Если Вы имеете высокий доход и живете в богатой стране, и, если у Вас нет хорошего бухгалтера, то, вероятно, вы 6 месяцев из 12-ти работаете на государство. Если же Вы получаете средний доход , то никакой бухгалтер не сможет помочь Вам сэкономить на налогах и расходах.
Основная шумиха вокруг налогов, как правило, касается того, сколько было получено налогов и насколько эффективно они были потрачены. Никого не волнует, каким образом налоги были собраны. Сегодня характерной чертой любой системы налогообложения является не только поражающая воображение сложность и наличие лазеек, но и ее отсталость и допотопность. Результатом этого является меньшая эффективность, большая несправедливость и большее несоответствие системы приоритетам правительств. Миру необходимо пересмотреть системы налогообложения с целью их большего соответствия экономическим реалиям 21 века.
Жан-Батист Кольбер, министр финансов французского короля Людовика XIV, остроумно сравнивал процесс взимания налогов с «выщипыванием гуся, с целью получения максимально возможного количества перьев при минимальном шипении». Налоговые системы варьируются от одной экономики к другой - Европа налагает налоги на добавленную стоимость, а Америка - нет. Однако в большинстве стран искусство "выщипывания перьев" оголило три весомых недостатка .
Первый недостаток - потерянная выгода. Так, в больших городах высокая стоимость недвижимости из-за недостатка земель приносит своим владельцам незапланированный дополнительный доход. Цены на жилье там в среднем на 34% выше,чем 5 лет тому назад, что делает недвижимость недоступной для молодых семей. Очевидно что, указанные непредвиденные высокие доходы должны быть объектом налогообложения. Однако налоги на недвижимость в среднем составляли 6% от доходов бюджета богатых стран как до бума цен, так и после.
Вторым недостатком является то, что налоги иногда смещают приоритеты. Политики в богатых странах беспокоятся о растущем неравенстве доходов, которое находится на самом высоком уровне за полвека. В ОЭСР, куда входят наиболее развитые страны, самые богатые 10% населения зарабатывают, в среднем, в девять раз больше, чем самые бедные 10%. При всем при этом приоритеты в большинстве указанных экономик ( кроме Америки) сместились от прогрессивного к регрессивному налогообложению и к единым социальным сборам.
И третье недостаток - налоговые системы также не смогли адаптироваться к технологическим изменениям. Возрастающее значение интеллектуальной собственности означает, что практически невозможно определить, где глобалные корпорации действительно зарабатывают деньги. Такие гиганты, как Apple и Amazon, скрывают свои нематериальные активы в "налоговых гаванях", таких как Ирландия, и платят слишком мало налогов в других местах. В этом месяце выяснилось, что британская подразделение компании Amazon выплатило за прошлый год налогов в размере 1,7 млн фунтов (2,2 млн долларов) с прибыли в размере 72 млн. фунтов стерлингов и с валового дохода в размере 11,4 млрд. фунтов стерлингов. По одной недавней оценке, около 40% многонациональных прибылей ежегодно переходят в страны с низким уровнем налогообложения.
Решения для указанных выше проблем обычно еще более усложняют существующие налоговые кодексы, не считая лоббирование и появление новых лазеек. В ЕС налоговые чиновники пытаются определить "виртуальные связи" между компаниями в конфедерации, а затем распределить налоговые доходы между государствами по сложной формуле. В Штатах же недавняя налоговая реформа, призванная упростить систему, ввела жутко сложные новые правила для мультинациональных компаний. Международные усилия по взаимодействию в целях предотвращения сокрытия доходов прогрессируют. Но этим усилиям противостоят разногласия относительно того, как рассматривать технологические фирмы и конкурировать за инвестиции в мире, где капитал не имеет границ.
Фундаментальная налоговая реформа может стимулировать рост и сделать общество более справедливым - независимо от того, какую долю ВВП получает правительство в виде налогов. К счастью, принципы, согласно которым богатые страны могут разработать хорошую систему, понятны: объектом налогообложения должна быть рента, инициатива должна поощряться, а скрытие доходов должно быть невозможным.
Все страны должны облагать налогом как собственность, так и наследование в большей степени. Эти налоги непопулярны, но в основном эффективны. В мире, где владение недвижимостью приводит дополнительным незапланированным доходам из поколения в поколение такие налоги желательны. Консервативным первым шагом было бы возобновление недавно сокращенного налога на наследство. Более радикальный шаг заключался бы в том, чтобы ввести налог на землю, самый эффективный из всех налогов, на имущество , который можно было бы взимать из поколения в поколение.
Экономисты скептически относятся к налогообложению других форм капитала, потому что это препятствует инвестициям. Но доля инвестиционного капитала ВВП богатых стран возросла на четыре процентных пункта с 1975, распределив почти 2 трлн годового глобального дохода из зарплат в карманы инвесторов. Учитывая, что конкуренция снижается на многих рынках, можно говорить о том, что предприятия все чаще могут изымать доходы из реальной экономики на постоянной основе. Объектом налогообложения могут и должны быть этот постоянный доход, тем более, что налог не ограничивает предпринимательскую инициативу, так как первое представляет собой извлечения средств для инвестиционных целей.
Чтобы компании перестали прятать прибыль, правительства должны переключить свое внимание с фирм на инвесторов. Прибыль в конечном итоге поступает к акционерам как дивиденды или обратный выкуп. Но мало кто, вероятно, готов эмигрировать, чтобы избежать налогов на свой инвестиционный доход - Apple может переместить свою интеллектуальную собственность в Ирландию, но она не может отправить своих акционеров туда. А за иностранных или институциональных инвесторов могут какие-то налоговые взносы делать организации, куда они вкладывают. Полное списание инвестиций в качестве текущих расходов должно быть общепринятой нормой, а налоговые вычеты по процентному доходу, стимулирующие рискованное увеличение кредитных средств, должны быть отменены.
Поскольку рынок труда продолжает поляризоваться между людьми, имеющими высокие доходы, и всеми остальными, подоходные налоги должны быть низкими или отрицательными для самых малооплачиваемых работников. Это означает избавление от регрессивных налогов на заработную плату, которые в Северной Америке могут быть заменены на недооцененный налог на потребление. Несмотря на то, что они также регрессивные, они намного эффективнее.
Адам Смит о налогах
Адам Смит говорил, что налоги должны быть эффективными, конкретными, удобными и справедливыми. Сегодняшнее же налогообложение в отличие от сказанного категорически неуклюже. Политики редко сопоставляют цель и объект налогообложения. Когда они вносят изменения в налоговые кодексы, они неуклюже болтают о новых сборах и отменяют старые, все в спешке для хороших газетных заголовков. Переписывание кодексов означает победу над скептически настроенными избирателями и полное неповиновение лоббистам. Это тяжелая работа. Но выигрыш того стоит.
SOVIET SQUARE in Voronezh no longer looks especially Soviet. Children dart through a dancing fountain. BMX bikers barrel across new tiles. Grassy groves play home to picnicking teens. “It’s practically Spain,” gushes a pensioner.
The newly reconstructed square is one piece of a sprawling campaign of blagoustroistvo, or urban improvement, spreading across Russia’s cities and towns. The trend began in Moscow, where city authorities have rebuilt hundreds of streets and public spaces since 2011, transforming the centre into an unrecognisable pedestrian paradise paved with plitka, the project’s distinctive tiles. Other World Cup host cities received more modest facelifts ahead of this summer’s tournament. The results have pleased the Kremlin. Last month President Vladimir Putin made his first appearance at the Moscow Urban Forum, extolling the importance of “a comfortable, friendly city atmosphere”. A broader national effort, launched in 2016-17, is gaining steam. Earlier this year Mr Putin directed the government to double spending on “comfortable city environment” projects. This state-mandated urbanism represents the “authoritarian modernisation” Mr Putin seeks. Yet it may also carry the seed of a more open future.
Latest stories
For the government, the attraction is evident. Visible results help demonstrate effectiveness and foster loyalty. Many in Moscow see blagoustroistvo as a thinly-veiled ploy to placate the urban middle class who protested against fraudulent elections in 2011-12. Bureaucrats also see it as a means to stimulate a stagnant economy. Some 75% of Russians live in cities, many designed for an industrial Soviet-era economy. Improving public spaces attracts tourists and creates room for small business.
While the projects’ financing remains modest—some 1% of regional spending outside Moscow, reckons Natalia Zubarevich, an expert on Russia’s regions, its scope is vast. Leading the charge is KB Strelka, a consultancy backed by Alexander Mamut, an oligarch, and founded as an outgrowth of the liberal-minded Strelka Institute for Media, Architecture and Design. After developing much of the Moscow blagoustroistvo, Strelka has turned to the regions, where it is aiding 40 cities, accounting for roughly a fifth of Russia’s population, as they carry out revivals of streets, parks, squares, embankments and other public spaces. It is also advising several hundred monogorods, or one-factory towns, on revitalisation plans, and writing new urban-design standards for the Construction Ministry.
The efforts have provoked critics nonetheless. In Moscow they have decried the exorbitant costs and the often brutal methods employed, such as the violent clearing of small kiosks. Accusations of corruption abound: RBC, a media organisation, has alleged that several contractors were linked to family members of the deputy mayor responsible for blagoustroistvo. In smaller cities such as Voronezh, residents complain about incompetence. “Would you let your kids play in this playground?” one mother yells, pointing to a metal slide that empties inexplicably onto a small rubber landing surrounded by scrubland.
Yet the impact of blagoustroistvo may take longer to manifest itself. Denis Leontyev, KB Strelka’s co-founder, calls the consultancy “an institute of values”, the key one being “human-centric” thinking. In a country long ruled by leaders who put the interests of the state and the collective ahead of the individual, that is an important shift. The question is whether blagoustroistvo can help create more than just a European-looking facade.
The early results offer some reason for optimism. In areas with leaders willing to embrace more open communication—a group growing larger as a new generation of bureaucrats rises through the ranks—blagoustroistvocan become a space for fostering dialogue between the state and society. Take Palekh, a town of some 5,000 nestled in forests north-east of Moscow. Once a centre of Russian icon painting and later lacquer work, Palekh fell into disrepair after the Soviet collapse. Now with KB Strelka’s guidance, the central square has become a bustle of activity, as bulldozers crunch dirt and workers lay new cables.
Change has to start somewhere
Town meeting halls, where the authorities have taken the unusual step of listening to residents, also play a part in Palekh. Public hearings have debated the merits of fountain shapes, road widths and foliage. “The fate of every tree was discussed,” boasts Stanislav Voskresensky, one of a host of younger technocratic governors appointed in late 2017. The approach has shaken up the region’s ossified ways. “More often than not, such hearings were formalities, a box that needed to be checked,” says Igor Starkin, a veteran administrator who took over as the head of Palekh earlier this year. Now, he is a disciple of engagement: “Feedback creates a union of souls,” he says. The authorities’ new-found openness has stunned residents, too. For many, the blagoustroistvo discussions were their first experience of civic activism. “There’s always been lots of talk, but only among ourselves, never in public,” says Olga Kolesova, the director of the local museum. “This is the first time they’ve given people a chance to say something.”
It would be foolish to see blagoustroistvo as a cure for Russia’s repressive politics. Mr Putin will not loosen his grip on power because of a few new parks. “They don’t want democracy, they want results and budgets,” says Ekaterina Schulmann, a political scientist. Any civic activity, she notes, quickly “hits a ceiling” when it moves away from safe topics such as urbanism to challenge those in power directly. Yet it would be equally foolish to ignore the processes that blagoustroistvo both reflects and stimulates. Russians’ creative energies may not have an outlet in politics, but they have not been stamped out. As Michal Murawski, an anthropologist from University College London who studies Putin-era urbanism, quips, “There is politics in every plitka.” Sometimes a square is more than just a square.