В жизни Кольского края было все: как подвиги, военные и трудовые, так и преступления. Конечно, отдельные эпизоды изнанки его прошлого настолько неприглядны, что их хочется стереть из памяти. Но нельзя. Надо помнить - хотя бы для того, чтобы по достоинству оценить путь, пройденный здесь, на Мурмане: от захолустной окраины, где «мужика убить, что крынку молока испить», до самой развитой и благоустроенной заполярной области России. Весомый повод рассказать о некоторых криминальных или околокриминальных эпизодах былого дают и юбилеи этого года - 300-летие российской полиции и 80-летие мурманской милиции.
Колу приравняли к Иркутску
Из всего богатства связанной с правосудием дореволюционной кольской истории выберу два эпизода. Первый стал следствием императорского указа от 15 марта 1798 года о ссылке в Колу осужденных к крепостным работам преступников, которые из-за старости, болезни и увечий «к делу сему не употребляются». До конца года на Кольский полуостров прибыло 98 человек, отбывших сроки заключения в тюрьмах, и каторжников, неспособных к работе. В 1799 году - еще 43 человека и в начале 1800 года - 40. Всего более трехсот. Причем отправка в Колу, согласно императорскому указу, приравнивалась к ссылке в Иркутск.
Для колян такое множество ссыльных стало настоящим бедствием. К тому же если раньше среди ссылаемых преобладали осужденные по политическим и религиозным делам, то теперь потоком хлынули уголовники, наказанные за воровство, убийства, подлоги, изготовление фальшивых денег и другие преступления такого же рода.
«Никакого казенного пособия сосланным не назначалось, - писал в книге «Кольская земля» профессор Иван Федорович Ушаков. - Между тем каждый третий из них трудиться не мог: одни по старости, другие - из-за увечий. Больным и дряхлым поселенцам разрешалось кормиться мирским подаянием. Но в Коле было всего 168 домов, а присланных на поселение насчитывалось 340 человек. В январе 1800 года кольский городничий доносил губернатору, что ссыльные - старики и инвалиды «по малости и бедности жителей в городе Коле милостынею пропитаться не могут и терпят голод». Необеспеченность средствами к жизни, нравственная испорченность и старые привычки толкали бывших уголовников на совершение новых преступлений. Вымогательства, воровство, драки и даже убийства стали постоянными явлениями».
Сами себе монетный двор
Пожалуй, самым известным преступлением того времени было оборудование группой ссыльнопоселенцев в лесном урочище Мурмаши мастерской для изготовления фальшивых денег. Отлучаясь туда «под видом рубки дров», они варили бумажную массу, делали из нее бумагу нужного сорта, гравировали штемпели на медных пластинах. Лишенный дворянства за мошенничество Григорий Радищев, бывший горный чиновник Петр Кузнецов и мастеровой Андрей Романовец, ведавший технической стороной предприятия, успели даже выпустить некоторое количество поддельных ассигнаций.
Однако афера все же не достигла крупных масштабов. Помог случай. 5 декабря 1801 года при встрече с градоначальником Логином Акимовым Кузнецов не проявил должного почтения. Акимов велел схватить ссыльного, «раздеть и за невежество наказать». Когда с Кузнецова стали стаскивать одежду, у него из-за пазухи выпал «сверток бумаг, в коем оказалось 13 вновь выделанных бумажек 25-рублевого достоинства, никем не подписанных».
Преступников разоблачили, приговорили к наказанию кнутом, вырезанию ноздрей, клеймению и отправке в Сибирь «для употребления на Нерчинские заводы вечно в каторжную работу».
В этом деле поражает не столько дерзость фальшивомонетчиков, сколько их смекалка и умение при абсолютном минимуме средств и материалов организовать технически сложное производство.
Негде шпагу преломить...
Следующая любопытная страница «преступного» прошлого нашего края, на которую я хотел бы обратить ваше внимание, касается эшафота. С этим сооружением, своего рода сценой для исполнения наказаний, произошла на Кольском полуострове совершенно уникальная история. Первым ее проследил известный архангельский краевед Геннадий Попов.
В ноябре 1846 года министр внутренних дел разослал по российским губерниям особый циркуляр, согласно которому во всех губернских и уездных городах требовалось иметь принадлежности для производства обряда гражданской казни. Состояла она, напомню, в выставлении наказуемого на эшафоте у позорного столба с преломлением шпаги над головой дворянина в знак лишения всех прав состояния. Важнейшей деталью здесь, как вы понимаете, являлся эшафот, а посему постройку оных предписывалось исполнить неукоснительно. И во многих городах они действительно появились. Но - не в Коле.
Спустя семь лет после получения ценных начальственных указаний единственный на Мурмане город все еще не обзавелся главным названным в циркуляре атрибутом.
В январе 1853-го губернское правление заслушало донесение кольского городничего, сообщавшего, что он «при всей своей заботливости никого из жителей города Колы к постройке эшафота, по подряду или хозяйственным образом, склонить не мог». Городничий обратился за помощью в Кольский земский суд, но даже «после распубликования всем жителям Кольского уезда также никого для изъясненной надобности не явилось». Так жители самого северного уезда европейской части страны выразили свое отношение к сооружению, предназначенному для неприглядного действа.
Что за жизнь без эшафота!
Однако спущенный сверху циркуляр никто не отменил... В поисках выхода из ситуации губернское правление подыскало в Архангельске мастера столярного цеха Григория Либерова, который и подрядился выполнить необычный заказ. К осени эшафот удалось изготовить, но не оказалось попутных судов, могущих доставить это громоздкое сооружение на Кольский полуостров. А летом 1854-го в Белое море вошла англо-французская эскадра, объявившая блокаду беломорским портам.
В разгаре была Крымская война. Заботы о доставке эшафота в отдаленный заполярный город отошли на второй план. Тем более что 11 августа того же 1854 года английский пароход «Миранда» подверг Колу массированной бомбардировке, в результате которой она сгорела почти дотла. Тут уж действительно не до эшафота.
В 1862 году злополучный кольский эшафот хотели продать с торгов за низкую цену, но, как сообщало потом губернское правление, «зная о существующем в народе отвращении к предметам казни», отказались и от этого. В конце концов губернские власти решили, что будет полезнее «для казны сказанный эшафот иметь в Сумском посаде». Летом 1863 года сумский мещанин Иван Крутиков перевез на собственном судне это сооружение в родное селение, чем, надо думать, донельзя осчастливил своих земляков.
Ну а нашей земле волею обстоятельств удалось обойтись без него. Уверен, никто из колян по этому поводу особенно не сокрушался. Скорее, наоборот…
(Продолжение следует.)
http://www.mvestnik.ru/our-home/patriarhalnye-beschinstva/