В тот последний день мая 1942 года, стоя на Лесном причале Мурманского порта, я вдруг увидел на мачте полуразбитого серого эскадренного миноносца с цифрой «Н-37» на борту бело-красное польское знамя.
Все явственнее доносились знакомые с детства звуки польской речи. А на продырявленной стене палубной надстройки я увидел сделанную кровью надпись: «Польша, как сладко за тебя умирать!» Позже выяснилось, что надпись эту сделал там, в бою на Баренцевом море, тяжело раненный моряк с подлинно военной фамилией Бомба!
Зная подробности следования конвоев и всю сложность их прорыва к советским берегам, я мог с первого взгляда определить, что нашему новому польскому гостю пришлось очень жарко в морском бою.
На его корме и по бортам лежали прикрытые ворсистыми одеялами раненые и убитые моряки. Они были обвязаны спасательными поясами, которые уже ничем не могли помочь мертвым.
2 июня 1942 года убитых и умерших от ран товарищей по морскому обычаю медленно опустили под звуки салюта на дно Кольского залива. И поныне покоятся там возле нового, восстановленного Мурманска двадцать два воина Польши, погибшие в боях с фашистами на Северном море «за нашу и вашу вольность».
Вот их фамилии: Тадеуш Ярош, Эдвард Павельчик, Станислав Хершфельд, Тадеуш Карват, Ян Киселевский, Ян Краевский, Мечислав Пецик, Юзеф Скршиняк, Сильвестр Фицек, Леон Иванський, Чеслав Ковалевский, Альфонс Малолепши, Эдвард Матушевский, Чеслав Павловский, Шимон Сачук, Рышард Схымик, Владислав Жуковский, Юзеф Гиза, Ян Маковский, Юзеф Новосад, Леонард Слюсарский, Ян Чебятовский.
Имена этих храбрых моряков, охранявших караван с оружием для Красной Армии, никогда не забудут ни польский, ни советский народы.
Раненые польские моряки были сперва помещены в госпиталь, находящийся в здании средней школы на окраине Мурманска. В большом гимнастическом зале лежало свыше ста раненых моряков. Иногда налеты гитлеровцев следовали через каждые полчаса. Были дни, когда Мурманск бомбили по семнадцать раз. Во время налетов все, кто мог ходить, бежали в бомбоубежища. Около коек тяжелораненых неотлучно дежурили врачи, преимущественно женщины, помогавшие главному хирургу Казакову успокаивать и лечить раненых.
Вскоре большая часть раненых была отвезена в Архангельск, который тогда еще не подвергался налетам гитлеровской авиации.
Вот там-то, в просторном и удобном здании бывшей школы на проспекте Павлина Виноградова, в госпитале 191 я познакомился с моряками эскадренного миноносца «Гарланд». Так назывался военный корабль, увиденный мною в Мурманске.
Часами я просиживал у коек польских офицеров Тадеуша Каминского, Юзефа Анчиковского, старшего матроса Бомбы, Генриха Новаковского и других раненых, записывал их рассказы о боевых действиях в Атлантике и у берегов Исландии. Я наблюдал весь сложный процесс их лечения. Никогда не забудется та ночь, когда хирург украинец Никита Степанович Оноприенко (после войны — доцент Киевского медицинского института) перелил свою кровь заместителю командира «Гарланда» Тадеушу Каминскому, процент гемоглобина у которого катастрофически падал.
...Темной осенней ночью 1942 года мы расставались. Очередной конвой увозил с собой поправившихся раненых к берегам Англии, где тогда базировались корабли оккупированной Польши.
Никогда не забуду, как скромная и милая санитарка Настя положила на носилки Анчиковскому и Каминскому букетики астр. Смысл этого поступка раскрылся мне еще больше, когда на следующий день подруги Насти рассказали, как бегала она по базарам за этими редкими для севера цветами и как выменяла их на свою хлебную пайку шанежек, которые в Архангельске той осенью были на вес золота.
Маршруты следования конвоев, часы их отхода, порты назначения — все это в годы войны было строжайшей военной тайной.
Велико было наше удивление, когда в один и тот же день мы вместе с доктором Оноприенко получили телеграммы из далекого Глазго одинакового содержания: «Бест гритингс — Каминский, Анчиковский». Этой лаконичной телеграммой польские друзья извещали нас, что они благополучно прибыли на базу.
Когда несколько лет назад сотрудница журнала Общества польско-советской дружбы Ядвига Нуркевич, посетившая Советский Союз, попросила меня написать что-либо для журнала «Пшиязнь», я прежде всего вспомнил эту историю и охотно изложил ее в виде рассказа. Он был опубликован в 1960 году в этом журнале.
Я никак не предполагал, что этот документальный рассказ «Встреча под бомбами» вызовет так много откликов не только из Польши, но и из других стран, где живут бывшие моряки «Гарланда». В своих письмах, присланных в редакцию, они называли фамилии погибших и раненых участников рейса к берегам Советского Союза. Редакция «Пшиязни» печатала эти письма и фотографии.
«Как жаль, что мой бедный сын Мечислав Пецик не смог дожить до того момента, когда «Гарланд» пришел в Мурманск. Если бы он попал в руки добрых советских хирургов, они, несомненно, спасли бы ему жизнь»,
— писала польская мать Янина Пецик. А когда редакция опубликовала этот отклик и фотографию Пецика, похороненного на дне Кольского залива, Янина Пецик прислала в «Пшиязнь» новое письмо:
«...Сердечно благодарю за опубликование заметки о моем сыне... Мне легче оттого, что столько людей сочувствует мне и жалеет моего Мечислава. В трамвае я видела, как люди читают этот материал и как одна женщина заплакала. Я спросила: не знала ли она этого хлопца? Женщина показала на фотографии надпись, которую некогда Мечислав сделал для меня, и тогда заплакала я...»
Вдруг звонок из Варшавы.
— Нашелся Каминский. Прислал письма в редакцию и доктору Оноприенко!
— сообщил сотрудник редакции «Пшиязнь».
Письмо это лежит передо мной. В нем написано:
«...Если же говорить о докторе Оноприенко, то память о нем никогда не пропадет в моем сердце. Ведь этот человек спас мне жизнь!
Помню его, высокого, стройного человека, прекрасного военного врача, но прежде всего никогда не забыть мне его доброго сердца и благородного характера. Вижу это так, как будто бы вчера было все, как во время моей операции, которая проходила при местном обезболивании (я все время был в сознании), после ампутации стопы он перевязывал самые мельчайшие кровеносные сосуды, чтобы сберечь каждую каплю крови, а ее уже так мало у меня оставалось. Помню послеоперационную и очень болезненную перевязку, когда с искренней радостью доктор Оноприенко выкрикнул: «Не только все в порядке, но уже рана затягивается!» Помню его частые посещения в любое время суток и в часы вражеских бомбежек и ту бутылку коньяка, которую он принес мне в подарок и уговорил выпить для подкрепления гаснущих сил. В самом деле, помню его не только как врача, исполняющего свой долг, но прежде всего как человека, делающего все, чтобы спасти людскую жизнь, как нашего большого приятеля...»
А спустя несколько дней — новое письмо с фотографией бородатого капитана, стоящего на мостике торгового корабля. Признаться, я вначале не узнал в нем Юзефа Анчиковского — ведь прошло 20 лет.
«Контакт с вами доставил мне много радости и волнения. Вспомнилось время, проведенное вместе в дни войны, — писал Анчиковский. — Никогда не забуду той сердечной заботы, которую я встретил со стороны администрации советского госпиталя в Архангельске, его сестер и врачей, а также не забыть мне вашу моральную поддержку во время посещений нашей палаты».
...Так жизнь дописывала эпилог нашей встречи. Дописывала, но не дописала. Нашелся и написал мне еще один моряк из экипажа эскадренного миноносца «Гарланд». Им оказался проживающий сейчас в городе Бытомь командор, поручик резерва Михаль Боровский. Я ответил. Пришло второе письмо из Бытоми с фотографиями и статьями Боровского, опубликованными в польской печати, и тут я узнал, что мой новый знакомый — старый моряк, который проходил в 1916 году учебную практику на легендарной «Авроре».
Вот что написал Боровский:
«...Что касается меня лично, то 27 мая 1942 года я был тяжело ранен в поясницу вблизи почек и в глаз осколком вражеской бомбы, которая взорвалась на расстоянии восьми метров от правого борта нашего военного корабля «Гарланд». На нем я исполнял обязанности минного офицера...
...Когда мы пришли в Мурманск, я очутился в госпитале, организованном на время войны в местной школе. До самого конца пребывания в СССР я не мог самостоятельно ходить и двигаться. Сейчас я помню только одну фамилию медсестры, которая была так любезна и подарила мне на память книжку со стихами А. С. Пушкина с надписью: «На память Боровскому от сестры Клавдии Иосифовны Жарковой, город Мурманск, проспект Ленина, дом 4». Я был ей очень благодарен и за книжку и за усиленную заботу о моем больном глазе.
Будучи участником Великой социалистической революции в 1917 году (я служил тогда в Балтийском русском флоте и базировался в Финляндии, в Гельсингфорсе, на заградителе «Нарова»), я не сомневаюсь, что мне удастся через два с половиной года (если, конечно, доживу) побывать в Москве на торжественном праздновании пятидесятой годовщины Великой Октябрьской революции. Приеду в составе пассажиров поезда дружбы. Тогда буду очень рад встретиться с вами и рассказать о моей богатой многими событиями жизни моряка. Ведь в военном флоте я прослужил сорок лет. Сейчас мне исполнилось уже 68 лет, я нахожусь в отставке, на пенсии. Два года назад я побывал в Ленинграде и Москве с поездом дружбы. Я активист Общества польско-советской дружбы. Мне посчастливилось посетить дорогой моему сердцу с дней ранней молодости крейсер «Аврора». Шлю вам сердечный привет и желаю всего хорошего.
Ваш Михаль Боровский».
Так до наших дней сохранились узы дружбы, завязавшейся еще в дни войны, между людьми братских славянских наций, которые двадцать лет назад вместе сломали хребет немецкому фашизму и отстояли свободу для своих стран.
Владимир БЕЛЯЕВ, 1965 г.