В одно лето приехали к бабуле гости. Племянница её – тетя Рая с сынком Генкой. Гости были издалека, из южного приморского города. Я их видела впервые в жизни. Генка был на пару лет меня старше, белобрысый и ясноглазый. Если бы не его вреднющий характер, едва ли не вреднее моего, то его можно было бы назвать симпатичным. Тетя Рая плела мне замудреные прически из кос и вздыхала, как хотела бы дочку. Я ходила, красовалась и думала, что мальчишка – да, совсем не то… не то. Выросло тогда много клубники на грядках. Мы ее раз в день собирали, складывали в большую миску, а бабуля или тетка поливали сметаной и ставили посреди стола вместо конфет после обеда. Я, быстро-быстро орудуя ложкой, лопала любимую ягоду и останавливалась тогда, когда уже ложка дно скребла. Генка не отставал. Кто кого у нас было. Однажды тактика поменялась – после обеда клубника стояла на столе, разложенная каждому поровну в отдельных мисочках. Генка давай орудовать ложкой и посмотрел на меня победно, типа глянь, я быстрее тебя. Эх, братик, разве в скорости дело то было! Я, растягивая удовольствие, ела нарочито медленно и со смаком, дразня его – он-то уже с пустой сидит тарелкой. Тут бабуля не выдержала и покачала головой: «Ну, Юлька, ну, хитрованка!» Мне стало немножечко стыдно.
В другой раз вышла история трагикомическая. У самого дома, вдоль дорожки от калитки к крыльцу росли деревца калины. В тот год как-то не уследили, и в какой-то момент листья ее были облеплены гусеницами. Большими такими, лысыми, толстыми, ярко-зелеными гусеницами с малиновыми пятнышками на боках. Гусеницы – это то, чего я тогда боялась больше всего на свете, до содрогания, до одури, да и сейчас вызывает омерзение. Поэтому, чтобы не травмировать психику, я к дому ходила обходным путем по огороду. И вот сижу я как-то на скамейке во дворе за домом, какими-то своими делами занимаюсь, а мимо меня ходит Генка туда-сюда. Недоброе я почуяла в этом, когда ощутила на голове какое-то увесистое шевеление. Потянулась рукой к макушке, еще не видя, что беру, но страшная догадка уже пронзила мозг. В следующий момент уже мой душераздирающий визг пронзил деревню. Генка ржал впокатуху. Гусеницу я куда-то запулила и что есть мочи кинулась с ревом бежать, куда глаза глядят. На крики выбежали бабуля с теткой. Шум, гам, неразбериха. Меня, всхлипывающую и размазывающую сопли по лицу, осматривали с ног до головы, отряхивали, утешали и обещали строго наказать негодника. Его и, правда, наказали – постоял в углу немного. Что удивительно, он как-то, похоже на то, что и сам устыдился. И мне было неловко – такая большая разумная девица восьми лет, а визгу было как от маленькой. Этот случай мы с ним замяли.
Потом они уехали к нам в город погостить, а я осталась. Снова можно было гулять с подружками, потому что пока Генка был тут, мне приходилось гулять с ним. И тетя Рая сказала бабуле потом по телефону: «Живут они (т.е. мы) бедно». Бабуля при мне в задумчивости повторила тётираину оценку нашего городского быта, я, конечно, услышала это и обиделась. Такими категориями я тогда не мыслила и никогда до этого не задумывалась. Но это показалось мне чем-то крайне оскорбительным, и я обиделась на тетю Раю. Как же – бедно? А большой цветной телевизор? А сверкающий хрусталь в серванте? А мои игрушки, моя самая настоящая Барби, с одежками, украшениями, несколькими парами крохотной обуви, привезенная мне, лично мне из Америки? Так в мою детскую жизнь вошло это понятие из взрослой жизни. Как темное не отстирывающееся пятнышко на белом школьном фартуке, оно вызывало досаду и неловкость.