В альма-матер Брюллова и Серова учится все больше студентов из Китая
Зимой в Петербурге светать начинает поздно. Но каким бы темным ни был день, занятия живописью в Академии художеств всегда начинаются в одиннадцать утра. И ничто не изменит этого расписания.
Текст: Зинаида Курбатова, фото: Леонид Арончиков
Высокие полукруглые окна с растрескавшимися рамами пропускают тусклый свет. Ровно в одиннадцать студенты занимают места у мольбертов, рядом на табуретках — палитры, краски, кисти. Из-за ширмы выходят натурщики и встают на подиумы. В студиях становится тихо, преподаватель подходит то к одному мольберту, то к другому, вполголоса дает советы. На живопись отведены три часа с перерывами по пятнадцать минут, во время которых натурщики могут размяться, а студенты выбегают покурить.
В мастерской, которой руководит член-корреспондент Российской академии художеств Хамид Савкуев, места совсем нет. Непонятно, как умещаются здесь 36 студентов и три "постановки", то есть подиума, на которых позируют натурщики, или, как говорили до революции, "демонстраторы пластических поз". Когда живописец работает, время от времени ему нужно отойти от мольберта, посмотреть на свою работу с расстояния. Ученики Савкуева этой возможности лишены: теснота здесь невероятная.
Каких-то тридцать лет назад здесь была персональная мастерская под руководством народного художника Юрия Непринцева. И тогда в этом классе одновременно работали максимум 15 человек, включая и вольнослушателей. Сейчас во всех мастерских Академии художеств тесно: слишком много студентов. Причем почти половина из них — китайцы. Китай переживает бум интереса к реалистической живописи, именно к академической школе. С середины 1990-х молодые китайцы стали приезжать в Петербург учиться рисунку, живописи, скульптуре. Их число растет, за свое обучение они платят — и какой же вуз откажется от платных студентов? Но теснота в мастерских явно не способствует процессу обучения.
Классическая школа рисования и живописи на Западе сегодня востребована мало. Там в художественных вузах готовят тех, кто может сотворить перформанс, акцию, придумать объект. Самовыразиться, эпатировать публику, привлечь внимание к какой-то проблеме неординарным "жестом". В Академии художеств Петербурга учатся и итальянцы, и американцы. Но их единицы. Альма-матер Брюллова и Серова становится все более популярной у китайцев.
Конечно, среди выпускников академии есть художники, успешно работающие и в жанре так называемого актуального искусства. Это и Виталий Пушницкий, и Иван Говорков, и Елена Губанова. Но большая часть студентов знают, что будут создавать реалистические вещи. И не особенно интересуются актуальным искусством.
"Я не сторонник утверждения, что классическая академическая школа не восприимчива к современным тенденциям, — говорит Хамид Савкуев. — Но для нас главное — этика, вопрос того, что можно и что нельзя изобразить, мы учим этике, говорим о сакральных вещах в композиции. Я себе задавал вопрос, что есть школа... Современное искусство исключает этику, табуированность, все можно. Делать патологии или непристойности объектом искусства нельзя, особенно в школе, где формируется сознание молодого художника".
СРЕДНЯЯ ЛИНИЯ ПРОФЕССОРА МАНАШЕРОВА
Время от времени в парадных залах академического музея — Тициановском и Рафаэлевском — проходят выставки. Сюда ведет широкая лестница, которую стерегут слегка потемневшие от времени мраморные львы.
Но есть еще скромное пространство для экспозиций на первом этаже. Здесь недавно открыли выставку, которую пока по-настоящему оценили только профессионалы. Хотя ее следовало бы вывезти за границу, показывать всюду, рекламировать. Экспозиция, посвященная анатомическому рисунку, — это триумф отечественной академической школы. Это работы, сделанные студентами под началом руководителя курса пластической анатомии профессора Геннадия Манашерова. Его царство — старинный амфитеатр с небольшой сценой и кафедрой для лектора. Вокруг — скелеты, черепа. Самые разнообразные пособия для того, чтобы научиться рисовать человека. Так называемый "мюнхенский торс". Экорше — то есть гипсовый человек с ободранной кожей, для подробного изучения мышц. В дальнем углу — скелет лошади. И то, чем особенно здесь гордятся — пособия художника Залимана. Прямая и согнутая нога, прямая и согнутая рука. Из бронзы. Курс пластической анатомии преподают студентам первого и второго курса. Если раньше эту дисциплину изучали "творцы" — так принято в академии называть живописцев, скульпторов и графиков, — то теперь к ним прибавились еще и архитекторы. Один год изучают голову человека. Сравнивают женский и мужской черепа, затем рисуют череп в трех поворотах. Изучают мышцы, мимику. Второй год отведен на человеческую фигуру в полный рост. Точно так же — начиная с рук, ног, кистей, стоп — студенты учатся рисовать самое совершенное создание на земле — человека. Основоположником пластической анатомии был Леонардо да Винчи, ему принадлежит фраза "художник должен знать, что он рисует, но рисовать то, что он видит". Леонардо дал методику работы художника "из глубины к поверхности": сначала изучить скелет, потом понять, как на него накладываются мышцы.
"Пластическая анатомия — это базовая наука, которая помогает в изображении человека, а это самый красивый объект, — объясняет Геннадий Манашеров. — В теле человека есть архитектоника, пропорциональный ряд, который мы видим в других сферах искусства". Профессор десять лет преподавал в финской академии скульптуру и анатомию. Там остался большой круг его учеников, которые предложили назвать улицу в Хельсинки в честь "Средней линии Манашерова". Что это такое? Профессор говорит: "У каждой детали есть своя средняя линия — у бедра, позвоночника, грудной клетки. И если нет связи, сочетания этих осей, то изображение мертвое". В этом классе-амфитеатре понимаешь: вот это и есть традиции, ведь именно так учили и в XVIII веке.
РАСЦВЕТЫ И ПАДЕНИЯ
За 260 лет Академия художеств не раз меняла свое название, сумела пережить самые разные потрясения и выстоять.
Здание Императорской Академии художеств было построено в Петербурге по проекту зодчих Александра Кокоринова и Жана-Батиста-Мишеля Валлен-Деламота, оно поражает роскошной помпезностью и пропорциями. Есть легенда, что во время строительства здания были украдены средства, и из-за этого первый директор, Александр Кокоринов, повесился под крышей академии. До сих пор новичкам-первокурсникам принято показывать мастерскую, где все произошло, и даже "тот самый" крюк на потолке. А заодно пугать их тем, что плохим ученикам является дух несчастного директора.
Академия поражает своим великолепием. Огромный круглый вестибюль, откуда ведут две лестницы в музей, украшен колоннами. Студенты-архитекторы учатся здесь рисовать, постигая дисциплину "Основы перспективы". На мозаичном полу вестибюля выложены римские цифры MDCCLXIV в память о том, что 4 ноября 1764 года императрица Екатерина II издала "Устав Академии трех знатнейших художеств". Основатели вложили немалые средства в обустройство школы, граф Шувалов отдал свою коллекцию живописи.
Золотым веком академии было XIX столетие. Сюда принимали мальчиков 6 лет, они жили здесь же, упражняясь в рисунке помногу часов в день. Вначале гипсовые орнаменты и головы, потом гипсовые фигуры. Только тот, кто постигал эту науку, переходил в следующий класс. Старшие рисовали и писали живую натуру. В качестве композиций и дипломной работы выбирали сюжет, как правило, на библейскую или мифологическую тему. Золотых медалистов отправляли совершенствовать мастерство в Италию.
Но золотой век длился недолго. Бунт грянул в ноябре 1863-го, когда 14 лучших выпускников отказались писать картины на мифологическую тему и обратились к Совету академии с просьбой предоставить им право самостоятельно выбрать сюжет. Совет отказал. Лучшие выпускники в знак протеста покинули академию и создали "Санкт-Петербургскую артель художников". Но в итоге ветер перемен не миновал и академию: наступал реализм, искусство не могло оставаться в стороне. Академия выстояла, преподаватели пошли на уступки, композиции и сюжеты теперь были жизненными...
После революции академию, да еще "Императорскую", поспешили переименовать. Названия сменяли друг друга: ВХУТЕИН, ВХУТЕМАС, Институт пролетарского изобразительного искусства...
Самым страшным периодом для академии стала "масловщина". Неистовый директор Маслов решил растоптать академическое искусство как пережиток прошлого. Пока литераторы сбрасывали Пушкина с корабля революции, в академии разбивали гипсовые слепки, заказанные императрицей Екатериной, выбрасывали ценнейшие модели для анатомического рисования. Ведь теперь, после "Черного квадрата" Малевича, все это будет не нужно и даже вредно. Интересно, что в Институте пролетарского изобразительного искусства (так в то время называлась Академия художеств. — Прим. ред.) тогда преподавали великие Павел Филонов и Петров-Водкин. Архитекторов отселили — в Институт гражданских инженеров.
Но авангард был остановлен на бегу. Понятие "социалистический реализм" было закреплено в 1934-м на Первом съезде писателей как единственно верный метод. Еще раньше, 23 апреля 1932 года, вышло постановление ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций". Началась борьба с художественными объединениями. Разогнали их быстро. Тяжелый каток соцреализма начал набирать скорость. Преподаватели-авангардисты покинули здание на берегу Невы...
Живописец Исаак Бродский считается отцом Академии художеств СССР, он ее возродил, укрупнил, улучшил. Вернул архитекторов. При нем в 1937-м был основан и искусствоведческий факультет. Бродский создал знаменитую Среднюю художественную школу (СХШ) при академии. Талантливых детей собирали по всему Советскому Союзу. Они жили в интернате, учились на третьем этаже академии по особой программе. Например, в конце 1930-х в обычных школах не преподавали историю, а в СХШ такой предмет был. Ведь будущим художникам предстояло писать полотна на исторические темы. Почти все ученики поступали в Академию художеств. Защита дипломной работы живописца Александра Лактионова стала событием, эта картина — "Курсанты выпускают стенную газету" — и сейчас в академическом музее. Это триумф социалистического реализма — как написан ковер под ногами у курсантов, а как читаются на просвет буквы стенгазеты!
Во время Великой Отечественной войны в подвалах здания академии жили и умирали художники, здесь прошли последние дни великого Ивана Билибина. В 1944 году Академия художеств вернулась из эвакуации, начались занятия и в СХШ. Художник Александр Траугот помнит первый день учебы. Академия была холодной, часть здания повреждена бомбой. Учеников — сто человек — собрали в одном из классов, директор Владимир Горб сказал: "Я понимаю, вы многое пережили. Но вот возьмите Голландию XVII века. Там были войны, эпидемии, чума. А художники писали жизнерадостные натюрморты с фруктами"...
После войны Академию художеств официально перенесли в Москву. Там открылся Институт имени Сурикова. А в историческом здании в Ленинграде теперь был Институт имени Репина.
Конец 1940-х — начало 1950-х годов стали, наверное, самой мрачной эпохой в истории Академии художеств. Знаменитый исследователь западноевропейской живописи Михаил Герман поступил на искусствоведческий факультет в 1952-м. Вспоминает, что, когда пришел в деканат и объяснил, что хотел бы учить второй иностранный язык, ему ответили: "Вы же собираетесь заниматься русским искусством, зачем вам иностранные языки?" В качестве темы курсовой или дипломной работы можно было выбрать только русское или советское произведение. Это было, конечно, по умолчанию. Если кто-то собирался писать о западном художнике, такую тему мягко отклоняли". Это было время борьбы с космополитами. Зарубежное искусство изучали с той точки зрения, что оно уступало отечественному. На факультете нередко читали лекции безликие господа в одинаковых костюмах, но были и иные профессора. Те, что получили образование еще до революции, успели съездить в Европу и увидеть Флоренцию и Рим. "Владимир Францевич Левинсон-Лессинг был не столько храбр, сколько независим, обладал царственностью высшего знания, — вспоминает Михаил Герман. — Он оставался самим собой, читал лекции, не считаясь с программой, и не только бесконечно много знал, но и понимал. Росписям Сикстины он посвятил пятнадцать лекций. И когда я много позже увидел их в толпе туристов, мне они показались не такими гениальными, как на черно-белых слайдах в Академии художеств".
В академии в те годы родилась поговорка: "ученье — тьма, неученье — свет". Искусствоведы слушали лекции в полной темноте, все сопровождалось демонстрацией слайдов. Почти до перестройки это были огромные черно-белые треснувшие стеклянные пластины. На них можно было увидеть и египетские пирамиды, и Парфенон, и итальянское Возрождение...
Мой отец Юрий Курбатов окончил Среднюю художественную школу в 1953 году. Он не захотел поступать на живописный факультет. Картины, написанные подробно и сухо, с сюжетом, который можно читать как книгу — все это не прельщало. Он поступил в Академию художеств на архитектурный. Но гром грянул, когда мой папа и его однокашники работали над дипломным проектом: вышло знаменитое постановление об архитектурных излишествах. Студенты спешно переделывали свои проекты. Убирали портики и колонны, декор и арки. Многие профессора архитектуры после этого постановления перестали работать, как, например, зодчий Евгений Левинсон.
АКАДЕМИЧЕСКИЕ "АНТИКИ"
Академию художеств трудно сравнить с каким-либо другим вузом, такого колорита не было нигде. Студенты здесь всегда были взрослые, преимущественно из провинции. Плохо одетые, нищие и веселые бородачи поступали сюда, окончив училища в Саратове, Свердловске, Пензе и других городах, многие были уже на первом курсе хорошими ремесленниками и лишь шлифовали мастерство. Их задачей было получить прописку, устроившись работать дворником, закрепиться в этом несколько холодном и снобистском городе. Были в наше время и студенты из Москвы — они приезжали учиться целенаправленно: у Мыльникова или Кочергина. Считалось также, что факультет графики сильнее, чем в Московском институте имени Сурикова.
В каждом классе были вольнослушатели, они бесплатно занимались вместе со студентами. Конечно, лучшие места для живописи они занимать не могли, но это, пожалуй, единственное, в чем они были ущемлены. Помимо студентов и преподавателей в академии были настоящие "антики" — натурщики и мастера-технологи. До революции натурщики служили в академии постоянно, гордились своей профессией, обитали в отведенных им квартирах неподалеку — в академических зданиях на Литейном дворе. Тридцать лет назад "демонстратору пластических поз" платили совсем немного. Поэтому позировать приходили люди со странностями, маргиналы, а также балерины, которые вышли на пенсию, пожилые одинокие старушки. Стоя на подиуме, они рассказывали удивительные истории. Александр Осмёркин в 1924 году написал свою "Женщину, снимающую перчатку". Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что молодая прелестная брюнетка на картине Осмёркина — это старушка в огромной черной шляпе, которую мы пишем акварелью и за глаза называем "Пиковой дамой".
Мастера, которые помогали освоить различные технологии, всегда были кладезями мудрости. Часто сильно пьющие, одетые в синие рабочие халаты, практически не уходившие из мастерских и подвалов академии, они подчас давали нам, студентам, больше, чем преподаватели. Например, незабвенный печатник литографии Виктор Михайлович Иванов. Он работал со всеми великими, а его каморку, где стоял старинный печатный станок, украшали эстампы его клиентов. Он рассказывал, как пользовался корнпапиром график Анатолий Каплан, какие любимые цвета были у Александра Ведерникова...
Академические коридоры украшают портреты легендарных преподавателей. Жаль, что в этом пантеоне не нашлось места скромным "антикам"-мастерам.
СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ И НЕОФИЦИАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
Социалистический реализм — утверждение силы, мощи и радости. Это масштаб и пафос. Так писали в послевоенное время все академические выпускники. Но были и те, кто работал иначе, буквально единицы. Они покидали эти стены добровольно или изгонялись. Например, после войны из СХШ за формализм были изгнаны Александр Арефьев и его товарищи, основавшие группу "Орден нищенствующих живописцев". Покинули эти стены и Михаил Шемякин, и поэт, основоположник "черного юмора" Олег Григорьев. Сейчас сложно представить, но в ту эпоху современное искусство европейских художников и преподаватели, и студенты академии знали очень плохо. В Эрмитаже залы с картинами импрессионистов были закрыты. Так продолжалось вплоть до "оттепели" и знаменитой выставки Пикассо 1956 года. Но Ленинград все же был особенным городом. Еще в 1930-х здесь можно было выписывать западные журналы об искусстве. Поэтому "посвященные" ученики СХШ все же видели некоторые репродукции. Даже устраивали "квартирные выставки", развешивая на стенах вырезанные из журналов фотографии картин постимпрессионистов. Фактически тогда было заложено противопоставление. Выпускник академии, затем член Союза художников — ему была обеспечена если не карьера, то возможность заработать. Государство заказывало все: от мозаик в метро и масштабных скульптурных групп до небольших литографий для провинциальных гостиниц. Художники кормились этим, но — только члены Союза. Творец-формалист, позже — нонконформист заказов не имел, в официальных выставках не участвовал. В среде неофициальных художников к выпускникам академии относились прохладно.
ПОСЛЕ ПЕРЕСТРОЙКИ
Время этих неофициальных художников наступило после перестройки. Открывались выставки авангардистов, издавались альбомы их работ. В Академии художеств — так по традиции называли Институт Репина — стало возможно говорить о Малевиче, произносить слово "дизайн", которое до этого было почти что ругательным. Я помню, как в 1987-м, открывая в академии выставку, исследователь русского авангарда Евгений Ковтун сказал: "Академия всегда была явлением низким". И студенты восторженно зааплодировали. Наступало время очередных перемен. На Западе стало очень модным современное русское искусство. Больше и лучше продавались не-академисты. Гранты и премии получали тоже те, кто не прошел академическую школу. В это время в гостях на Пушкинской, 10, где в расселенном доме устроили мастерские неофициальные художники, лучше было помалкивать о том, что ты получил образование в академии. Чаша весов качнулась в другую сторону.
Но как бы то ни было, есть выпускники академии, известные во всем мире. Архитектор Сергей Чобан успешно проектирует и в России, и на Западе. Сергей Павленко стал придворным художником британского королевского двора. И это именно социалистический реализм помог сохранить школу, утраченную в Европе.
1990-е годы были очень сложными. Один за другим уходили великие художники, почти все — фронтовики, яркие, сильные, деятельные. Это легендарные Борис Угаров, который был одно время президентом академии, Юрий Непринцев, Виктор Орешников и, конечно, Евсей Моисеенко и Андрей Мыльников. Все они возглавляли персональные мастерские, куда студенты попадали только на третьем курсе. Больше всего хотели учиться у Мыльникова и Моисеенко. Их студии и методы конкурировали. Эти два колосса недолюбливали друг друга, но так, как принято в хороших советских фильмах, где все герои положительные. На скульптурном факультете царил Михаил Аникушин.
Когда великие ушли в мир иной, академия осиротела. И в эти же годы распался Советский Союз, да и россиян, желающих поступить в академию, стало значительно меньше. Ведь раньше академическое образование гарантировало достаток, а теперь — нет.
Если до войны в академии почти не было девушек-студенток, то теперь их большинство. Мастерские, которыми руководили великие, возглавили их ученики. Появились и новшества. К примеру, открылась мастерская церковной живописи. Кроме того, теперь во дворе, где находится мастерская Моисеенко, появилась конюшня с лошадьми и пони. Студенты пишут их с натуры. Это — возвращение традиций, ведь до революции это и была мастерская батальной живописи профессора Рубо.
Традиционно самый высокий конкурс — на реставрационное отделение живописного факультета, открытое в 1971 году. Сюда каждый год принимают всего пять человек, конкурс — бешеный. Студенты учатся на подлинных произведениях искусства. Заключают договоры, например, с провинциальными музеями. Успехи факультета — во многом результат деятельности руководителя и проректора по научной работе Юрия Боброва.
Как уже говорилось выше, академия пользуется популярностью у китайских студентов. Их становится все больше, а значит, и места нужно больше, чем раньше. Профессорам удалось отстоять анатомический класс, не отдать его под мастерскую. А на факультете графики случилось страшное. Сердцем факультета всегда были печатные мастерские, где стояли станки для офорта, линогравюры, резания бумаги. Тут всегда пахло кислотой, горела маленькая печка, суетились высококвалифицированные мастера-печатники. Теперь в этом помещении устроили экспериментальную мастерскую. Хотя зачем нужен эксперимент в академическом обучении, не ясно. А станки снесли в подвал...
Здание академии выглядит плачевно и давно нуждается в ремонте. Недавно ректор Семен Михайловский добился того, что Академию художеств Петербурга, а точнее, Государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина перевели в ведение Министерства культуры. Появились деньги на реставрацию. Пока их хватит только на то, чтобы привести в порядок внутренние дворы здания. Но вот где найти дополнительные мастерские для студентов, похоже, пока неразрешимый вопрос...