гремучий, как жесть, пакет с остро пахнущими копчеными колбасками, банку пива и со шинящим щелчком открыл крышку. Я ему сказал «нихт тринкен» и показал на пальцах, что делать этого нельзя и лучше все спрятать, — он понял, но пожестикулировал, что, мол, я без пива не могу. В конце концов, он же отдохнуть приехал, получить удовольствие. Тогда я погрозил пальцем. Доктор отодвинулся от меня, однако пиво выпил и стал сдирать с колбаски шкурку — треск на все поле! Пришлось поднести к носу кулак. Немец посмотрел, как на партизана, и стал шепотом ругаться, верно, полагая, что я ничего не понимаю. Тогда я послал его по-русски и добавил, мол, сейчас «геен нах хауз», а ты сиди тут один.
Рассориться мы не успели, поскольку в лесу послышался легкий, повторяемый треск — прежде чем выйти на поле, зверь нарезал круг, дабы вынюхать пространство. Но тут в низкорослом овсе замелькали любопытные мордашки медвежат — целых три! Немец их узрел, а поскольку был насмерть заинструктирован и запуган штрафами, то, когда на поле вышла медведица, торопливо, хотя со знанием дела, затараторил: «Муттер-киндер — найн!» И стал с любопытством наблюдать за семейством через узенький, чуть ли не театральный бинокль — фотоаппарата у него почему-то не оказалось.
Звери паслись всего в сорока метрах — мы сидели с подветренной стороны и зрелище было редкостным, так что дыхание остановилось само по себе: ведь перед тобой целая семья диких зверей! Олицетворение истинной живой природы — чуткой, осторожной, но ты замер и буквально наслаждаешься недолгим контактом, пусть хотя бы зрительным. Не знаю, я до сих пор ощущаю некое очарование, когда вижу подобное сакральное зрелище.
Детёныши овса не ели, резвились возле матушки, как всякие ребятишки, а она матёрая красавица с узкой хищной головкой, торопливо хапала колосья, загребая лапой, и иногда вдруг вздымалась в свой трехметровый рост, настороженно озиралась и встряхивалась словно от озноба, отчего ее сытое, лоснящееся тело колыхалось и поблескивало в заходящем солнце. Кажется, машинально немец вынул из рюкзака банку пива и оглушительно пшикнул крышкой — семейство будто ветром сдуло! Ветка не треснула в лесу, заросли зрелого кипрея на опушке лишь чуть шелохнулись, испуская пушистое семя.
На сей раз я ничего не стал говорить немцу, который обескураженно озирался и одновременно вливал в себя пиво, однако решил отомстить ему тем же, как только придет срок, устроить ему эдакий Сталинград. А он опустошил одну банку, затем вторую, и в это время в лесу опять защелкали сухие сучья под медвежьей лапой, и еще сорока стрекотнула — везет же немцу! Я подумал, возвращается многодетная мамаша, однако через минуту звук сместился в сторону лабаза, что было невероятно для спугнутой медведицы — зверь всегда точно определяет место источника звука.
Доктор слышал треск, глядел на меня, ждал команды.
— Муттер-киндер? — спросил он настороженным шепотом.
— Гросcфатер, — мстительно пошутил я и узрел, как расширяются его зрачки.
Немец поднял карабин, положил ствол на упор и глянул в прицел. И тут я без прицела увидел зверя, который вывалил на поле без всякой опаски, встал в двух десятках метров от лабаза и начал жадно пожирать овес. Это и в самом деле был дедушка — лет эдак на двенадцать! Причем самчина почти черного цвета, отчего шерсть блестела и переливалась, а огромная голова, как у человека, с густой желтоватой проседью-воистину дедушка!
В этот миг я чуть ли не до слез, до обиженного бессильного скуления пожалел, что такого редкого красавца возьмет немец. Но что делать — удача есть удача, а эта охотничья богиня лучше нас знает, какого зверя и кому посылать…
Я тронул доктора за плечо и показал пальцем нажатие спускового крючка. И в тот же миг узрел, как могучее сердце доктора, словно осьминог чернила, выплеснуло расплывчатое облако адреналина; сначала от него запахло мускусным запахом пота, затем дрожь пробежала по тучному телу и лабаз вместе с деревьями содрогнулись от крупного мандража. И наконец доктор задышал, как загнанный конь, — часто, громко и с нутряным подвывом! Этот меланхоличный человек, еще недавно с полным спокойствием наблюдавший за медвежьей семьей, вдруг настолько перепугался, что полностью утратил самообладание. Стало понятно, что выстрелить в таком состоянии, тем паче попасть в зверя он просто не способен.
Зверь же с треском рвал пастью овсяные колосья, громко чавкал и пока что ничего не слышал и не чуял — должно быть, истосковался на ягодах по белковому, хлебному корму. Или просто глуховат был от старости.
— Шиссен. — Я еще раз толкнул его в плечо и понял, что сделал это зря.
Карабин у него был заряжен, следовало только свернуть почти бесшумный предохранитель, нажать шнеллер, положить упитанный пальчик на спусковой крючок — и всю жизнь гордись трофеем! Немец же попытался передернуть затвор, и я едва удержал его прыгающую мокрую и скользкую руку — малейший механический звук и зверь в два прыжка уйдет в лес.
— Шиссен! — в ухо пробубнил я. — Фойер!
Пусть выстрелит! Все равно промажет, и зверь не уедет в Германию!
Он в ужасе покосился на меня — я увидел глаза безумца, на мгновение ослабил руку, и доктор все-таки клацнул затвором, выбросив патрон из патронника.
Медведь, словно черный шар, дважды подпрыгнул, не касаясь земли, и в мгновение пропал в густом опушечном подлеске. Немец все еще трясся, дышал и хлопал глазами, пялясь на пустое поле. Зверь был перед глазами всего около минуты, и от этого, должно быть, доктору теперь казалось, что «гроссфатер» ему привиделся. Он озирался беспомощно и все никак не мог справиться с адреналином. Когда же наконец пришел в себя и увидел у ноги выброшенный из ствола патрон, начал хлопать себя по голове и ругаться, так что пришлось заткнуть ему рот банкой пива. Лишь вкусив его, немец замолчал, потускнел и потом сбивчивым шепотом стал мне что-то горестно рассказывать. Позже переводчик объяснил, что привези доктор подобный редчайший трофей — черную шкуру «гроссфатера» с седой головой, не только поездка на охоту в Россию обошлась бы для него бесплатно, но он бы еще на такую же сумму получил всяких наград и призов.
От расстройства у доктора развился аппетит, и он с моего молчаливого согласия молотил свои вонькие колбаски, закусывал их ломтиками ветчины, нарезая ее острейшим золингеновским ножом, и выпил одну за одной банок шесть пива. И какой гад — хоть бы что-нибудь предложил своему «егерю»! Было понятно, что охоты сегодня уже не будет — дважды такое счастье не подваливает, однако светлого времени оставалось еще часа полтора, и я решил сидеть дотемна, чтоб не было потом лишних разговоров, что я до срока снял немца с лабаза и не дал ему поохотиться. Прошло около получаса, и пиво сделало свое дело, пришел срок наказания за непослушание. После адреналина и стресса гордыня с доктора слетела, он как-то виновато поглядел на меня и шепчет:
— Пи-пи. — Фразу по немецки, что-то о мочевом пузыре и снова: — Пи-пи.
Я сделал зверское лицо и конкретно поднес кулак к носу — стоит сделать пи-пи с лабаза и можно дня три на это поле не приходить. Однако на пальцах этого объяснить не мог, поэтому сказал мстительно и то, что он понимал:
— За пи-пи — штраф. Сталинград. Он взглянул дико и чуть ли не за карманы схватился. И в этот момент случилось невероятное — видно, богиня охоты Удача решила до конца испытать немца: снова треск в лесу, теперь с другой стороны, и на поле выходит еще один зверь, бурый, года на четыре, судя по большой голове, самец, и начинает кормиться сразу же от края поля. Расстояние полста метров, причем медведь сидит на заднице левым боком к нам, как в тире, правда, для того, чтобы стрелять, немцу надо сделать полоборота в мою сторону. Показываю ему пальцем — наконец-то увидел, запыхтел, опять затрясся, кое-как развернулся, а в прицел поймать зверя не может, поскольку карабин в руках пляшет и даже стучит по упору. И вдруг его тряска как-то смикшировалась, доктор отнял глаз от окуляра и совершенно трезвым голосом произнес: — Кляйне, — мол. — Нихт шиссен.
Дескать, мне нужен «гроссфатер»! А за такого маленького, до ста пятидесяти килограммов, медведя его могут в немецком клубе оштрафовать — это потом переводчик объяснил.
Тем самым он окончательно меня достал: надо же как устроено у них на Западе-вспомнит про свои деньги и от нежелания расставаться с ними даже страх проходит, переполненный мочевой пузырь успокаивается, адреналин прекращает поступать в кровь!
Ладно, кое-как досидели мы до сумерек, медведь покормился и ушел, стало тихо до звона в ушах, и только доктор уже ерзает от нетерпения. Спустились с лабаза, и тут он пристраивается к дереву делать пи-пи. Я ему опять кулак под нос — «геен нах хауз», нельзя в пределах кормовой площадки! Идем по полю наискосок, немец катится вприпрыжку так, что в рюкзачке пустые банки брякают: аккуратный, мусор с собой забрал. Все время отставал, но здесь обгоняет меня, чешет впереди, видно, невмоготу уже, боится не донести до леса. И надо же такому случиться — из темной, непроглядной кромки вдруг ломанулся медведь: тот ли, что пасся, другой ли, но так зарюхал и затрещал, что от неожиданности и я-то вздрогнул.
А немец остолбенел и под ним откровенно зажурчало.
Три дня на это поле мы потом не ходили…
Сергей Алексеев. Из книги «Ох, охота!»
Статьи о медведях:
Ужасы кладбища домашних животных и другие новости о медведях
Опасные дороги Карелии
Встреча с медведем на прогулке с собакой
Невероятно удачная видеосъемка медведицы с медвежатами
Люди и медведи
По следам медведя