Павлик держал большую красную спортивную машину на радиоуправлении – мой подарок.
– А когда ты вернулся из Арктики? – спросил он, глядя мне в глаза. Необыкновенно умный взгляд для шестилетнего мальчишки.
– Откуда? – спросил я.
– Мама сказала, что ты пропал в Арктике. Ты полярник.
Смотрю на бывшую жену. Стоит спиной к нам у плиты, делает вид, что не слышит.
– Сын, мама шутит. У твоей мамы очень своеобразное чувство юмора.
Павлик кивает. Он все еще с недоверием относится ко мне. Это понятно – вдруг объявляется какой-то дядя и говорит, что он твой папа.
– Павлик. Ты иди поиграй. Нам с мамой поговорить надо, – мягко говорю я, гладя его по волосам.
Мальчик снова кивает и послушно выходит из кухни. Я закрываю за ним дверь.
– А почему не космонавт? – обращаюсь к спине бывшей жены.
– Ты много знаешь космонавтов, пропавших без вести? А вот полярник-исследователь – самое оно, – парирует Вера, повернувшись ко мне.
– Нельзя ребенку говорить такие вещи. Я думал, все эти материнские байки про летчиков-истребителей, полярников и подводников давно уже в советском прошлом. Представляешь, каково ему было осознавать, что его отец погиб в Арктике?
– Не погиб, а пропал без вести. Было бы лучше, если бы я сказала правду? Мол, сынок, твой папа – редкий козел! Он бросил твою маму на восьмом месяце беременности и укатил с какой-то вертихвосткой в Анапу.
– В Сочи, – машинально поправляю ее я. Впрочем, во всем остальном она права. Я редкостный муд…к! Развелся с беременной женой ради любовницы. Все это время не вспоминал про сына, не позвонил, не написал, когда он родился. И вот спустя шесть лет, я, брошенный второй женой, возвращаюсь в Москву и пытаюсь наладить отношения с первой.
Молчим. Мне решительно нечего сказать. Вере, наоборот, есть, что сказать, но она сдерживается. Наверное, очень хочет залепить мне в глаз. Имеет право.
– У тебя был кто-нибудь за это время? – подхожу к Вере, пытаюсь обнять.
– А как же! Три космонавта, два полярника и, кажется, летчика – тоже три, – Вера вырывается из моих объятий и подходит к окну.
– У меня есть хоть малейший шанс? – смотрю на Веру. Спокойная, очень сдержанная. Она мне и запомнилась такой в день развода: никаких истерик.
Вера не отвечает. Смотрит в окно. О чем она думает сейчас? Подхожу к ней, снова обнимаю. Зарываюсь лицом в пахнущие лавандой волосы. Не отстраняется, не пытается вырваться. Кладет свою маленькую ладошку на мои руки. Я прощен или это такой ловкий прием, чтобы потом побольнее ударить?
И тут я слышу слова, от которых чувствую себя полным ничтожеством и счастливым человеком одновременно:
– Иди к сыну. А потом езжай в свою гостиницу и…привози свои вещи сюда.