Помню, как вернулась в Венецию в четвертый раз. Тогда я назвала ее своей Меккой. И тогда же, два года назад, написала о ней снова.
«Этот город не принадлежит этому веку. Этот город создан для того, чтобы теряться в его лабиринтах, плести интриги, прятаться за маской, умирать от чумы, умирать от любви, умирать. Возможно, Венеция должна затонуть. Намного больше ей идет амплуа Атлантиды, чем излюбленного туристического места.
Находясь вблизи Сан-Марко или Риальто, я больше ничего не чувствую. Только на Святой Елене ощущаю, как внутри воцаряется покой. Ни одного туриста, ни одного сувенирного магазина, только тишина. Случайные прохожие скользят по тебе взглядом, не узнавая, а после здороваются, встретив в другом месте – не из вежливости, а чтобы услышать акцент. Кто ты? Почему ты здесь? Ты же не говоришь по-итальянски… Каждый может прийти сюда, но на каждого незнакомца посмотрят как на преступника, ворвавшегося в чужой дом. Я не вор, но пересекая улицы, влажно пахнущие постиранной недавно одеждой, я чувствую себя так, будто нарушаю границы другого государства. Прячу карту. Конечно, они все равно догадаются, что я не отсюда, но мне хочется притвориться, что я знаю дорогу.
Прихожу к мастеру масок, с которым познакомилась четыре года назад. Испытываю легкий страх: что, если он закрыл магазин? Или переехал в другое место? Облегченно вздыхаю, увидев знакомое лицо через витрину. Пробиваюсь через туристов, надеваю маску. Он узнает меня сразу, как только я ее снимаю. «Я помню эти глаза». На зеркале все еще можно найти мою фотографию. Теперь, когда я говорю по-английски, меня не покидает ощущение, что я разговариваю с ним впервые. Он тоже смотрит на меня иначе. Так смотрят на внезапно повзрослевшего ребенка.
Теряюсь в улицах, слышу музыку из-за закрытых ставней, попадаю в мастерскую художника, чьи картины заставляют дрожать от восхищения изображенными на них тонкими ключицами, легкими белыми платьями, оказываюсь в закрытой зоне – заброшенных военных казармах, надеваю на палец новое кольцо из муранского стекла - взамен потерянного у берегов Панамы, поражаюсь сходству Марии с дьяволицей на картине Караваджо в венецианском госпитале. Такой Венеции я еще не видела. Такая Венеция удивляет меня…».
Наверное,лишь двое были когда-либо столь сильно очарованы Венецией – я и Бродский.