Писательство — штука беспощадная. Судьбы крупных писателей сами по себе достойны романа. А чего стоит разобраться в отношениях внутри литературного мира! Дружбы, ссоры, взаимное притяжение и неприязнь —сложное переплетение творчества и личных отношений заслуживает отдельного исследования. Не всегда при этом литературного. Летом 2018 года в Толстовском центре на Пятницкой открылась интереснейшая выставка, посвященная взаимоотношениям двух крупнейших писателей XIX столетия — Ивана Тургенева и Льва Толстого. Приуроченная к 190-летнему юбилею Толстого и 200-летнему юбилею Тургенева, она рассказывает о непростых отношениях, сложившихся между писателями, вводит всех заинтересованных в литературную атмосферу второй половины XIX века. Так что эта экспозиция — тоже своего рода исследование. Что же выяснилось в результате? Об этом рассказывает заведующая отделом "Толстовский центр на Пятницкой-12″ Государственного музея Л.Н. Толстого Ольга Голованова.
Текст: Андрей Юзжалин, фото Андрей Семашко
— Ольга Викторовна, выставка предворена строками Тургенева: "Нам суждено любить друг друга издали", между тем, насколько я помню, начинались отношения Тургенева и Толстого с самой пылкой дружбы...
— Скажу больше: Тургенев начал разыскивать Толстого за несколько лет до их очного знакомства. Дело в том, что в журнале "Современник", которым руководил тогда Некрасов и где Тургенев был "козырным" автором, в 1852 году за подписью "Л.Н." была опубликована первая повесть Толстого, "Детство". Толстой служил тогда на Кавказе, и никто поначалу не знал, кто скрывается за этим псевдонимом. Критики заговорили о новом литературном таланте, по словам Ивана Панаева, даже несколько оробели перед ним. Все старались узнать имя нового автора, а наиболее всех, как писала тетушка Толстого, был этим заинтересован Тургенев, расспрашивая соседей по имению, нет ли у сестры Толстого, Марии Николаевны, на Кавказе брата, который пробовал бы себя в литературе. Но на Кавказе служили тогда два брата Толстых — Лев и Николай. Последний тоже определенно имел литературное дарование и не стал писателем лишь потому, что не имел тех необходимых писателю недостатков, без которых писательство невозможно: он был начисто лишен честолюбия, сознания особой писательской миссии, желания все поверять бумаге. В 1854 году Лев Толстой отправил в "Современник" первую часть будущих "Севастопольских рассказов" — "Севастополь в декабре 1854 года", — который был опубликован и вызвал восторженную реакцию публики и даже молодого императора Александра II, просившего беречь "талантливого офицера"... Тургенев, уже зная, кто является автором "Детства", написал Толстому письмо, уговаривая его не испытывать судьбу, а уезжать из Севастополя, не подвергая себя опасности.
Осенью 1855-го, когда с падением Севастополя Крымская война фактически закончилась, Толстой был отправлен курьером в Петербург. К тому времени он был уже известным автором, тяготился военной службой и мечтал о карьере писателя. Поэтому по приезде своем в столицу он отправляется к Тургеневу, который с восторгом принимает его и вводит в круг авторов "Современника"...
— Толстой ведь даже поселился на квартире у Тургенева. Но это совместное бытование длилось недолго... Тургенев был литературный "генерал", пользовался неоспоримым авторитетом, а Толстой — он и в молодые годы был ершист и склонен к ниспровержению авторитетов. В этом смысле литературная опека Тургенева быстро должна была ему надоесть...
— Да, первый, "восторженный" период отношений Тургенева и Толстого длился недолго. Но он был. В ноябре 1855 года, через две недели после приезда Толстого в Петербург, Тургенев сообщает критику Анненкову: "...Вообразите: вот уже более двух недель как у меня живет Толстой (Л.Н.Т.) — и что бы я дал, чтобы увидать вас обоих вместе! Вы не можете себе представить, что это за милый и замечательный человек — хотя он за дикую рьяность и упорство буйволообразное получил от меня название Троглодита! Я его полюбил каким-то странным чувством, похожим на отеческое..." Тургенев, который был на десять лет старше Толстого, поначалу пытался не то чтобы опекать Толстого, но, по крайней мере, "вживить" его в ту литературную среду, к которой принадлежал сам. Отчасти это удается ему. Некрасов полон благоговения перед новым автором и прочит ему великое будущее, называя его надеждой русской литературы. Но Толстой не склонен упиваться этими похвалами. Дело в том, что литературное окружение Некрасова, которое выросло из "кружка Белинского" — Гончаров, Панаев, Григорович, Дружинин, Соллогуб, — было квинтэссенцией либеральной интеллигенции со всеми вытекающими плюсами и минусами. Здесь поругивали власть, говорили о своей любви к народу и возмутительности крепостного права, вообще, собираясь, говорили много и красно — чего Толстой терпеть не мог. Уже в ноябре 1855 года он пишет сестре Марии Николаевне, что хотя ему и нравится "умная беседа" с писателями и удобства жизни, которые он нашел в Петербурге, но, "к несчастью, я чувствую, что я уж слишкомотстал от них, — в гостиной мне хочется развалиться, снять штаны и сморкаться в руку, а в умной беседе хочется соврать глупость".
Доходило до случаев комичных: однажды на квартире у Некрасова Толстой заспорил о чем-то с Тургеневым, тот, не выдержав спора, тонким голосом закричал, что не может спорить, что у него бронхит, и стал метаться по комнатам. Григорович вспоминал, что в ответ Толстой саркастически обронил: бронхит! Бронхит — это выдуманная болезнь! И вообще — бронхит — это металл! "...У хозяина — Некрасова — душа замирает: он боится упустить и Тургенева и Толстого, в котором чует капитальную опору "Современника", и приходится лавировать. <...> В предупреждение катастрофы подхожу к дивану и говорю: "Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы не знаете, как он [Тургенев] вас ценит и любит!"
— Я не позволю ему, — говорит с раздувающимися ноздрями Толстой, — ничего делать мне назло! Это вот он нарочно теперь ходит взад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками!"
Но не всегда дело заканчивалось так безобидно. Первая серьезная размолвка с авторами "Современника" произошла у Толстого в феврале 1856 года из-за Жорж Санд. Писатели обедали у Некрасова. Речь зашла о новом романе Жорж Санд, который все нахваливали. Толстой молчал-молчал, но под конец не выдержал и, объявив себя ненавистником французской писательницы, сказал, что "героинь ее романов, если бы они существовали в действительности, следовало бы... привязывать к позорной колеснице и возить по петербургским улицам". Жорж Санд была, как известно, ярой сторонницей женской эмансипации. Щекотливость момента заключалась в том, что среди присутствующих как минимум двое — Тургенев и Некрасов — состояли в любовных отношениях с такими "эмансипантками". Тургенев — с Полиной Виардо, с которой, кстати, Жорж Санд писала главную героиню своего романа "Консуэло", а Некрасов — с Авдотьей Панаевой, женой своего друга и соиздателя "Современника" Ивана Панаева...
— Это после этого случая у Толстого с Тургеневым дело дошло чуть ли не до дуэли?
— Нет, на этот раз резкие слова Толстого были ему прощены и дело забылось. Толстой продолжал печататься в "Современнике", где наконец обрел полное литературное имя: напечатанный в первом номере 1856 года "Севастополь в августе 1855 года" он впервые подписал: "граф Л.Н. Толстой". Тогда же он посвятил Тургеневу свой рассказ "Рубка леса", что очень Ивана Сергеевича растрогало. Он признался, что ничто еще в его литературной карьере так не льстило его самолюбию. Вообще, расхождение Толстого с Тургеневым, да и со всем кругом "Современника", подготовлялось исподволь, и главной причиной было неодолимое несходство характеров. "Сердечно сблизиться с Толстым я не могу, — писал Тургенев Анненкову. — Он слишком иначе построен, чем я. Все, что я люблю, он не любит — и наоборот. Мне с ним неловко — и ему, также, вероятно, со мною. <...> Но из него выйдет человек замечательный — и я первый буду любоваться и рукоплескать — издали".
— Толстой сам постоянно пишет, что он то "поссорился с Тургеневым", то вроде вновь сошелся. Это тянется добрых два года. Но все-таки во время первого своего заграничного путешествия, оказавшись в 1857-м в Париже, Толстой направляется к кому? К Тургеневу.
— Да. И Тургенев вновь берет его под свое "отеческое" крыло: знакомит с Парижем, вновь пытается ввести в круг своей европейской жизни и интересов. Все-таки Тургенев был известен как мастер европейской литературы, они с Полиной Виардо держали литературный салон, где постоянными гостями были Флобер, Доде, Гонкур, Золя... Но Толстого эта жизнь по большому счету не интересует. Он весь — в российской проблематике. Кроме того, Толстого не может не коробить жизнь Тургенева "на краю чужого гнезда" в семье Виардо. "Жизнь втроем" для него неприемлема. Для Толстого семья — святыня; раз созданные семейные отношения должны быть нерушимыми. Он в связи с этим верно подмечает, что Тургенев не любит, а любит любить. Отсюда, наверное, несчастная душевная судьба всех тургеневских героинь — их любовь, их порыв никогда не достигают цели. Чувство так ни во что и не воплощается... Ибо "любить любить" — значит оставаться вечным влюбленным, вечным женихом. В парижском дневнике Толстого много справедливых и много несправедливых упреков Тургеневу, но заканчивается дневник такой записью: "Заехал к Тургеневу. Оба раза, прощаясь с ним, я, уйдя от него, плакал о чем-то. Я его очень люблю. Он сделал и делает из меня другого человека". Тургенев по-своему откликается на появление в Париже Толстого: "Толстой... поумнел очень — но все еще неловко ему с самим собою <...> Но я радуюсь, глядя на него: это, говоря по совести, единственная надежда нашей литературы".
И вот странно, что и из этих слез, из этих надежд родилась история, которая чуть не привела Толстого и Тургенева к дуэли.
Весной 1861 года Тургенев вернулся в Россию, где жил наездами — и тут же написал письмо Толстому о желании повидаться. Решили, что лучше всего сделать это у общего друга Афанасия Фета, который незадолго до того приобрел имение Степановку, которое ни Тургенев, ни Толстой еще не видели. Толстой приезжает к Тургеневу в Спасское-Лутовиново. Оттуда Тургенев сообщает Фету, что они вместе с Толстым едут к нему. Происходит очень радушная встреча. Потом обед. За обедом Тургенев вдруг очень подробно начинает рассказывать историю своей дочери Полинетт — Пелагеи, в молодости прижитой им от белошвейки Дуняши, и в конце концов им признанной. Он, очень гордясь, рассказал, что гувернантка-англичанка требует с него каждую неделю определенную сумму, которую Полинетт должна раздать бедным, а в последнее время придумала для нее еще и такую благотворительность: собирать рваную одежду бедняков и чинить ее для них. Толстой, нетерпимый к любой искусственности и ненатуральности, сказал, что "разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.
— Я вас прошу этого не говорить! — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.
— Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден, — отвечал Толстой...".
Фет крикнул Тургеневу: "Перестаньте!", но тот, бледный от злобы, выпалил в лицо Толстому: "А ежели вы будете так говорить, то я вам в рожу дам!"
Наверное, никто и никогда не говорил графу Толстому таких слов. Тургенев выбежал из комнаты, потом ворвался вновь с извинениями, но все уже было скомкано. Тургенев спешно уехал в Спасское, Толстой поехал в Новоселки к зятю Фета Борисову. И там написал Тургеневу письмо, в котором требовал извинений и для себя, и для Фета. Все-таки сцена была безобразная. Ответ Толстой попросил доставить ему на почтовую станцию Богослово. Тургенев ответ написал, но отправил его в Новоселки, откуда Толстой уже уехал. Так начинается история с письмами. Дело в том, что второе и третье письмо Толстого Тургенев уничтожил. Во втором, по позднейшим записям Софьи Андреевны, Толстой, так и не получивший пока письма с извинениями, предлагал Тургеневу встретиться на опушке леса у Богослово с ружьями. В третьем письме, — получив наконец тургеневские извинения, — Толстой, вроде бы, написал: "Вы меня боитесь, а я вас презираю". Отношения были разорваны... Конечно, только на очень поверхностный взгляд Толстой и Тургенев поссорились "из-за гувернантки", из-за пустяка. В этом коротком споре были затронуты очень важные вещи и для того, и для другого. Их взгляды на мир оказались диаметрально противоположны. Не случайно в своем дневнике по поводу ссоры с Тургеневым Толстой записал: "...он подлец совершенный, но я думаю, что со временем не выдержу и прощу его". Но для примирения потребовалось семнадцать лет...
— Я хотел бы повернуть разговор в другую сторону. Все-таки и Толстой, и Достоевский перешагнули границы своего времени. Для современной образованной публики они остаются актуальным чтением. А вот Тургенев остался в границах своего времени. Сегодня, чтобы читать его, нужно специальное время найти да отыскать "очки с диоптриями", нацеленными на XIX век. Тургенев ощущал это?
— Безусловно, ощущал. Он сам себя еще в 50-е годы называл "писателем междуцарствия" — то есть между Гоголем и "будущим главою". По этим меркам и предлагал судить все тогдашнее поколение литераторов.
— Другое дело, что он этого "будущего главу" поначалу не разглядел ни в Достоевском, ни в Толстом. И в этом смысле хотелось бы узнать, как складывались отношения Тургенева и Достоевского.
— Как ни странно, история их отношений очень похожа на толстовскую — сначала бурная дружба, восхищение и попытки сблизить "молодое дарование" с кружком Белинского—Некрасова, а потом насмешки, придирки и в результате — ссора. Собственно, Достоевского, два года как вышедшего в отставку после окончания Инженерного училища, открыл Григорович, который некоторое время снимал одну с ним квартиру. Он первый прочитал дебютный роман Достоевского, "Бедные люди", пришел в восхищение. Передал роман Некрасову, а тот уже, прочитав роман Белинскому, прокричал: "Новый Гоголь явился!" Покуда Достоевский работал над текстом романа для публикации его в некрасовском "Петербургском сборнике" — некрасовского "Современника" тогда еще не было, — в кружке Белинского говорят, что автор — гений. Ему едва ли не поклоняются. И вот роман в 1846 году выходит. Однако для Достоевского триумф продолжается недолго. Было что-то неумолимо гаденькое в литературном окружении Некрасова: во всяком случае, Авдотья Панаева, бывшая свидетельницей разных литературных историй, пишет в мемуарах, что как Толстого "подначивали" в 1856 году, так же в 1846 году "подначивали" и Достоевского. Могли придраться к одной фразе, к выражению лица, к манере говорить... И, что интересно, первым зачинщиком всех этих подначек и насмешек был в обоих случаях один и тот же человек — Тургенев. Но если Толстого Тургеневу так ни разу и не удалось вывести из себя, то Достоевскому, как человеку нервному и ранимому, пришлось хуже. Почувствовав эту ранимость, Тургенев доводил Достоевского "до бешенства", что Ивана Сергеевича как раз и веселило. Кончилось тем, что Некрасов с Тургеневым сочинили на Достоевского стишок:
Рыцарь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.
— Если это и шутка, то очень дурного тона. Но каково: за один год из "гения" и "нового Гоголя" превратиться в "пыща" и "прыщ"...
— Достоевский был взбешен. Он кинулся к Некрасову, кричал, что запрещает тому публиковать рецензии на его сочинения... К тому же и "великий Виссарион" сменил милость на гнев: он раскритиковал новую повесть Достоевского, "Двойник", — ее новаторство в полной мере было оценено только в ХХ веке, — чем дал повод критикам "натуральной" школы писать о Достоевском с сарказмом, как о "непризнанном гении". Разрыв с "Современником" стал неизбежен. В дальнейшем до ареста Достоевский печатался в "Отечественных записках" Краевского, а после каторги и службы рядовым — так и вовсе в "Русском вестнике" Каткова, где, кстати, печатали свои лучшие произведения и Тургенев, и Толстой.
Однако, вернувшись после государева помилования в 1859 году в Петербург, Достоевский, продолжавший интенсивно работать, пришел в себя, обрел новую уверенность — и... возобновил свои отношения с Тургеневым. Их переписка 1860–1865 годов может быть даже названа дружеской. Нам сейчас, возможно, их трудно понять, но что поделаешь, их интересовало мнение друг друга. Тургеневу понравились "Записки из Мертвого дома" Достоевского, тот, в свою очередь, оценил "Дворянское гнездо" и — один из немногих — "Отцов и детей". Тургенев даже писал Достоевскому, что он один верно понял образ Базарова.
— Но развела их все та же литература.
— Да. Дело в том, что из каторги и ссылки Достоевский вернулся глубоко религиозным человеком, для которого был один идеал — Христос. В идейном плане он был убежденным почвенником, в политическом — убежденным монархистом. Тургенев был атеист, раскованный либерал-западник, для которого было очевидно, что никакого "особого", а тем более мессианского пути у России быть не может, а что это просто отсталая страна, плохо еще усвоившая уроки цивилизации Запада. Со всей резкостью это сфокусировалось в новом тургеневском романе, "Дым". Когда роман вышел, Достоевский был в Баден-Бадене. Здесь же на Villa Tourgueneff проживал Тургенев, переехавший в Германию из Франции вслед за Виардо, поскольку муж Полины был противником правящего во Франции императора Наполеона III. Достоевский был очень задет "Дымом", который, по его словам, "подлежал сожжению от руки палача" и решил пойти к Тургеневу, чтобы выяснить отношения. Этот эпизод он описывает в своем письме Аполлону Майкову: "...Я, хоть и откладывал заходить к Тургеневу, решился наконец ему сделать визит. Я пошел утром в 12 часов и застал его за завтраком. Откровенно Вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично. <...> Не люблю тоже его аристократически-фарисейское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет Вам свою щеку. Генеральство ужасное; а главное, его книга "Дым" меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: "Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве..." С этим Достоевский согласиться никак не мог. Между писателями произошел окончательный разрыв.
В следующий раз Тургенев и Достоевский встретились только в 1880 году, в Благородном собрании в Москве, где Федор Михайлович, уже тяжело больной, выступал со своей знаменитой "Пушкинской речью" по поводу открытия памятника Пушкину. Говорят, когда среди истинно русских женских характеров Достоевский, наряду с пушкинской Татьяной и толстовской Наташей Ростовой, назвал Лизу Калитину из "Дворянского гнезда", зал взорвался аплодисментами — Тургенев еще не изжил своей популярности. Иван Сергеевич был искренне тронут. Он со слезами на глазах бросился обнимать Достоевского. Однако прочитанная им, в свою очередь, речь, которую Достоевский расценил как заигрывание с революционной молодежью, была во всех идейных предпосылках противоположна речи Федора Михайловича. Больше писатели никогда не встречались. Достоевский умер в самом начале 1881 года, Тургенев ненадолго пережил своего оппонента — его не стало в сентябре 1883-го...
— А как относился к Достоевскому Толстой? Ведь они не были даже знакомы. Но писательская интуиция не может подвести в отношении сосуществующего рядом с тобой мощного писательского дарования. Толстой должен был чувствовать Достоевского, следить за его творчеством...
— Разумеется, у Толстого, как и у всех критиков и писателей того времени, много претензий к Достоевскому по качеству торопливого письма, "ненатуральных" диалогов, в которых все персонажи говорят "языком автора". Но это очень поверхностный уровень. Толстой очень ценил Достоевского за его нравственные искания, за поиск Христовой искры в человеке. Толстой на протяжении нескольких лет спорил в письмах с религиозным мыслителем Страховым, питавшим острую неприязнь к Достоевскому как к художнику и мыслителю. Страхов пишет в 1892 году: "Достоевский, создавая свои лица по своему образу и подобию, написал множество полупомешанных и больных людей и был твердо уверен, что списывает с действительности и что такова именно душа человеческая".
Что ж, отвечает Толстой, может, вы и правы, но только "результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее". И, конечно, к числу самых потрясающих документов, свидетельствующих об отношении Толстого к Достоевскому, относится письмо Страхову Толстого, написанное им вскоре после смерти Федора Михайловича. В нем Толстой признается, что воспринял эту смерть как потерю самого близкого, самого дорогого друга: "...Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый, самый близкий дорогой, нужный мне человек. <...> Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу".
Замечательное письмо! Вот Тургенев так и не смог "переварить" Достоевского и в одной из посмертных публикаций даже назвал того русским маркизом де Садом.
— С Тургеневым Толстой тоже в конце концов примирился...
— С годами Толстой стал мудрее и спокойнее. Он понимает, что ему, с его взглядами на искусство и на жизнь, с Тургеневым идейно не примириться никогда. И все же в 1878 году он делает первый шаг к восстановлению разорванных отношений с Тургеневым. В том же году Тургенев дважды побывал в Ясной Поляне; писатели мило провели время, вспоминая о былом и в то же время избегая говорить о чем-то серьезном. То же нежелание углубляться в принципиальные вопросы сквозит и в переписке писателей. Толстой тогда находился в эпицентре своих религиозных исканий, только что написал "Исповедь", и, как атеист, Тургенев просто не смог бы понять его. И не понял. Но для Толстого это, в принципе, не важно. Он пишет тому же Страхову, который не любил и Достоевского, и Тургенева: "...Зачем вы сердитесь на Тургенева? Он играет в жизнь, и с ним надо играть. И игра его невинная и не неприятная, если в малых дозах".
Толстой склонен прощать современникам их маленькие слабости. Но смерть Тургенева потрясла Толстого до глубины души. Весь сентябрь он читает Тургенева. В дневниках, в письмах Софье Андреевне — одно: читал Тургенева.
Позднее, в письме академику Александру Пыпину, Толстой говорит, что всегда любил Тургенева, но только после смерти оценил его по-настоящему. И расшифровывает: "Тургенев прекрасный человек (не очень глубокий, очень слабый, но добрый, хороший человек), который хорошо говорит всегда то, самое то, что он думает и чувствует. <...> и потому воздействие Тургенева на нашу литературу было самое хорошее и плодотворное..."
Конечно, ничего однозначного в отношениях Тургенева, Толстого и Достоевского нет. Но так устроена жизнь: в ней все меняется, переплетается, в ней все непросто. А как бы вы хотели, если речь идет о самых гениальных людях в русской литературе вообще? Иначе не бывает...