Начало см. «Легенда российского джаза Герман Лукьянов: 82 года независимости. Часть 1»
Анна Филипьева
...Ещё была «Крестьянская свадьба». Очень непростая 100-тактная композиция. Я вложил в неё всё, что узнал в консерватории, и даже больше (смеётся). Полиметр, переходы от 6/8 к 5/4, к 3/4 и так далее. У рояля была полностью выписанная фактура, и, конечно, там были соло — на этот самый жуткий квадрат в 100 тактов. Пьеса была совершенно не похожа на то, что делали другие! Козлов, Бриль, ансамбль с Гараняном, Чижиком и Зубов выступали — и играли ортодоксальные вещи. Наш ансамбль, конечно, выглядел там наиболее интересно. Это я сейчас могу сказать наверняка, и это было отмечено.
СЛУШАТЬ: Трио Германа Лукьянова (Леонид Чижик — ф-но, Владимир Васильков — ударные) «Крестьянская свадьба» (1966)
Потом мы поехали в Ленинград, где подтвердили свой статус. Тоже играли с большим успехом, причём выступали после оркестра Иосифа Вайнштейна, который жахнул небывало мощно, с невероятным чувством стиля. [Саксофонист] Геннадий Гольштейн и [трубач] Константин Носов сделали из оркестра настоящий бэнд американского рода, с аранжировками, похожими на то, что делалось тогда в Штатах. Это звучало потрясающе, и я подумал: «Как же мы втроём выйдем после них и будем играть?» Вышли и играли. С успехом! Гольштейн потом сказал: «Хорошо! Но почему без баса?» Я ответил, мол, вот, звучание-то другое... У меня тогда были определённые теоретические соображения на этот счёт. Я долго играл без баса, у меня были разные ансамбли такого рода...
Правда, вскоре после выступления в Ленинграде мы с этим составом расстались. Причина? Невыносимая недисциплинированность. За три дня в Ленинграде я просто голос потерял. Когда вернулся домой, разговаривал почти шёпотом. Столько было криков, споров! Я должен был останавливать своих коллег, как двух необъезженных коней, дисциплинировать их, призывать к порядку. Ну, не выдержал я, проявил слабость, сдали нервы. Я расстался с Чижиком, а потом и с Васильковым, хотя оба были удивительно талантливы. Было это перед самой поездкой на международный фестиваль в Таллин в 1967 году. А фестиваль-то значительный! Что было делать?
Я набрал других людей: Юрий Ветхов был на ударных и Александр Никитин на фортепиано. Конечно, они были не чета артистам предыдущего состава, зато они вели себя нормально, с ними можно было репетировать, и я не орал. Конечно, это было уже не так ярко. Не могу сказать, что в Таллине мы блеснули, хотя музыка игралась всё-таки непростая. В ней можно было рассмотреть что-то своеобразное, но класса игры и класса подачи материала не было.
Однако я всегда следовал формуле Суворова: тяжело в учении — легко в бою. Правда, я её шутливо перефразировал: тяжело в учении — легко в материальном обеспечении. Так что я, в общем-то, себя не щадил и всегда покорно принимал любые трудности, считая, что всё это идёт во благо. Надо себя напрягать, чтобы не сробеть, когда понадобится. А тут как раз получилась такая ситуация: не могли решить, кто будет первым играть на фестивале. Я сказал: «Ну, давайте мы выступим» — «Как?! Вы согласны?!» — «Да». И мы сыграли. За этот подвиг я получил трёхслойную коробку шоколадных конфет. Она весила килограмма два (смеётся).
На том фестивале я встретился с Уиллисом Коновером. Это был приятный, интеллигентнейший, прозорливейший человек, патриот джаза, который смотрел на таланты с открытыми глазами, всех одобрял. Он слышал обо мне раньше. Я когда-то делал странный квартет с наложением с Валерием Багиряном: контрабас, ударные, я на рояле и наложение — флюгельгорн. Уиллис Коновер каким-то образом получил эту запись и передал по «Music USA». Боже мой... Это было такое событие! А Багирян был так потрясён, что напился, ходил и говорил: «Уиллис Коновер сказал “мистер Багирян”!» (смеётся).
Так что он знал обо мне, и, несмотря на то, что выступили мы не очень убедительно, он подарил мне афишу, чего я, может быть, тогда и не заслуживал. Причём даже надписал кириллицей: «Герман Лукьянову continuous success in jazz». Увы, это посвящение сгорело вместе с моим домом, когда был пожар. Очень жалко.
Коновер был потрясающий человек. Я разговаривал с ним на каком-то ломаном языке, еле-еле знал три слова... Но он же исповедовал так называемый Special English, на котором делал свои передачи, чтобы их могли понимать люди, почти не знавшие языка. А какой тембр голоса! В американском посольстве был приём по случаю приезда Гэри Бёртона и Чика Кориа (1983. — Ред.). Нас, музыкантов, пригласили. И когда вышел Уиллис Коновер, раздался рёв. То есть Чик Кориа и Гэри Бёртон такого приёма и не видели (смеётся). Их принимали хорошо, но не так. Это был бог! Настоящий! Это было удивительно. И почему-то он в меня поверил. Наверно, что-то разглядел...
После этого были разные ансамбли, я что-то пробовал и, в конце концов, пришёл к такой модели, как «семёрка», то есть большой развёрнутый ансамбль. Конечно, я не думал тогда о том, как нам жить, давать концерты, как нам зарабатывать и кто нас примет с таким количеством артистов. Хотя это действительно была большая проблема. Потом я отказался от этой модели — слишком неповоротливая и дорогая.
СЛУШАТЬ: Герман Лукьянов «Горбатого могила исправит», запись 24.05.1976
Герман Лукьянов — флюгельгорн, альтгорн; Виктор Двоскин — контрабас; Виктор Епанешников — барабаны; Александр Пищиков — тенор- и сопрано-саксофоны; Аркадий Шабашов — тромбон; Николай Левиновский — ф-но
В 1978-м году нас приняли в Росконцерт. Вот это было событие, за которое надо сказать спасибо советской власти. Она всё-таки дрогнула и официально пустила джазовый ансамбль на сцену. Мы, конечно, получали немного, но имели возможность регулярно выступать, и это была уже джазовая жизнь. Мы были профессионалами и могли сказать: «Мы — джазмены. У нас работа такая. Мы играем джаз».
Конечно, я вовсю сочинял музыку. У меня были программы, которые я часто менял... В пожаре сгорело полтора чемодана того, что я тогда писал, и ещё осталось.
Ансамблем «Каданс» мы начали работать с 1978 года. Причём первые концерты проходили так напряжённо, будто я стоял на каком-то экзамене. Это было так тяжело и так нервно! Даже себя ловил на мысли: «Неужели я буду когда-нибудь получать удовольствие, играя на концерте?» Все работали, ломали голову, собирались с мыслями — и не могли ощутить никакой свободы. Про творческий полёт я уже и не говорю. Отыграть концерт — это было выполнение тяжёлой задачи, в том числе и для меня. Продолжалось это года полтора. Мы боролись с материалом, а материал поступал не щадящий.
Со временем началось раскрепощение. То есть люди ощутили средства, привыкли к звукам, гармонии, к языку, стали фантазировать. Артисты менялись, но ведь любой ансамбль или команда — это коллективный опыт. Когда в «Спартаке» меняется защитник, стиль команды от этого не меняется. Она продолжает играть так же, а защитник подстраивается под сообщество, в которое попал. То же самое и в джазовом ансамбле. Если меняется один артист, а шестеро остаются, то, конечно же, не к нему привыкают, а он привыкает к большинству. Так и происходило. Образовалось понимание, стиль ансамбля и некое единство. Я не говорю «единомыслие», потому что единомышленники — это люди, которые исповедуют единую доктрину, не задумываясь о том, что они могут привнести в неё. Это было сообщество не солдат, но офицеров.
Когда мы поехали в 1984 году в Голландию, это уже был ансамбль, который убеждённо верил в себя. Тут уже мы играли по-настоящему.
СЛУШАТЬ: Герман Лукьянов и «Каданс» — «Ветер с моря» (из альбома «Иванушка-дурачок», 1982)
Было время, когда я активно занимался роялем. Потом было раздвоение, когда я играл в ансамбле и на рояле, и на флюгельгорне. А когда мы поехали с «Кадансом» в Голландию, то я играл на пяти инструментах: были труба, флюгельгорн, альт-горн, цуг-флейта и рояль. «Каданс» тогда был уже в полном расцвете.
То, что мы приехали в Голландию — это, конечно, было чудо. Даже в соцстраны попасть было не так-то легко, а в капстраны и подавно выпускали с невероятным трудом. И вдруг — Голландия! И выступали мы с большим успехом. Причём, конечно, на сцену мы вышли напряжённо и очень волнуясь. Первую вещь я играл так, будто это и не я. Думаю, такие же чувства испытывали и мои товарищи: играли в некотором роде в сомнамбулическом состоянии. Но когда мы услышали, как приняли первую вещь, как раздался свист и аплодисменты, оцепенение сразу прошло. Мы поняли, что попали туда, где нас ждут! В нашей программе звучали многочисленные звуковые комбинации. Юрий Юренков играл на альт-саксофоне, флейте и пикколо-флейте. И как играл! Все смотрели на него, открыв рот. Ведь это ж какой трудный инструмент, его в ладошках не видать! А он играл на нём — и очень выразительно. Николай Панов играл на флейте и тенор-саксофоне. Вадим Ахметгареев на тромбоне и на тубе. На ударных и перкуссии играл ныне покойный Станислав Коростелёв. И ещё у нас был гитарист Андрей Боднарчук, тогда ещё новичок в джазовом деле, и маститый контрабасист Анатолий Соболев.
Играли мы с большим успехом, на бис — две композиции. Прошло на ура!
Там же я впервые встретился с Диззи Гиллеспи. Помню, растерялся. Но очень хорошая незабываемая встреча с Гиллеспи у нас была позже, в концертном зале «Россия». Мы выступали в одном концерте: «Каданс» — в первом отделении, ансамбль Диззи Гиллеспи — во втором. Потом был джем. Я видел, что он оценил меня, даже заинтересовался моим инструментом, а когда фотографировались с ним в обнимку, предложил мне взять свои цветы. И тогда же я преподнёс ему свою пластинку, на которой была сюита «Три блюзовых портрета», один из которых посвящался ему. Я подозреваю, что он объездил весь земной шар не один раз, и никто не посвящал ему произведение. Поэтому он был очень удивлён и даже поводил пальцем по своему имени на русском языке. Это незабываемое впечатление.
СЛУШАТЬ: Герман Лукьянов и «Каданс» — «Знак блюза» (ВФГ Мелодия, 1989)
Потом были такие события, как знакомство с вибрафонистом Гэри Бёртоном, например. Мы играли с ним джем. Его заинтересовали мои композиции. Он взял одну тему и записал её на своём диске («Real Life Hits», ECM, 1984. — Ред.). Это был «Иванушка-дурачок».
СЛУШАТЬ: Герман Лукьянов и «Каданс» — «Иванушка-дурачок» (из одноимённого альбома, 1982)
Ещё могу похвастаться своими поэтическими успехами.
А как получилось, что вы начали писать стихи?
— Мама же у меня поэтесса. Мой отчим, Владимир Бурич — признанный патриарх верлибра (свободного стиха). Я находился в этой среде, и у меня были прекрасные примеры для подражания. Ну, и, наверное, что-то есть в душе. Если человека не интересует создание словесных картин, так он и не станет этим заниматься, в какую среду его ни помести. Своих книг я отдельно не издавал, потому что я ленивый русский человек. А вот в антологии русского верлибра я есть...
Из поэзии Германа Лукьянова
Такая нежность на душе весной,
что хочется
погладить насекомое.
***
Человек, идущий по другой стороне улицы,
прогуливает, как собаку,
собственную тень.
***
Искусство — сложный путь к простоте.
Проповедь без надежды быть услышанным.
Только у настоящего есть прошлое и будущее.
***
Красавица,
как ты дивно стареешь
у меня на руках.
Но вашей натуре свойственна не только лирика, но и физика. Как вы начали создавать собственные музыкальные инструменты?
— Я бы сказал так: изобретение происходит тогда, когда простые мысли приходят в непростую голову.
Началось с того, что я взял английскую цуг-флейту и попробовал на ней что-то изобразить. Мне понравилось, и я стал её употреблять. В «Иванушке-дурачке», например, прозвучала тема и соло на цуг-флейте. Потом я стал думать: «Но диапазончик-то маленький!» Решил сделать двуствольную цуг-флейту, и с ней уже съездил вместе с Игорем Бутманом в Штаты (2005. — Ред.). Выступали с успехом. Я играл на цуг-флейте всего одно соло, но вообще когда я на ней играю, всегда большой ажиотаж, потому что джазмены — народ любопытный, они ищут новых звуков. Всё они щупают, всё пробуют. И я такой же. Захотел сыграть что-то на цуг-флейте, поскольку я не флейтист, а флейтовые звуки мне пригодились бы. И я их употребил во благо своего ансамбля.
С альт-горном я тоже времени не терял: сделал мундштук с переменной глубиной чашки. Вы знаете, на медном духовом инструменте есть проблема компромисса между глубоким звуком и лёгкостью высокого регистра. Если чашка мелкая, то легко играть высоко, но при этом внизу звук будет неинтересный. Если чашка глубокая, будет звук приятный, но подняться вверх тяжело. А здесь у меня возможна комбинация. Я слышал, что кто-то изобрёл такие мундштуки, но никогда их не видел. Я сделал чертёж. По нему у меня токари работали. Сам я обрабатываю вот эту вот часть — внутреннюю и поля. Вот, руки сейчас — видите? — не совсем благородные... Вот тенор-горн. Я сейчас разочаровался в высоких регистрах. Высокий регистр всё-таки может ассоциироваться с женским голосом. А тенор — это уже мужик...
Вот такими вещами я сейчас занят...
Что сейчас представляет собой «Каданс»?
— Сейчас я остановился на секстете. Иногда пишу для квинтета, иногда — для квартета без рояля. Но это иногда. В основном звучит секстет. Ведь, понимаете, тысячи музыкантов во всём мире — в том числе и в Америке — бьются день и ночь, чтобы добиться своеобразия звучания. Это потрясающая сверхзадача, чтобы ансамбль был узнаваем и у него был свой «саунд». Удаётся это единицам. Я беру на себя смелость сказать, что нам это удалось, потому что такого звучания, как добиваемся мы, в Америке вы не услышите. Раньше у меня первый голос в аккорде, как правило, играл флюгельгорн. Бывало, конечно, что и сопрано, и флейта, или саксофон в высоком регистре. Но, в общем-то, типичное голосоведение было — это когда первый голос играл флюгельгорн. Это был один диапазон, я сместил его на квинту ниже и теперь редко играю первый голос. Получается так: саксофон, альт-горн, саксофон. Вот это перемещение на квинту вниз и даёт своеобразный саунд.
ВИДЕО: Герман Лукьянов и «Каданс» — "Головокружение от успехов", празднование 75-летия Лукьянова в клубе ArteFAQ, Москва, 14.09.2011
Герман Лукьянов — тенор-горн, Алексей Круглов — альт-саксофон, Антон Залетаев — тенор-саксофон и флейта, Алексей Беккер — клавишные, Макар Новиков — контрабас, Александр Зингер — барабаны
К этому надо прибавить стиль аранжировки. Композиция и аранжировка рождают музыкальное впечатление. Здесь, я надеюсь, тоже есть что показать и чем похвастаться. В нашем ансамбле важную роль играет полифония. Она расширяет пространство. Создаётся впечатление, что звучит оркестр, а не ансамбль из шести инструментов. Всё это вместе даёт «Кадансу» возможность быть достаточно узнаваемым и оригинальным.
ВИДЕО: Герман Лукьянов и «Каданс» — «Постоянная величина», 2010
Очень важна фактура, сопровождение, бэкграунд. Здесь тоже есть идеи, но они очень трудно реализуются. Например, идея непостоянного бита у барабанов и баса — чтобы они чередовались в свободе и в регулярном движении, передавали бы друг другу эстафету. Чтобы проиллюстрировать, приведу условный пример: барабанщик играет четвертями, создавая регулярный ритм, а в это время басист играет фразу свободно; а когда бас играет четвертями, то в этом случае барабаны освобождаются от этой задачи и играют более свободно. Но это очень трудно сделать, поскольку требуется большое взаимопонимание, регулярная работа, которой нет. Репетиции проходят очень напряжённо, я бы даже сказал — лихорадочно, потому что каждый раз в работе до четырёх новых произведений. Репетиции редкие — всего примерно раз в месяц. А жадность моя как композитора требует, чтобы я новые вещи хотя бы один раз услышал. Поэтому мы очень часто меняем репертуар. Понятие «играть наизусть» у меня в ансамбле отсутствует. Как это — наизусть?! Получается, что надо выучить одно произведение и играть его хотя бы год, раз уж ты потратил время на заучивание. А партии-то сложные, их же надо долго учить (смеётся). Этак у меня музыканты только и будут делать, что сидеть и учить. Поэтому такого явления, как «играть наизусть», я не признаю. В результате каждый год у нас оказывается сыграно очень много музыки. [...]
Но, к счастью, есть соратники, которые разделяют мою доктрину, видят эту красоту, приумножают её своей игрой, своими соло, и делают это с вдохновением. [...]
Вообще, мои артисты понимают мою музыку и справляются с этим материалом иногда лучше, чем я. То есть, получается, как в анекдоте: чукча не читатель, чукча писатель.
ВИДЕО: новый квинтет Германа Лукьянова — «Опус 110» (клуб Эссе, апрель 2016)
Герман Константинович Лукьянов — бас-труба, Яков Окунь — ф-но, Роман Соколов — тенор- и сопрано-саксофоны, Дарья Чернакова — контрабас, Артём Юрлов — ударные