Бело-золотая московская Русь с привольной природой восприняла привет от второго Рима– упадшего Константинополя – и вполне отличалась от Киевской. Под символами креста она искала земную правду. Представления о красоте единили эстетическое с нравственно-духовным и хозяйственно-полезным. Основными действующими лицами российского «производственного цикла» были крестьяне, святые и полуинокиразбойники. Рискуя открыть Америку, можно заметить, что без народности у искусства ощущается недостаток смысла. Народное искусство и фольклор есть образцы органического совершенства. Серьезный исследователь смеховой культуры М.М. Бахтин акцентировал, что «низ народного тела в искусстве совпадает с его верхом»©.
Российский эстезис с краеугольной идеей народности проникал в реальную жизнь со всеми светлыми и темными сторонами. Любая деятельность не хлебом единым живущего человека воспринималась как общение с Божеством. Сущность понятия «культура» как «возделывание поколениями вековой земли» сопрягается с эволюционным путем. Folk art создавала мерная и неспешная работа творцов и активистов культурного пространства. Сказки, былины, легенды и анекдоты тысячелетней выдержки забродили без участия Гомера, Шекспира и Пушкина. Два-три простых народных слова могут быть выразительнее долгих страниц большого писателя. На них не распространяется Закон об авторских правах. Дистанция между искусством и народом русскоязычной популяции с большим количеством Иванов и Ивановых стремилась к нулю. Народно-донное искусство как эстетика своеобразия с трогательными васильками-ромашками, дымковскими игрушками и казачьими песнями говорило о богомольном этносе языком самого народа. Этносы пребывают по различным стандартам истины и не очень печалятся об этом.
Общее, мировое и глобальное не всегда обладают вечной ценностью. Писатель-мыслитель-философ И.В. Гете резонансно заметил: «Для того, чтобы узнать, что небо голубое, не обязательно объездить весь мир»©. Народное самосознание синкретично сопрягается с феноменом патриотизма (лат. «patrоs» – отцы). Любой американский негр скажет, что патриотизм – это нормально, а антипатриотизм – отклонение. Не только пятиконечный патриотизм с игрой «Зарница» – духовный «щит и меч» всех высших проявлений духа, героизма и художественного творчества. Осознающий исторический нерв патриотизм иногда подлежит федеральному финансированию. Естественные для православного сознания мифология и мечты патриотизма отчетливо проступают не в завоевательных походах, а в обороне Отечества. Уже на заре священной истории вооруженные борения рассматривались как тяжкое преступление перед Богом. Однако, признавая войну как вечную спутницу человечества злом, автокефальная Церковь не препятствовала своим чадам защищать ближних и восстанавливать справедливость.
Православные пастыри неукоснительно окормляли стойко обороняющихся воинов. Исторические обиды становятся частью народной памяти и никто обычно не забывает, где закопал топор войны. Отсутствие у населения специальных знаний превращало боевое искусство в нечто сакральное или демоническое. Подвиги спаянных поэзией Библии славных воинов русской рати буйно и грандиозно праздновались на братчинах– коллективных трапезах. Христианское смирение с сообща несомым крестом – это безропотность перед Богом, а не злом. Выражение «раб Божий» означает Божье всемогущество и готовность отстаивать Его замысел о мире. И здесь «раб» в битве против сил зла должен превращаться в мужественного воина. Христиане убивали своих врагов на поле брани.
Пацифизм является не очень хорошей выдумкой и инсинуацией на христианство. Ореол святости и псевдоним «Невский» князь Александр заслужил после того, как летом 1240 года малочисленный отряд конников вступил в неравный бой со шведскими рыцарями-супостатами и одержал неожиданную победу. Однако в результате невозбранного «замирения» А. Невского с Батыем Святая Русь повернулась лицом и контрибуциями к восточным бунчукам. Харизматический князь полагал, что «Не в силе Бог, а в правде» и предпочел союз с Ордой, которая терпимо относилась к православию без элементов духовной агрессии. Согласно исторической правде, правнука князя А. Невского Дмитрия Донского на борьбу с незваными татаро-монгольскими гостями– «Куликовскую битву» – идейно вдохновил рожденный в Ростове Великом (и названный Варфоломеем) Сергий Радонежский. Преподобный с почти прямым генезисом от божества предрек победу и дал князю двух иноков-воинов –Александра Пересвета и Андрея Ослабю. По строгим церковным канонам монахи не смели даже носить оружие.
Однако игумен Сергий и два инока решили отодвинуть черту. На передний край грозного фронта выходили творения зодчих– как бы навстречу врагу строились грандиозные храмы, символизируя решительность и готовность к борьбе. Победа на Мамаевом побоище была не только чудом. Некоторые элементы четкой тактики и грамотной стратегии Куликовской битвы проявляют знакомство Д. Донского с китайским военным искусством. Битва–это физическое явление с сопутствующей идеальной дискуссией, которую полководцы ведут языком маневра. Алая кровь полей боя подобна рубинам. После того, как Русь начала релаксироваться от внешних воздействий, неспокойного ребенка перестали пугать лихим татарином. Освободившийся народный дух обретает упругость и количество новых монастырей начинает расти экспоненциальными темпами. Вдова великого князя Евдокия основала первый общежительный девичий монастырь в Москве. Человек приобретает хорошие качества от края, в котором родился, а вода– от почвы, по которой струится. На чистом мраморе не растут цветы.
Только могущие возлюбить свой не всегда трезвый народ и землю с семенем правды адекватно ценят мировую культуру в целокупности. Всерьез увлекающийся духовностью православный христианин любит отечество преимущественно на своей территории. А затем– братьев по крови, живущих по всему миру. Такая страсть есть исполнение заповедей Божьих к ближнему. Язык и юмор не могут быть интернациональными. В основе большого искусства лежат почва и судьба. Национальноэстетические вершины с положительным обогащением бытия имеют общечеловеческое звучание. Вечная русская молитва и народное искусство всегда были исключением из правил и тенденций. Космополиты и граждане мира не первыми полетели в Космос.
Респектабельная Муза истории и богиня памяти Клио иногда тоже смеется, а народная монархия с кровавыми русскими закатами над лобным местом упиралась в авторитет Бога и тело общины. Живущая по пословицам и поговоркам Россия не могла себе позволить Реформации и конфессионального разделения ввиду укрупнения вероятности внешних неблагоприятных воздействий. Все лучшее центрировалось в храме как образе мира. Духовенство любило живопись, но отдавало предпочтение мягко пленяющей сердце иконе. В иконах ХV и ХVI в.в. исчезали греческо-дидактические линии и проступал образ Христа с русскими чертами. В годы живой веры молитва была самой жизнью с эстетической тканью красоты. В трагедии Солнца русской поэзии А.С. Пушкина «Борис Годунов» не слишком грамотный народ– главное действующее лицо и высший судья. Он оттеняет трагические коллизии совести царя Бориса, на пути к власти которого– невинно убиенный царевич Дмитрий. Между Борисом и народом, не желающим быть соучастником преступления– пропасть отчуждения и гнева («Скорбит душа…»).
В монологе Юродивого из одноименной оперы члена «могучей кучки» М.П. Мусоргского используются мелодии народных плачей, а в арии Варлаама звучит комедийная скороговорка. Без Поэтаэха русского народа было бы трудно отечественному роману, романсу и опере. В тяжелой воде российской истории смута и раскол показали, что российский социальный организм естественным путем не хотел сочетаться с Европой. Европейский путь развития мог быть привнесен только в результате реформ, осуществляемых политической властью. Одетый в лосины адепт западной деловитости Петр с порядковым номером «1» стал зачинателем данных ре-форм и новых этноконфессиональных реалий. «Прорубив очко» в чумную Европу, Петр не установил системных связей с Азией и изменил пол столицы. Из самой даровитой ученицы Византии Россия превратилась в вечного аутсайдера Запада. Незримым причастником строительства Северной Пальмиры как явления трагической красоты стал благоверный князь А. Невский, мощи которого были транспортированы в невский «парадиз» из Владимира.
Город лунного света, воды и экзотической архитектуры под названием «СанктПетербург» – это «фаустовский» проект европейского модерна на православной почве и столица Руси после Третьего Рима, которая в филофеевском смысле не могла возникнуть и существовать («Четвертого Рима не будет»). Богатеющая священными ведами Россия усыновила город на Неве как иконостас Европы и северную столицу. Радикальное Иное сблизилось с петербургским мифом и воплями угнетенной плоти. В безблагодатной пародии с увесистой дланью централизации и «усеченной» народностью появляется десакрализованная литература. Собственные закономерности искусства отделяются от теологических. Образцом для подражания вместо Иисуса становится Царь, не озабоченный проблемой переизбрания после проведения реформы. Открывшаяся западным ветрам Россия жадно заглатывала все заманчивое, тянулась к «высшим истинам» и тайным откровениям.
Блестящим рисовальщиком и основателем-воспитателем ХVIII века был А.П. Лосенко. В его жизни не все было сказкой. В портретной живописи Ф.Г. Рокотова, В.Г. Левицкого, В.Л. Боровиковского еще как будто чудится тусклое мерцание древних икон. Особого зрительского и исследовательского внимания заслуживает цикл полупарсунных портретов близких соратников Петра по Всепьянейшему собору (Преображенская серия) с ироничной трактовкой доброхотов Отечества и именитых фамилий. Стратегические проекты харизматического Петра, как и апокалипсические реформы Никона, были утопичны и устремлялись к процветающей державе с жесткой иерархией. Фантастическим был и временной интервал– высокорослому Петру хотелось моментального социального чуда по сказочной формуле «сказаносделано». Главной целью полагалась ксенотрансплантация европейских идеалов с надлежащими светскими атрибутами и превращением государства в ускорительный механизм. Образ вздыбившейся России, которой постоянно не везет с народом и государством, представлен Э.М. Фальконе– французским другом А.П. Лосенко– в «Медном всаднике». Коней П. К. Клодта много, а обласканный исследователями и составителями энциклопедий Медный всадник всего один. Копытом взлетевшего на постамент коня растоптана змея как символическое изображение зла. Для юродства петровской эпохи с обличением «грехов мира сего» была характерна высокая образованность, а иногда и знатный статус-кво в миру. С другой стороны, «личный состав» данной социальной прослойки обильно пополнялся за счет лжеюродов с вполне земными целями– привлечение внимания, достижение популярности, личные материальные бонусы. Иные же «откидывались» в юродство, просто спасаясь от уголовного шлейфа.
Слегка юродствовала Христа ради первая после-петровская святая Ксения Петербургская. В часовню святой Ксении на Смоленском кладбище Васильевского острова приходят за утешением в болезни или несчастье, а также в поисках «вспомогания» в семейной жизни и любви. Однако российская абортивная модернизация– не только праздники, хлопушки и юродивые, но и обновленные бедствия для плебса. Искатель жизненной правды В. И. Суриков тянулся сердцем и кистью к трагедии большой истории. На полотне «Утро стрелецкой казни» (1881 г.) скрещиваются взгляды царя и гневнонепреклонного стрельца с горящей свечой. В основе сюжета– прощание, плач, ритуальное действо. Соборность проявляется как покорность. За спиной носителя государственного начала высится Кремль, а позади мужиков и баб– сказочный храм Василия Блаженного как фольклорнонародный формат того же феномена. Духовнодеформированная народная монархия становилась самодержавной. Не читавший заветных страниц «придонный социальный слой» страдал и превращался из субъекта в объект управления.
Самодержавный правитель испытал тайную любовь к красавице немецкой слободы Анне Монс, заложил Летний Сад с итальянской мраморной трехмерной пластикой и основал первый в стране музей– Кунсткамеру. Кроме того– создал гражданский алфавит, помог уйти из земной жизни своему сыну, приказал издать «Юности честное зерцало для воспитания хорошего тона в обществе», загонял недорослей в навигационные школы, реформируя и ломая все, что мешало динамическому развитию. Однако народ-богомолец надрывно скрипел под воздействием данных процессов. «Идеал» и «почва» вступают в гармонию, только двигаясь навстречу друг другу. Почти бесполезно звать человека на небеса, не укрепив его на земле. Знающая вес пласта земли при пахоте Россия страстно крестилась, каялась и возвращалась к «почве». Европейский корнеплод и веселые боги барокко не очень активно приживались в русском огороде.
Толстый лед народной культуры прогнулся и томимые духовной жаждой борцы за чистоту святоотеческих традиций стали запинаться на тропаре. Искусство, в сущности, было ориентированно на первое лицо с близким кругом. В русской литературе случилась известная задержка. В целом высокополитически чуткий Петр I выступал в роли упростителя системы. Можно в этой связи обратить внимание на высказывание консервативно-несравненного К.Н. Леонтьева: «Всякое упрощение– всегда деградация»©. Послераскольническая Русь содрогнулась под пером петровских указов и хлебнула из-за рубежа гражданские права только для элиты. Между «почвой» и «цивилизацией» (по терминологии В.О. Ключевского) бытовала социальная дистанция.
Ее представители изъяснялись на разных языках: «почва» – на русском, а «цивилизация» – предпочтительно на французском. Образно говоря, голова общества отделилась от туловища, и каждая часть стала жить своей жизнью. Грозный 1812 год снова научил молится и возбудил общественное единодушие, а пахнущий дымом отечества российский разум в ХIХ столетии от Р.Х. дважды стремился стать выше власти. В первом случае это были декабристы, а во втором – радикальное народничество. Однако, если при почти бессмысленном стоянии мятежных идеалистов 1825 года на Сенатской площади «народ остался безучастным зрителем» (А.И. Герцен), то народничество влеклось к сближению с почвой и ее обращению в революционный ингредиент. Говоря не ветхозаветным языком, еще до написания балета «Лебединое озеро» (1876 г.) объективный вирус первого русского капитализма выступал в формате какойто смутной угрозы. Народники имели опыт политического воздержания и отвергали линейную социальноэкономическую логику. В недрах течения выкристаллизовывалась национальносвоеобразная концепция. Народ обычно заслуживает власть, которая его имеет. Мучимое мыслью о растворении своего «Я» народничество касалось реальной жизни без романтической идеализации. Много думалось и говорилось о моральной ответственности и чувстве долга перед скифами-пахарями, которые оплатили не очень красивой нищетой «высшие» проявления духа. В сущности, народники считали бродяг и антисоциальных элементов самой обыкновенной долей этноса и утверждали эстетику «гражданских слез».
Социальное положение «снизу» воспринималось как своеобразная ценность. Из народа вверх шли протяжные стоны бурлацких артелей, а сверху вниз– терпкое чувство осознанной необходимости с ними покончить. Сопереживательные интонации становились всеобщим принципом творчества. Первый герой поэмы Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (1866-1876) – не отдельно действующее лицо, а страдающий народ. Сформированные под влиянием демофильства эстетические артикуляции и соразмерные образы скручивались с принципами реализма и романтизма. Художник озадачивался общенародной жизнью. Важную роль играло увлечение Гегелем– под влиянием немецкой философии народность трактуется как выражение «духа народа». Не только Абсолютный Дух настойчиво требует для себя бессмертия. Для народничества характерно, с одной стороны, упрощение и философский нигилизм, а с другой – напряженность «критически мыслящей личности».
Из-за разъединенности данных крайностей в жертву приносилась логика мысли с приоритетом практического дела– «хождения в народ». Не очень продвинутые в общечеловеческих ценностях народники ступали на деревню с ярко просвечивающимся фольклорным бытием, а власть «винтила» народников. Искусство и офилиграненный язык с рассасывающимися нормами не всегда торжествуют над насилием и террологикой. В довершение исторической миссии после не совсем удачного омовения в «безбрежном народном море» была сделана ставка на осмысление трезвой библейской заповеди «не убий». За русскими шахидамиспасателями реальности стоял глубинный пласт православной метафизики.
Без мечты нет героев, звезд, харизматиков и классических мафиозных романтиков. Героическое сознание мифологично и обретает озарение, разрушая мир во имя его спасения. Отрицательные мифо-фигуры и литературные герои обычно содержательнее положительных. Геройальтруист не всегда успевает оставить потомство, иногда любит пошутить и избирает демонизм как нравственный ориентир. Опровергая инстинкт сохранения жизни, он жертвует собой. Эстетический эквивалент героического – возвышенное. Подвиги раздвигают границы Вечности, а идеалы не всегда гибнут вместе с героями. Деятельность опальных мятежниковнародовольцев значительно отличалась от современного высокотехнологичного терроризма.
Она рассматривалась как жесткий, но в конечном счете полезный катализатор социальных перемен. Активисты несистемной оппозиции приобретали ореол отчаянных мучеников за «правое дело». Данная излучина бытия крупно воздействовала на национальное самосознание и эстетическую жизнь. Она значительна в литературной эссеистике, в опирающейся на русский музыкальный тематизм «Могучей кучке» (М.А. Балакиев, А.П. Бородин, М.П. Мусоргский, Н.А. Римский-Корсаков) и живописи передвижников, свободных от консервативной Академии художеств. Академия поощряла парадные портреты, холсты на темы священного писания, античной истории и мифологии, а долго-беспросветная жизнь вырабатывала надежду, что искусство может все объяснить и научить чему-то важному. Художник-правдоискатель ощущал ответственность перед данной ментальной потребностью.
Не совсем слуга царю И.Е. Репин смеялся над модернистами, не умеющими нарисовать лошадку и говаривал: «Судья теперь мужик, и надо выражать его интересы»©. Искусство с элементами юмора-сатиры помогало жить и быть. Народнические сюжеты в красках передвижников-подвижников (И.Н. Крамского, В.Г. Перова, Г.Г. Мясоедова, Н.Н. Ге и т. д.) и инструментально-почвенные мотивы «балакиревцев» активно соединяли эстетический идеал с этическим, утверждая положительный образ витязя-победителя. Изображение крестьянской темы как бы «выхватывало» героев из жизни. Архетипичный образ народной магмы в русской культуре – страдательный. «Товарищество передвижных выставок» мечтало сделать искусство «учебником жизни», а красоту превратить в хлеб для народа. В идейно-эстетических творениях передвижников как первых русских бунтарей в искусстве осмысливались грани реальности и искалась правда через образ и цвет. На критически-реалистичной картине В.Г. Перова «Сельский крестный ход на Пасху» (1861 г.) православная колонна завернула по пути из церкви в кабак и с трудом выбирается из него. Пастырь со стаканом во лбу спускается с крыльца. Пьяная паства несет иконы вверх ногами, поет нестройным хором или уже вообще не стоит.
Практикующий критик В.В. Стасов бросался в неравный бой за каждое новое резонансное произведение и всегда поддерживал искусство, в котором «есть сила негодования и обвинения, где дышит протест и страстное желание гибели тому, что тяготит и давит свет». Морально и материально окормлял передвижников заслуживший отдельную книгу из серии «Жизнь замечательных людей» собиратель П.М. Третьяков. В строю народников самым знатным явлением этого рода был, несомненно, светоч русской литературы Л.Н. Толстой. Писатель не очень легкого пера в трактате «Что такое искусство?» резко отторгал новейшие культурные проявления. Раб божий Лев Николаевич ставил этику над эстетикой и полагал, что всенародное искусство может зарождаться только в случае непреодолимой потребности в передаче сильного чувства. Искусство же богатых классов наступает потому, что художнику заказывают и оплачивают «художественный» вид развлечения. Художник изобретает механические приемы, превращающие творчество из вдохновения в чисто ремесленное изготовление определенного изделия.
После духовного переворота и «второго рождения» (1880-е гг.), с предельной откровенностью раскрытым в «Исповеди», многодетный художник слова обращается к глубоководным мировоззренческим вопросам. Поиски вневременных оснований связывались с перенесением личного бытия в «жизнь всего человечества». К своему рафинированному христианству отчаянный утопист Л.Н. Толстой пришел через педагогическую деятельность, коннозаводство и духовное единение с крестьянством. Как клянутся толстоведы, для никогда не состоявшего в русском ПЕНклубе Л.Н. Толстого Христос был не Богочеловеком, а Учителем жизни. Отсутствие логичных официальноправославных ответов подвигло к самостоятельному поиску цельной истины с переосмыслением ветхозаветных принципов. Повелитель правды в искусстве Лев Толстой впал в неслыханную простоту, противопоставлял чистую этику Евангелия обрядоверию и был многократно более истинным христианином, чем отлучившие его иерархицерковники с Иоанном Кронштадтским во главе.
На когда-то юного Льва оказали неизгладимое воздействие заповеди Христа и учение просвещенного Ж.Ж. Руссо. Подставляющий обе щеки словесник не мог молчать, иногда писал стихи, разоблачал Шекспира, извлек для себя и читателей из масонской практики стимул к самосовершенствованию. Яснополянский старец полагал, что все истины Французской революции обернулись ложью, когда стали твориться насилием.
ЕМЕЛЬЯНОВ СЕРГЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ
доктор философских наук,
член Петровской Академии наук и искусств,
руководитель рабочей группы по культуре
Координационного совета по Евразийской интеграции,
эксперт культурного фонда им. В.С. Суслова