Французский философ эпохи Просвещения Вольтер называл cуеверие «сумасшедшей дочерью» и сравнивал его с астрологией. Ведущие мыслители того времени проповедовали Разум и искали способы объяснить мир через научный метод.
Сегодня и мы несколько гордимся своим аналитическим подходом к миру. Будучи сбиты с толку каким-либо событием, мы ищем его причину и следствие. Если можно определить, почему одно событие следует из другого, то можно объяснить, почему оно произошло и когда оно произойдет еще раз. В этом случае можно предполагать исход.
Но дело в том, что любой из нас может стать суеверным, если тому способствуют условия. Даже вы.
Возьмем отбивающих в бейсболе («бэттеров»). Многие спортивные фанаты считают, что отбивание мяча в профессиональном бейсболе — самая сложная задача среди всех видов спорта. Даже лучшим отбивающим удается выполнить удар только в трети случаев. Фанаты бейсбола также знают, что у многих бэттеров имеются счастливые ритуалы. Прежде чем выйти на позицию, игроки касаются козырька, делают крестное знамение или постукивают ногой по базе.
Как замечает культурный антрополог Джордж Гмелч в журнале про бейсбол, ритуалы игроков распространяются на промежуток времени до и после игры. По неизвестным причинам один игрок предпочитает есть сэндвичи из тунца на последний ужин перед игрой, в то время как другой надевает специальное нижнее белье. После удачной игры один игрок клал пенни в ракушку (прим. перев. — защита для паха в травматичных видах спорта). Под конец удачного сезона при беге он звенел как рождественские бубенцы.
Кажется, что отбивающие — довольно суеверное племя, но это не оттого, что их мозг чем-то отличается. Просто отбивать так сложно, что исход невозможно предугадать. Иногда отбивающий посылает мяч за пределы поля. Чаще он промазывает. Ритуальное поведение — это своеобразный ответ на такие обстоятельства.
Но если вы все-таки думаете, что суеверие присуще бэттерам, вспомните, что в течение игры они же появляются и на других позициях. И если отбивающие звенят монетами в ракушке, то обороняющиеся («аутфилдеры») — относительно спокойные ребята. Это одни и те же люди, те же самые игроки с разными касками. Не может быть, чтобы бэттеры были по сути своей более суеверными чем полевые игроки. Есть что-то в самом процессе отбивания, что располагает к ритуалам. Это ситуация делает их суеверными.
Суеверия в бейсболе объясняются исключительно сложной частью игры. Похожим образом суеверие может быть связано с определенной ролью в обществе.
В 1948 году британский антрополог польского происхождения Бронислав Малиновски опубликовал книгу по исследованию, которое он провел среди рыбаков островов Тробриан. Иногда они ловили рыбу во внутренней лагуне, где рыбалка была достаточно предсказуемой. Каждый раз когда они там рыбачили, они получали примерно один и тот же улов. Но они испытывали силы и в открытом океане, где рыба крупнее, но и поймать ее труднее. Иногда добыча была огромной, а иногда чрезвычайно маленькой. Получить редкий, но большой улов было слишком заманчивым шансом для тробрианцев, так что они все-таки отважились выйти в открытый океан, несмотря на мизерные шансы — и развили набор суеверий. Он включал ритуалы, исполняемые во время рыбалки, и прочтение заклинаний.
Таким образом, условия продиктовали развитие ритуалов. Можно подумать, что это чисто человеческая адаптация. Но как выясняется, тенденция прибегать к ритуалу, чтобы разобраться с проблемами, обнаруживается не только у людей. В тот же год, когда Малиновски опубликовал результаты своего эксперимента, психолог Б. Ф. Скиннер обнаружил, что он может создавать суеверия у голубей. Он научил голубей нажимать на рычаг в обмен на еду. Все животные могут научиться этому, и процесс обучения называется положительным подкреплением. Но интересная вещь происходит, когда еда подается через случайные интервалы времени — т.е. нажимая на рычаг, иногда можно получить угощение, а иногда нет, без различимой закономерности. В этих непостоянных, ненадежных условиях, голубь начнет выполнять произвольные и своеобразные движения, прежде чем нажать на рычаг. Он может качать головой или обернуться вокруг себя дважды. Голубь становится суеверным.
Как будто голубь верит, в каком-то смысле, что существует надежный способ получить гранулу корма. По опыту голубя, нажать на рычаг недостаточно потому, что это работает не всегда. Так что, когда еда все-таки появляется, голубь смотрит на то, что он делал до этого, и раздумывает, не эти ли случайные действия — поворот головы, изданные им звуки — повлияли на подачу корма. Голубь пробует повторить их, и иногда еда действительно приходит. Но иногда голубь исполняет ритуал, и еды все еще нет.
Можно подумать, что это должно убедить голубя в том, что появление угощения даже близко не зависит от поведения. Так же и в бейсболе: бэттер не может установить прямую корреляцию между постукиванием ботинком по базе и последующим ударом по мячу. Бравый тробрианский моряк, отправляющийся в открытое море после специального ритуала, не может надеяться на добрую волю духов. Вольтер и философы эпохи Разума хотели бы, чтобы мы применили инструменты разума и поняли, что здесь нет связи между причиной и следствием.
Однако оказывается верным обратное — одинаковое для людей и голубей. Есть что-то в мозге, что столкнувшись с отсутствием легко различимой закономерности между своими действиями и их результатом, желает построить мост и создать историю, которая объединяла бы два события: одно — действие, которое вы можете предпринять, надежная ставка, и другое — событие с низкой вероятностью.
Люди, как и голуби, отчаянно пытаются понять, как работает мир, и составляют схемы его закономерностей. Мы знаем немного о биологическом процессе, лежащем под этим стремлением. Оказывается, что нейротрансмиттер — вещество, с помощью которого нейроны общаются друг с другом — дофамин сильно задействован в распознавании паттернов в мозгу. Вообще говоря, чем больше дофамина задействовано в мозге, тем больше паттернов вы увидите.
Дофамин делает восприятие осмысленным. Если дофамина слишком мало, мы не замечаем никаких паттернов, если слишком много, мы воспринимаем паттерны, которых нет. Мы будем бояться каждой тени, опасаясь, что это убийца. Наше мировоззрение наполнится заблуждениями, и мы станем параноиками. Дофамин должен быть определенного уровня.
На самом деле, мы рождаемся с конкретным уровнем дофамина по умолчанию: это часто влияет на то, как мы смотрим на мир. Швейцарский невролог Петер Брюггер провел знаменитый эксперимент, проверяющий, насколько производство дофамина определяет мировоззрение человека. Он показывал испытуемым изображения с лицами людей, при этом некоторые испытуемые верили в паранормальное или религию, а другие были скептиками. На некоторых изображениях легко распознавались лица, некоторые были ухудшены так, что черты лица еле улавливались. Скептики видели меньше черт лиц, в то время как верующие видели больше.
Затем половине скептиков без согласия ввели дозу леводопы, лекарства, которое временно увеличивает уровень дофамина. С леводопой скептики начинали вести себя скорее как верующие — различали больше черт на лицах в картинках. Благодаря возможности управлять чувствительностью к паттернам, изменяя уровень дофамина испытуемых, этот эксперимент показал, что высокие уровни дофамина могут увеличить распознавание закономерностей. Процесс работает и в обратную сторону: мексиканские нейробиологи Виктор де Ляфуэнте и Ранулфо Ромо обнаружили, что обезьяны, помещенные в непредсказуемую среду, увеличивали количество дофамина в мозге.
Оказывается, когда мы встречаемся с ситуацией без очевидной закономерности, наш мозг начинает производить больше дофамина, порождая в нас суеверия. Ситуация вводит нас в замешательство, а мы отвечаем соответственно. Даже Вольтер, архирациональный философ, вел бы себя так же.
В некоторых культурах суеверие настолько укоренилось, что стало частью системы верований. Суеверие становится меньше способом справляться с конкретными неудачами и больше — способом объяснить все внешние, сложные для объяснения события. В конце 1920-х британский антрополог Эдвард Эван «Е. Е.» Эванс-Притчард исследовал суданский народ Занде. В своих мемуарах он упоминает историю, которая включает уровень взаимодействия с объектами исследования, который сейчас обсуждается. Мальчик племени Занде ударил палец ноги о пенек. Порез воспалился, а мальчик обвинил во всем колдовство. Эванс-Притчард объяснил мальчику, что пенек был там изначально и мальчик просто не увидел его в траве и что грязь может вызывать заражение. Научно-подкованным людям вполне хватило бы этого объяснения. Тем не менее, оказалось, что мальчик и так об этом знал, но не был доволен этим объяснением.
Азанде (множественное число от Занде) верили в колдовство, и вера распространялась на все уровни жизни — от рыбалки до семейных отношений. «Нет ни порога, ни уголка зандийской культуры, куда бы она себя не втиснула», пишет Эванс. Нашему мальчику колдовство объясняло, почему, несмотря на бдительность, он не увидел пенек и почему именно этот порез воспалился, когда другие нет. Эванс-Притчард не мог объяснить лучше, чем колдовство. Действительно, почти 100 лет спустя наука все еще припишет эти события случаю. Зандийскому мальчику «случай» ничего не говорит. Порез кажется ему наполненным смысла.
Есть и другой важный урок из зандийской истории: суеверие расцветает именно потому, что мы верим, что способны изменить исход событий. У нас чрезмерное чувство контроля. Недавние научные исследования поддерживают это утверждение, показывая, что мы преувеличиваем значение личного опыта по сравнению с чужим.
Например, израильский психолог Рума Фалк провела эксперимент, в котором люди читали истории о совпадениях, которые якобы случились с ними и историями, которые произошли с другими людьми. Люди оценили совпадения, произошедшие с ними, как более неожиданные, чем те, которые произошли с другими людьми. Чья-то старая подруга позвонила ему, пока он думал о ней? Ну, такие вещи ведь происходят постоянно... А вот если мой старый друг позвонил мне, когда я вспоминал о нем, это же должно что-то значить, не так ли? Кажется, что это более неожиданное событие потому, что совпадения кажутся менее вероятными, когда они случаются с нами. Ощущение, что происходящее наделено смыслом, сильнее, когда нечто случается с нами, а не с другими.
Это оба примера того, как мы пытаемся создать паттерны и нарратив вокруг события, когда информации мало. Даже если успех или неудача голубя, бэттера и тробрианского моряка была написана на небе, субъективный опыт убеждает их, что есть способ склонить удачу на свою сторону. Возможно, ритуальным танцем? Вместе с необходимостью наделять окружающий мир смыслом, субъективность может быть критически важной для понимания, почему на мозг так сильно влияют маловероятные события.
Вольтер запротестовал бы: даже когда событие уже осмыслено лично, мы все равно должны применять законы науки для его объяснения. Но даже два с половиной века спустя, после громадных достижений в научном миропонимании найдется множество ситуаций, в которых мы окажемся суеверными. Более того, путем отслеживания нейротрансмиттеров в мозге наука показала нами, что профессии, требующие построения нарративных связей (философия и писательство), повышают у человека уровни дофамина, делая его подверженным суевериям. Это объяснение идеально подходит к требованиям известного автора повести «Кандид» — Вольтера.
Понравилась статья? Поддержи выход новых на Patreon!
Оригинал: Nautilus.
Перевод: Марсель Ишимбаев
Редактор: Светлана Остапова