Романов в письмах у Цветаевой было много. Родзевич был один. Он стал героем двух ее поэм. Современники отзывались о нем противоречиво, большинство – отрицательно. Дочь Цветаевой считала, что ее мать – гений, а гению позволено все, даже любить ничтожества. Муж… муж сумел простить... И все это видела Прага...
Предыдущие главы: Глава 1.
Перед самым переездом в Прагу из Мокропсов с Мариной Цветаевой происходит забавный, а по ее мнению, – важный – случай. О нем она написала в письме Александру Бахраху, поэту, который был на десять лет моложе нее, жил в Берлине и с которым у нее был роман в письмах.
«Вчера гляжу: нищенка: горбатая, с мешком за плечами: Судьба. Я сразу поняла: за откупом. Сгребла, что попало пoд руку: Алины вещи, свои, обувь, хлеб, тряпье, – набила ей полный мешок. Она, не знавшая, что – Судьба, совсем ошалела от радости. Словом, откупилась. У Судьбы, кстати, трое детей и муж – тоже горбатый. Уверяет, что на всех них вместе – ни одной рубашки. Придется мне одевать и сына Судьбы, и двух дочерей Судьбы, и мужа Судьбы. Если бы я не уехала, пришлось бы покупать им дом и места на кладбище».
И хотя Марина Цветаева очень верила гадалкам, предсказаниям и своим предчувствиям, она в этот момент не ожидала, что судьба уже готова с ней рассчитаться – любовью. В августе 1923 года у нее хлопот хватает: Марина Ивановна везет Алю в русскую гимназию в Моравску Тршеробу. Расставанье с дочерью, с которой у нее были больше дружеские отношения, для Цветаевой тягостно. Она наблюдает за тем, как девочка тянется к сверстницам, и хоть ревнует, но чувствует: «Меня это расставание делает моложе, десятилетний опыт снят, я вновь начинаю свою жизнь, без ответственности за другого, чувство ненужности делает меня пустой и легкой, еще меньше вешу, еще меньше есмь».
И вот такой пустой и легкой – в самую пучину страсти. Об этом она пишет Александру Бахраху из Тршеробы 10 сентября 1923 года: «Я сейчас на резком повороте жизни, запомните этот мой час, я даром таких слов не говорю и таких чувств не чувствую. У меня сейчас определенное чувство кануна – или конца. (Чтo, может быть, – то же!). Я люблю другого – проще, грубее и правдивее не скажешь».
Этим другим был Константин Родзевич, приятель Сергея Эфрона, тоже студент Карловского университета. Их знакомство состоялось сразу после приезда Цветаевой в Чехословакию. Родзевич часто выступал на разных встречах, бывал в гостях у Эфронов, но только в сентябре 1923 года все перевернулось: «...Я была на самом краю (вчера!) другого человека: просто – губ. Целый тревожный вечер вместе. Тревога шла от меня, ударялась в него, он что-то читал, я наклонилась, сердце обмерло: волосы почти у губ. Подними он на 1/100 миллиметра голову – я бы просто не успела. Провожала его на вокзал, стояли под луной, его холодная как лед рука в моей, слова прощания уже кончились, руки не расходились, и я: «Если бы»... и как-то задохнувшись: «Если бы...» (...сейчас не была такая большая луна...) и, тихонько высвободив руку: «Доброй ночи!».
В краткой биографии Родзевич писал о себе так: «Я родился 2 ноября 1895 года в Ленинграде. По окончании среднего образования (в Люблине – 1913 г.) поступил в университет – сначала на математический, а потом на юридический факультет (Варшава, Киев, Ленинград). Но курса университетского учения не закончил, так как из-за патриотических побуждений решил добровольно пойти на военную службу.
В середине 1917 года был назначен мичманом на Черноморский флот.
Под конец гражданской войны попал в плен к белым». О том, что было с ним после этого, до сих пор точно неясно, но вместе с остатками белогвардейцев он оказался в Праге.
Современники оставили о Родзевиче очень противоречивые отзывы. В большинстве – отрицательные. Возможно, Марина Цветаева Константина создала сама, как всегда свою мечту, «с былью она не считалась, создавая свою», – писала в воспоминаниях о матери Аля – Ариадна Эфрон. Она была убеждена, что Марина (так, но на «вы» она обращалась к матери) все время находит себе, мягко говоря, недостойные объекты, о которых сама же впоследствии не хочет вспоминать. Но Цветаева, по мнению дочери, – гений. А гению простительно все. Даже любить ничтожества. Родзевича она относила к числу «недостойных». О чувствах Марины Цветаевой к нему мы можем судить по письмам, воспоминаниям современников и поэмам. «Поэма Горы» и «Поэма Конца» – это боль-любовь, это тоска-когда одна, это нельзя-вдвоем.
Романов в письмах у Цветаевой было много. Родзевич был один. Вот что говорит о нем Марк Слоним: «Я видел его раза два, он мне показался себе на уме, хитроватым, не без юмора, довольно тусклым, среднего калибра. Некоторые из его товарищей-студентов, как, например, Еленев, упрекали его в лживости и расчетливости и отзывались о нем резко отрицательно». Эйснер щадит Родзевича: «Герой «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца» – Константин Родзевич. Красивый, изящный, маленький человек, похож на Андрея Болконского. Родзевич был прямой противоположностью Сергея Эфрона – ироничен, остроумен, мужествен, суховат, а в душе очень нежен».
Екатерина Рейтлингер-Кист дружила с семьей Эфронов-Цветаевых, Родзевича встречала у них, потому что он считался другом Сергея: «Очень уверенный в себе (чувствовалось, что привык всегда и всех очаровывать), умевший не только голосу, но и глазам придавать соответствующие нюансы (значительные, ласковые или насмешливые). Говорил очень гладко и легко. Я его воспринимала как позера, и что-то от Рудина было в нем».
Первое письмо было написано Мариной Цветаевой Родзевичу 27 августа 1923 года. Всего их было около тридцати. Много позже Родзевич перешлет эти письма дочери Цветаевой – Ариадне Эфрон. Как и весь архив поэтессы, они стали доступны к изучению только в 2000 году.
Из этих писем ясно, что это чувство и для самой Цветаевой оказалось неожиданным, непредвиденным: (сентябрь 1923-го): «Арлекин! – Так Вас окликаю. Первый Арлекин за жизнь, в которой не счесть – Пьеро! Я в первый раз люблю счастливого, и, может быть, в первый раз ищу счастья, а не потери, хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть! Я в Вас чувствую силу, этого со мной никогда не было. Силу любить не всю меня – хаос! – а лучшую меня, главную меня... Другие поступали как эстеты: любовались, или как слабые: сочувствовали. Никто не пытался изменить. Обманывала моя сила в других мирах: сильный там – слабый здесь. Люди поддерживали во мне мою раздвоенность. Это было жестоко. Нужно было или излечить – или убить. Вы меня просто полюбили».
Марк Слоним (позже): «Из отдельных замечаний Марины Ивановны – она о нем говорить не любила – у меня составилось впечатление, что он был ошеломлен и испуган нахлынувшей на него волной Марининой безудержности и бежал от грозы и грома в тихую пристань буржуазного быта и приличного брака. Марина, конечно, была ему не по росту, особенно когда началось ее мифотворчество. Ее попытка вознести их любовь на гору сорвалась, она за это жестоко поплатилась».
Но Цветаева ничего не видит и не слышит вокруг. Однажды она жалуется Родзевичу, что потеряла свою палку – кривую, некрасивую, которую привезла из Мокропсов. И тут же добавляет, что это, может быть, к счастью, потому что палка – это опора, это что-то мужское, а она хочет опоры в мужчине, то есть в нем, в Родзевиче. Цветаева уже строит новую жизнь. С ним: «Ах, я счастлива, сегодня проснувшись вдруг поняла: «Не буду без тебя! Не выйдет без тебя!» – из письма от 27 сентября 1923 года. И пятого октября: «О, если бы ты сейчас взошел в комнату! Я бы ринулась к шкафу (шляпа!) – сумка в руке – где ключ? – папиросы не забыть! – на волю! Мы бы пошли в Градчаны, я бы ног под собой не чуяла, ты делаешь меня тем, чем я никогда не хотела быть: СЧАСТЛИВОЙ!». Но уже чувствует, уже о том написано: «Не расстанусь! – Конца нет!» И льнет, и льнет... /А в груди – нарастание/ Грозных вод,/ Нот... Надёжное: как таинство – Непреложное: расстанемся!»
Начало ноября: «Я твердо решила одну вещь: Ваше устройство в городе. Я НЕ МОГУ больше с Вами по кафе! От одной мысли о неизбежном столике между нами – тоска. Не знаю, душевная ли это тонкость или соображение бытового порядка (Бог Вас знает!) – но поездки к Вам, туда, действительно – не выход. Приезжать – это уезжать. («Как приходить – уходить!») Да, но – в том же городе, без уводящей тропинки, без крика поездов, без всей этой трагической инсценировки разлуки! В одном городе – легче. У меня будет чувство, что где-то там, на такой-то улице, у меня какой бы то ни было, но – дом с Вами! Дом, где можно сидеть рядом, дом, где можно взять руку: подержав, притянуть к губам. Пусть это будет нечасто: я очень терпелива, но сознание, что это может быть... Мой мальчик, Вы не знаете, как я Вас люблю».
Некоторые из современников считают, что именно чувство Марины Ивановны к Родзевичу окончательно подломило ее мужа – Сергея Эфрона. Вот что он пишет Максимилиану Волошину: «М<арина> – человек страстей. Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее, всегда все строится на самообмане. Человек выдумывается и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживаются скоро, М<арина> предается ураганному же отчаянию. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние... Последний этап – для меня и для нее самый тяжкий – встреча с моим другом по К<онстантино>полю и Праге, с человеком ей совершенно далеким, к<отор>ый долго ею был встречаем с насмешкой.
Мой недельный отъезд послужил внешней причиной для начала нового урагана. Узнал я случайно. Хотя об этом были осведомлены ею в письмах ее друзья. Нужно было каким-либо образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и пр<очими>, и пр<очими> ядами... О моем решении разъехаться я и сообщил М<арине>. Две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому. (На это время она переехала к знакомым). Не спала ночей, похудела, впервые я видел ее в таком отчаянии. И наконец объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве не даст ей ни минуты не только счастья, но просто покоя. Я знал, что другой (маленький Казанова) через неделю М<арину> бросит, а при Маринином состоянии это было бы равносильно смерти. Она вернулась. Все ее мысли с другим. Отсутствие другого подогревает ее чувство. Я знаю – она уверена, что лишилась своего счастья... Сейчас живет стихами к нему». Она действительно вернулась, но тяжело выходит из этого своего состояния. «Поэма конца» – тому подтверждение: «Опрокидывающий довод:/ Расставаться – ведь это врозь,/ Мы же – сросшиеся...».
В «Поэме конца» они расстаются проходя по своим любимым местам в Праге. Марина Цветаева Прагу знала благодаря своим друзьям, и в первую очередь это был Марк Слоним. С ним она ходила в свое любимое кафе «Славия» (там и сегодня собираются писатели, художники, актеры) и во множество других по ходу прогулок.
С ним гуляла по набережной Праги через Карлов мост и мост Легии. У Орлоя (куранты на Старом намнести) и на Чертовке.
С Родзевичем маршрут примерно тот же, но от Карлова моста они выходили На Малтезске намнести, сидели там в каком-нибудь кафе, потом уходили на Пршеров, снова возвращались к набережной и либо через мост Легии, либо через Карлов шли на Смиховский вокзал, откуда Родзевич ехал домой. Гора Пршеров была раньше полигоном военных упражнений во время Первой мировой войны.
Полузасыпанные траншеи, бугры и ямы, ни одного дерева, ни строения и редкие пешеходы, пересекавшие ее. Ночью – никого. В ней была какая-то первозданная прелесть, никак не вязавшиеся с близкими пригородами долины, о городе забывалось. И уж, конечно, сегодня никто из побывавших в Праге не скажет, что Пршеров – гора, и тем более безлюдная. «Никогда не узнаешь, каких не-наших/ Бурь – следы сцеловал!/Не гора, не овраг, не стена, не насыпь:/ Души перевал».
И эти маршруты останутся в «Поэмах», которые станут историей этого романа и шедеврами русской поэзии. «Зубы/ Втиснула в губы./ Плакать не буду».
Этот роман не был продолжительным. Ни сам Родзевич не был к этому готов, ни Цветаева, все-таки в последний момент вернувшаяся к мужу. Но она еще продолжает писать ему письма, время от времени встречается с ним и даже посылает подарки. Почти через год после того, как они расстались в ноябре 1924-го, Цветаева узнает о новом романе Родзевича и его браке. «Как живется вам – здоровится –/ Можется? Поется – как?/ С язвою бессмертной совести/ Как справляетесь, бедняк?» – пишет она в «Попытке ревности».
У нас будет еще много интересного. Подписывайтесь на канал Русский следопыт, ставьте лайки