В августе 2014 года я записал беседу журналиста Андрея Ф. Бабицкого со студентами. Расшифровка разговора была опубликована на сайте Reed. Сейчас он недоступен, и мой текст пропал вместе с остальными статьями издания. Я дорожу этим материалом и считаю, что его должен прочитать каждый человек, решивший связать свою жизнь с журналистикой в России. Поэтому я публикую его здесь и надеюсь, что на Дзене он будет доступен всегда.
Каждое лето на базе Свободного университета Тбилиси в местечке Базалети, в часе езды по горам от грузинской столицы, проходит школа InLiberty. Публицисты, ученые, реформаторы-практики обсуждают со студентами наболевшие проблемы экономики и политики в постсоветских странах и в мире. В 2014 году один из мастер-классов провел редактор РБК, а в прошлом — российского Esquire Андрей Бабицкий. Он рассказал о своей профессии и ситуации на российском медиарынке. В преддверии очередной летней школы InLiberty, которая состоится в августе 2015 года, reeD публикует расшифровку беседы c участием Бориса Грозовского и Юрия Кузнецова в сокращенном виде.
Бабицкий: Менее подходящее время, чтобы стать журналистом в России, сложно представить. Журналистский рынок в России выглядит примерно так: про 99% русских журналистов вы не подозреваете, что они существуют. Они пишут в муниципальные газеты «За Калужской заставой» или «Южный квартал города Томска» — в России тысячи городов, этих газет, соответственно, несколько тысяч, в них работает сто тысяч журналистов, которые пишут миллион статей в день про то, что в здании местного ДК обвалилась штукатурка. А обычно они и этого не пишут, потому что принадлежат муниципалитету. Пишут, наоборот, что здание ДК было перекрашено. Эти газеты, как правило, содержатся на наши деньги и опускаются нам в почтовые ящики. Кроме того, есть маленькое количество СМИ в разных городах России, которые занимаются журналистикой. Но даже из известных СМИ, на которые кто-то ссылается, 90% принадлежат государству. Я считаю, что государственное СМИ — это чудовищная вещь.
Даже если государственные СМИ не ведут себя как канал ВГТРК, то есть не врут в прямом эфире 24/7, государственных СМИ не должно быть ни в каком виде. В России они есть в самом худшем виде. В последнее время их стало невозможно читать.
Есть несколько десятков изданий в диапазоне от журнала Vogue до газеты «Ведомости», которые являются нормальной журналистикой, — в том смысле, что зарабатывают деньги медийной деятельностью, рассказывают что-то читателям, стараются не врать, править опечатки в своих текстах и так далее. Но этот рынок за последние несколько лет уменьшился до такой катастрофической степени, что все мои знакомые журналисты психологически уже готовы сменить профессию. Если завтра закроют «Ведомости» или Slon, или РБК, в котором я работаю, то я, наверное, уже и не буду искать себе новую журналистскую работу, а пойду ещё что-нибудь поделаю. Картошку буду сажать.
Любой человек может решить, что с завтрашнего дня он станет журналистом, и пойти на стажировку. Но сейчас такая рыночная ситуация, что это совершенно безнадежное дело, и если у вас есть амбиции идти в СМИ, то я вам их предлагаю отложить на пару лет, а пока выучить английский, француский или немецкий язык, научиться программировать на JavaScript или еще каким-то образом инвестировать в свое будущее. Потому что я в этом смысле оптимист и думаю, что нынешняя ситуация не навечно, и в тот момент, когда она развалится, я ещё буду в стране и буду заниматься журналистикой. Но вы все моложе на 10 лет, поэтому у вас еще больше шансов.
Я очень люблю свою работу, она дает возможность познакомиться с миллионом крутых людей. И эта журналистская корочка (которой ни у кого из нас нет — я не знаю ни одного журналиста, который носит корочку) просто психологически открывает очень много дверей. Когда я работал в Esquire, я брал интервью по такому принципу: я прочитал книжку, мне она понравилась, — и я звонил автору. Это возможность, которой каждый из нас очень хотел бы обладать, — позвонить автору любой клевой книжки. Я свою работу использую для удовлетворения своих потребностей, и это жутко приятно.
Вопрос: Какими основными качествами должен обладать интервьюер и какой сейчас лучший интервьюер, по вашему мнению, в России и в мире?
Бабицкий: Любой из нас — интервьюер так или иначе. И есть миллион разных способов брать интервью. Я например, жутко неконфликтный человек, и когда надо взять интервью [с вопросом]: «Правда ли, что это вы украли сто миллионов долларов?», то это обычно делаю не я. Работать прокурором мне сложно. У каждого журналиста есть сфера.
Ну, понятно, что если я пойду на улицу и встречу Уоррена Баффета, то, конечно, я достану диктофон. Но при этом у каждого есть специализация.
Интервью бывают очень разные. Можно почитать интервью Геннадия Тимченко ИТАР-ТАСС и «Ведомостям» и увидеть разницу. В первом случае человек всю фактуру, которая у него есть, прямо в вопросы вставляет, типа: «Кипрский суд в 2011 году признал, что вам принадлежит, то-то, то-то и то-то, а вы говорили что это не так, извольте оправдываться». А есть такой жанр интервью, когда ты как бы даешь человеку всю свою дурость самому высказать. Ну, или мудрость. И тогда ты сидишь, вежливо улыбаешься и говоришь: «Да, как интересно, да». И, в принципе, оба эти жанра очень познавательные. Есть в обоих этих жанрах звезды.
В расследовательской журналистике немного сложнее, потому что у нас считается нормальным, что, если ты придешь к человеку и скажешь: «У меня тут документы, что вы сперли сто миллионов долларов», он ответит: «Это, наверное, какая-то ошибка», и это сойдет ему с рук. В Америке, конечно, так не происходит. В жанре «Сам скажи, какой ты умный или глупый» в России гораздо проще работать, но я, честно говоря, не считаю, что сейчас в России есть на эту тему какие-то великие люди. Высокие образчики жанра все находятся в Америке. Условно, Опра Уинфри в этом вот [жанре] «Расскажите, какой вы дурак» — один из лучших интервьюеров.
Кроме того, то, что в России называется интервью, в Америке или Англии называется Q&A (Questions and Answers). А гораздо более популярный жанр состоит в том, что журналист не час, как у нас, а день, или два, или три ходит и разговаривает с человеком, а дальше пишет своими словами текст с какими-то обширными цитатами, — и это называется интервью. Я этот жанр люблю гораздо больше. В русской медийной практике это называется «профайл», и я думаю, что этот жанр скоро вытеснит Q&A. Потому что Q&A — это жанр для телевизора: ты сажаешь двух людей, и вот question, а вот answer. А в газете и журнале он уже звучит немножечко странно, потому что этот разговор искусственный.
Если говорить про журналы, где есть профайлы, то их два: The New Yorker и Vanity Fair. Причем, поскольку главный редактор The New Yorker — славист, там очень часто публикуются профайлы русских людей. Там был профайл Навального, Pussy Riot, иногда там встречаются профайлы какого-нибудь создателя Twitter, и это всегда интересно читать. Потому что просто разговор, который длится час, содержит в себе меньше фактуры, чем если ты реально четыре дня за человеком ходишь с диктофоном на все встречи, а потом описываешь свои впечатления.
Вопрос: На передачу [телеканала «Дождь»] к Синдеевой недавно пришел Антон Красовский, и она, как обычно, своего гостя спрашивает: «Меня все пытаются закрыть, что мне делать?» На что Красовский отвечает: «На твоем месте я бы уже давно позвонил Володину, сказал бы, что так делать вообще-то нехорошо, давай мы уже договоримся». Синдеева поволновалась и говорит: «Ну как так, я — Володину? Там же какие-то лишения будут». Он говорит: «Ну, какая разница, не напишешь про [чью-нибудь] дачу».
Бабицкий: А вопрос?
Вопрос: Как вы относитесь к компромиссу в российской журналистике? Например как Венедиктов постоянно ходит с Володиным выпивает, чтобы текст разместить.
Бабицкий: К компромиссам в журналистике я примерно отношусь так же, как к компромиссам в варке борща.
Если мы окажемся в ситуации, что нельзя сварить борщ, не поговорив с администрацией президента, то сама эта ситуация будет мне очень не нравиться. Но при этом я пойму людей, которые захотят накормить детей борщом. В ситуации, когда на мои глазах огромная туча СМИ была национализирована или уничтожена, попытка некоторых СМИ не быть ВГТРК, а быть в сто раз лучше ВГТРК, пусть благодаря каким-то компромиссам, это вообще-то попытка, за которую я не могу бросить камень никогда.
Понятно, что есть люди, которые на эти компромиссы готовы, и люди, которые на них не готовы, и я сам предпочитаю работать с людьми, которые на такие компромиссы не идут. И это мне будет когда-нибудь стоить профессии.
Вопрос: Сейчас идет информационная война между Россией и Украиной. Не буду говорить про украинские СМИ, потому что у нас они не так развиты. Но российские… в частности, Киселев откровенно врет, лжет, перекручивает факты. Соответственно, наверняка либо его детей где-то держат в заложниках, либо ему за это платят деньги. Лично в вашей практике бывало ли когда-то, что к вам обращался бизнесмен, правительство, кто угодно, и предлагал деньги за откровенно заказной материал, который является ложью?
Бабицкий: Ко мне не обращался, вот к [Дмитрию] Бутрину обращались, он вчера рассказывал. Вообще да, огромная туча русских СМИ публикует заказные материалы.
Материалы Киселева не являются заказными в том смысле, что он пятиминутные слоты в своей передаче не продает за сто тысяч долларов каждый. Киселев получает какую-то зарплату, смею надеяться, что не маленькую, и выполняет некоторое усилие. Может, он это делает, потому что всю жизнь мечтал увидеть Украину в крови. Может, его в Киеве девушка обманула. Я вообще-то не очень разделяю корыстные интересы и любые другие человеческие интересы. Я совершенно точно вижу, что очень многие люди, которые пишут людоедские вещи, пишут их по велению сердца.
Я немножко отступаю от журналистики. Был такой экономист в Принстоне — Альберт Хиршман. Он написал отличную книжечку, которая называется «The Passions and the Interests» — «Страсти и интересы». Это эссе о том, как в средневековой Европе считалось, что корысть и интересы плохи, потому что они приводят к разложению души и так далее, а страсти, то, что человек искренне чувствует, — всегда хороши. Хиршман очень хорошо описывает как в эпоху Просвещения европейская мысль это переосмыслила полностью и пришла к выводу, что торгаши, купцы — люди, которые движимы только интересом, — они при прочих равных гораздо меньше заинтересованы лить чужую кровь и вообще махать кулаками. И хотя движет ими корысть, но создают они благоденствие. А вот люди, которыми движут страсти, — участники крестовых походов и инквизиторы — они бескорыстны, но создают много зла. Вообще вся логика интеллектуального западноевропейского наследия состоит в том, что корыстные интересы создают большую часть благ, которые мы видим вокруг себя, а страсти очень часто разрушительны и губительны.
Грозовский: О, Андрей, а можно тут свои две копейки внести? Разделение СМИ на хорошие, не очень хорошие, плохие, приличные и неприличные можно произвести не исходя из того, что кто-то пишет правду, а кто-то лжет напропалую. Мы далеко не всегда можем знать, что правда, а что неправда. Но есть СМИ, где придерживаются определенных правил, стандартов, норм, а есть медиа, где эти нормы либо очень размыты, либо в принципе слабы. Условно говоря, я не могу написать, что тот же самый Коломойский ест по утрам христианских младенцев, если я не получил каких-нибудь письменных свидетельств, фотосвидетельств, видеосвидетельств, не поговорил с…
Голоса: Поваром! Охранником! Поваром, который готовит этих детей!
Грозовский: С безутешными мамами, с поваром, да, не узнал рецептуру, не показал все это главному редактору и не зафиксировал всё в каком-то депозитарии, откуда я возьму эти свидетельства, когда он поведет меня в суд. А есть СМИ, где ты можешь делать это очень-очень легко. Очень важная вещь — стандарты. Они разные, допустим, у Reuters, Bloomberg, The Wall Street Journal, «Ведомостей», Forbes и так далее, они немножко друг от друга отличаются, но они есть. И это как бы — в кавычках — приличные СМИ. А есть СМИ, которые играют без правил.
Бабицкий: И важное следствие из этого: то, что написало приличное СМИ, является поводом почесать репу и подумать, а то, что написало неприличное СМИ, не является. И понятно, что для меня репортаж ВГТРК никогда не является новостью. Если они скажут что-то настолько отвратительное, что сама по себе отвратительность станет новостью, то я об этом узнаю из приличной газеты.
Вопрос: Как вы думаете, почему настолько убого состояние региональной журналистики?
Бабицкий: Я совершенно уверен, что причина, по которой в России такой фиговый журналистский рынок, состоит в том, что государство искусственным образом поддерживает многомиллиардный (в долларах) искусственный рынок несуществующих СМИ. В каждом городе, в каждом поселке и в каждом муниципальном образовании есть СМИ, которое существует на государственные деньги и не платит арендную плату, потому что принадлежит государству, при этом печатает рекламу. В рынок, на котором есть сколько-то там миллиардов рекламных денег, государство безумным образом [вмешивается]. Одни только «РИА Новости» — это сто миллионов долларов в год. Сто миллионов долларов в год — это прибыль пятнадцати издательских домов «Коммерсант»! Это какие-то безумные деньги.
Вот ты открыл булочную, а рядом с тобой государство открыло хлебозавод, который бесплатно раздает батоны. И все, твоя булочная прогорела. Так работает русский медийный бизнес. Русским частным СМИ не нужно никакой помощи. Русским частным СМИ нужно, чтобы государство просто отвалило.
Вопрос: Вы назвали срок в два года, в течение которых, возможно, что-то поменяется. А почему именно такой срок и с чем вы его связываете? С какими-то политическими событиями?
Бабицкий: Да. Все надежды на перемены к лучшему я связываю со сменой политического режима. Позвольте коротко ответить на ваш вопрос.
Вопрос: Где проходит грань между вашим личным отношением к герою и журналистскими стандартами? Например, вы находитесь в дружеских отношениях с каким-нибудь мэром, он вам рассказывает историю в личном общении, и вы понимаете, что это фурор, бешеный рейтинг вашей газеты? Но, публикуя её, вы подставляете этого человека. Вы её будете публиковать или нет? Это частый выбор вообще?
Бабицкий: Есть только два повода писать про человека — если вы этого человека любите за что-то, либо если вы его за что-то не любите. И тогда вы либо пишете, что вот какой клевый чувак, посмотрите, дорогие читатели, либо пишете, что ваш клевый чувак оказался подлецом. Если я пишу про кого-то, то я выбираю один жанр. При этом, понятно, как честный журналист, я говорю, что мой хороший персонаж 8 лет сидел в тюрьме за изнасилование. Как честный журналист, я не могу это убрать из статьи, даже если он мне очень нравится. И это вопрос стандарта. Дальше я могу написать: «8 лет сидел в тюрьме за изнасилование, а теперь глубоко раскаивается», а могу написать «…и ни искры сожаления не светится у него в холодном, расчетливом глазу».
О разглашении социально значимой информации: вообще у журналиста есть такая обязанность, и эта обязанность для журналиста в некотором смысле важнее, чем ответственность перед источником. Если ты узнал какой-то кромешный факт коррупции или преступления, конечно, ты должен про него написать. [Вне зависимости] от того, как ты относишься к людям. Понятно, что у любого журналиста, если он сам относится к человеку хорошо и с ним ходит в баню, в газете есть коллега, который к нему хорошо не относится. Всегда можно переложить эту неприятную обязанность на коллегу.
Единственное, отношения с источниками — это тоже важная штука и разбрасываться ими не надо. И если уж ты хочешь предать свой источник, то надо это делать по серьезным причинам, а не потому, что ты узнал, что он изменяет жене. Вообще журналисты миллион лет рефлексируют на эту тему. Нельзя сдать номер журнала, чтобы ни разу не обсудить с кем-нибудь из репортеров, что кто-то не хочет, чтобы его цитировали, а надо процитировать. Еще желательно, чтобы источник доказал, что он не врет. Понятно, что если журналист уже 15 лет пишет про какую-нибудь отрасль, у него есть источники, которых он уже хорошо знает и которым он доверяет. А редактор, как правило, знает, что у журналиста есть такие-то источники.
Вопрос: Относительно региональных СМИ, которые кормятся государством. Не могу не согласиться, что это совершенно противоестественный союз, потому что сама в такой конторе работаю. Но при этом за последние 10 лет на моей памяти ни один бизнесмен в нашей достаточно большой и не самой бедной области не сделал даже попытки придумать что-нибудь печатное.
Бабицкий: Повторяю это ещё раз. Потому что если в Базалети стоит большой хлебобулочный комбинат и там раздают хлеб бесплатно, ни один бизнесмен не будет там создавать булочную. Работая в государственном СМИ, вы уничтожаете рынок СМИ в России. Я не собираюсь делать эту формулировку мягче.
Вопрос: Скажите, а что делать людям в России, которые уже журналисты, но при этом им негде работать, потому что рынок независимых СМИ очень ограничен?
Бабицкий: Есть много ответов на этот вопрос. Можно открыть сайт под названием Kashin.guru. Вообще-то это же проблема не журналистская, это проблема кого угодно: «У меня есть профессия, она стала невостребованной, что мне делать»? Не знаю, что вам делать. Переучиваться. Искать другую. Уезжать из страны. Менять город. Я это сейчас говорю, как будто я злой, а я совсем не злой. Есть же рынки, которые умирают по причинам, далеким от Путина. В частности, сейчас толстые журналы умирают по всему миру. Нет рецепта, [что делать,] когда твой рынок умирает. Я для себя, правда, решил: я могу переводить тексты.
Вопрос: А вот ещё вопрос о влиянии на общественное мнение блогеров и прессы: что больше и какая перспектива у блогеров?
Бабицкий: Если сравнивать какого-нибудь уважаемого блогера и уважаемую газету, то, конечно, у газеты есть очень важная функция: это и верификатор, и фильтр. И даже очень хороший блогер не может по техническим причинам верифицировать и проверять большой массив информации, потому что у него нет штата: корректоров, фактчекеров, юристов, просто общего коллективного разума. Ньюсрум большой газеты коллективным образом обладает телефонами всей политической элиты страны — у каждого свои пять телефонов. Большой ньюсрум большой газеты способен проверить что угодно. Один блогер, даже талантливый, этого проверить не может. Это функция газеты. In the end of the day, когда мы хотим узнать что на самом деле там случилось в Ираке, мы читаем The New York Times, а не блогеров. При этом понятно, что журналисты часто берут темы из блогов. Блогеры являются СМИ, они просто не являются газетами.
Голос: Расскажите про «Хабрахабр».
Бабицкий: «Хабрахабр» — это нечто среднее между блогом и «Википедией». Понятно, что в вопросе тем, близких к IT, на «Хабре» есть много отличных текстов и все профессиональные журналисты, которые про IT пишут, — его активные пользователи. У них есть и аккаунты на Roem.ru, то есть они пользуются отраслевыми блогами. И вообще отраслевые блоги бывают очень крутыми — мы даже не представляем, насколько. В англоязычном мире гораздо больше людей пишущих и больше блогов. Когда начались европейские санкции против России, было пять или шесть юристов разных лондонских контор, которые вели блоги — по десять постов [в день] о том, что конкретно какая санкция значит, какую компанию она заденет, а какую нет. Они это делали, потому что в качестве юристов были обязаны всю эту тонну бумаги прочитать, им куда-то надо было девать эти знания. Они их девали в блоги. Ну, и заодно рекламу себе делали.
Бывают такие области знаний, в которых блогер — это лучший источник информации. Особенно касающиеся вещей, далеких от массового читателя.
Потому что газета ориентирована на массового читателя. Или очень часто случается, что какой-нибудь блогер годами пишет про вопросы столкновения кораблей с газовыми платформами в Северном море, и никто это не читает, потому что никому это неинтересно. А потом гринписовский корабль въедет в эту платформу, и все начинают его читать, и он становится звездой. Но вообще это огромный ресурс, и мы должны быть счастливы, что пишущие люди так много пишут.
Грозовский: Поскольку блоги, особенно в англоязычном мире, ведет множество экспертов: экономисты, политологи, юристы, ученые, — они совершенно прекрасны в качестве источника — в меньшей мере фактов, в большей мере идей, трактовок, интерпретаций. Если ты подписан на 50 блогов, которые ведут разные экономисты, ты быстрее обнаружишь какой-нибудь интересный доклад.
Бабицкий: Кроме блогов экспертных есть блоги ньюсмейкеров. Билл Гейтс ведет блог, и многие вещи, которые он там пишет, являются новостью мирового масштаба. Если он в блоге написал: «Чуваки, привет, я 90 процентов своего состояния пожертвую на благотворительность», — это прямо-таки мировая новость. Из блога!
Вопрос: Журналисты пишут обо всем, но невозможно разбираться во всем. Как не лажануться, если ты начинающий и работаешь в небольшой…
Бабицкий: Ну, вообще «как не лажануться?» — это глубоко философский вопрос. Ты идешь на свидание — как не лажануться? Если ты хочешь меньше лажать, то твое любопытство не должно легко удовлетворяться. Условно говоря, твое любопытство не должна удовлетворять первая ссылка в «гугле». Если вам скажут, что ваш друг Вася клеится к вашей девушке, то вы предпримите некоторый ряд усилий, чтобы выяснить, так ли это, прежде чем бить ему морду. Вы поспрашиваете у свидетелей, а если вы не очень корректный человек, залезете к девушке в почту. Есть набор способов, который используется в разных профессиях для того, чтобы установить что что-то является правдой. Чаще всего они используются в суде. Всё, что есть в суде, есть и в арсенале журналиста: ДНК-экспертиза за сто долларов, свидетель, энциклопедия, вторая энциклопедия, логика и здравый смысл. Чтобы не лажануться, надо совершить не одно действие, а десять. И тогда есть шанс, что количество ошибок уменьшится.
Вопрос: Есть такой ресурс — «Эхо Москвы». Он принадлежит каким-то провластным структурам, но занимает позицию оппозиционной журналистики. Как он вообще существует?
Бабицкий: С моей точки зрения, этот ресурс занимает позицию anything goes, но с ним лучше, чем без него. Понятно, что «Эхо Москвы» далеко от моих идеалов радио и, кстати, не по причинам того, что у них странные люди появляются, а по причинам того, что они полдня рекламируют всякую гомеопатическую фигню. Почему их не закрыли? Потому что они идут на какие-то компромиссы, с одной стороны, с другой, может быть, их не очень хотят закрывать. Понятно, что на них оказывают какое-то давление, на какие-то компромиссы они идут. Информационное поле они, по меньшей мере, сильно разнообразят, а разнообразие — то , чего не хватает русскому информационному полю.
Я вообще не жду от всех вокруг, что они будут идеальными, кроме тех, с кем я работаю. Я хочу, чтобы мой начальник был ангелом, а Венедиктов не мой начальник, и он пусть делает, что хочет. В ситуации, когда в телевизоре даже не мнения, а не пойми что, иметь радио, которое кто-то слушает, и где люди говорят человеческим языком вещи, иногда похожие на правду, всегда лучше, чем этого не иметь.
Вопрос: А как вы относитесь к жанру гонзо-журналистики?
Бабицкий: Гонзо-журналистика иногда позволяет рассказать какие-то истории, которые мне иначе никто не рассказывает. Например, есть в Америке такое издание — Vice, у них есть телеканал Vice TV, который совершенно гонзо. Они вообще-то мерзкие, неприятные люди, шутят ниже пояса все время. Но при этом через месяц после того, как ИГИЛ завоевал половину Ирака, они туда реально приехали и с каким-то командиром ИГИЛ ездили под гранатометным огнем на джипе и записывали это на камеру. И вообще-то никто из The New York Times мне не показал, как командир ИГИЛ ездит на джипе под гранатометным огнем. А эти чуваки показали, и они прямо гении и молодцы в этом смысле. Они и в Донецк ездили, записывали ролики. И вдвойне ценно, что они это делают для мировой аудитории. Просто в России этого жанра нет.
Вопрос: Могут ли российские СМИ, показывая лживую информацию, попасть в собственную ловушку? Как это было с репортажем про мальчика, распятого в Славянске, когда даже самые консервативные люди в России раскрыли рты, потому что было понятно, что это откровенная ложь.
Бабицкий: Надо понимать несколько вещей. Ресурс государственных телеканалов не репутационный. У них такая большая аудитория не потому, что они годами строили репутацию, а потому что огромные области страны либо совсем не имеют других телеканалов, либо имеют телеканалы, которые по качеству картинки, по качеству сериалов и так далее в миллион раз хуже. Их ресурс — это миллионы долларов, которые, в случае с ВГТРК, они получают от нас с вами как налогоплательщиков. Могут ли они отвратить от себя свою консервативную аудиторию? Конечно, могут. Они это делают, более того, по всем замерам, аудитория главных телеканалов в России медленно снижается — по разным причинам, но и по этой тоже. Но они же оперируют не рыночными представлениями: «Мы наврем и от нас убежит пять человек (или 50 тысяч человек)». Они оперируют теми соображениями, что где-то (я не знаю, где он — в ВГТРК, в Кремле или где-то еще) сидит человек, который говорит: «Расскажите вот это», и они рассказывают. То есть они ведут себя как солдаты на войне. Если солдату говорят: «Иди поставь пушку на холме», его отвратит это действие, но ему дали приказ.
Вот, Дима Бутрин написал на InLiberty огромный текст про правду и ложь, который вам советую прочитать. Он довольно точно описывает мои, в частности, ощущения от того, что происходит. Эта ложь уже очень много стоила русскому государству на международной арене, потому что начиная с апрельских событий в мировой международной политике считается нормой вещей, что представитель России в ООН врет. Но вообще-то институция, которая производит столько лжи, не может в таком виде долго существовать, потому что ложь не только аморальна, она еще и безумно, безумно, безумно деструктивна. Даже для человека, который врет.
Вопрос: А помог бы моральный кодекс журналиста, который в Украине существует? В России он есть?
Бабицкий: Моральный кодекс журналиста — это ужасное словосочетание, насквозь лицемерное, напоминает «Моральный кодекс строителя коммунизма». Я, честно говоря, не верю в такие вещи. Я не верю, что существование морального кодекса что-то меняет. Я верю, что есть институты, в данном случае — газеты, журналы, телеканалы и радиостанции, на которых существуют развитые стандарты. И когда внутри себя эти газеты, и телеканалы, и радиостанции, видят грубое нарушение стандарта, они просто увольняют человека. Я не верю ни в какой моральный пафос, за которым нет механизма того, что по-английски называется «enforcement». Моральный кодекс не предполагает, что человек, его нарушивший, будет наказан.
Я вдвойне ненавижу любую профсоюзную, колхозную деятельность: «А давайте сядем и напишем писульку, какие мы честные». Просто существует институты с репутацией, которые за нее держатся, и институты, которые ей не дорожат.
И если самый приличный из моих знакомых журналистов пойдет работать на ВГТРК, то я в ту же секунду перестану верить в то, что он говорит.
Запись, расшифровка, редактура: Кирилл Головкин
Шеф-редактура: Слава Дворников
Фотопортрет Андрея Бабицкого на заставке: Станислав Львовский для InLiberty, опубликовано в оригинальной статье на REED
Статья «Многие пишут людоедские вещи по велению сердца» была размещена с согласия Андрея Бабицкого в мае 2015 года на сайте reed.media