Автор материала: Рита Рудник.
Раз уж тематика Вандерласта — рассказывать о том, от чего у тебя «горят глаза», то у меня был только один вариант, о чем написать. О книгах.
В подростковом возрасте меня серьезно так зацепило книгами об Индии. «Шантарам» Грегори Робертса и «Бог мелочей» Арундати Рой тогда еще не были изданы на русском языке, но мне хватило «Детей полуночи» Рушди и «Князя Света» Желязны для первичного вдохновения, а потом в ход пошли записки путешественников, энциклопедии по пантеону индуизма, краткие (сокращенные до одного тома!) пересказы Махабхараты и Рамаяны, а также купленный на книжном развале Тагор в семи томах (да, он написал много больше, чем текст песни «Ты погляди не осталось ли // Что-нибудь после меня»).
Я могла опознать почти всех богов, чьи фигуры продавались в антикварных магазинах города, по их атрибутам и положению рук, а также обоснованно рассказать, к божествам круга Шивы или Вишну они относились. В какой-то момент я начала танцевать индийские храмовые танцы «бхаратанатьям» в городском культурно-историческом центре, потому что помимо книг это был единственный вариант соприкоснуться с индийской культурой в заснеженном Красноярске. Без знания языков, финансовой возможности поехать за границу и при отсутствии в городе иностранцев, за исключением торгующих джинсами китайцев, было сложно представить, что этот «Восток» где-то там реален и осязаем.
Однако книги учат здоровой амбициозности, так что я села за учебники и подготовилась к поступлению в университет, где обещали восточные языки, в том числе хинди.
Средство от хандры
К сожалению, вместо хинди меня распределили в группу японского языка (что обычное дело для университета с 53 иностранными языками, где невозможно находить каждый год 8 добровольцев для изучения монгольского, сингали или суахили, и приходится применять диктаторские меры). Языки распределялись в зависимости от того, насколько успешно сдан был вступительный экзамен по английскому. При хороших оценках «нагружали» японским, китайским или корейским, при более скромных результатах давали европейский язык или считавшийся самым легким среди восточных языков хинди. Оставим мою досаду за скобками.
Естественно, первым порывом для заведения «дружбы» с японским языком был поиск вдохновения в книгах. Выбор пал на классику ХХ века, произведение Абэ Кобо «Женщина в песках». Если коротко, то на протяжении всей книги главные герои живут в доме, который заносит песком. Днем они от песка избавляются, ночью их засыпает снова, и этот бесцельный тяжелый труд длится бесконечно. Очень напоминает состояние студента первого курса, хочу вам сказать. Ночью 5 часов учишь ненавистные иероглифы, а на утро их не помнишь, и так по замкнутому кругу.
В общем, на третью неделю обучения я пополнила очередь к декану из желающих просить смену языка. Декан был закален такими просьбами и на мое «Мне хочется повеситься от этих иероглифов!» предложил почитать что-нибудь художественное, чтобы проникнуться великой японской культурой. «Читала, мне теперь еще больше хочется повеситься!» — взвыла я. Декан посмеялся над моим литературным выбором и отправил в библиотеку за Акуниным (который, к моему стыду, на тот момент для меня был только автором «Турецкого гамбита», но, вообще-то, он японист по профессии и даже псевдоним его взят с японского — 悪人, дословно «плохой человек»). Как вы понимаете, под японские похождения Фандорина дело пошло веселее, и я очень скоро втянулась в изучение языка.
За годы обучения я сформировала свой «золотой фонд» японской литературы, которую читать и познавательно, и приятно, и (почти) безопасно для психики. «Художник зыбкого мира» Казуо Исигуро, «Исповедь маски» и «Золотой храм» Мисимы, «Тысячекрылый журавль» Ясунари Кавабата. О самурайских временах можно почитать «Десять меченосцев» Эйдзи Ёсикава и «Сёгун» Джеймса Клавелла. Японские стихи — это отдельная категория. Моя самая любимая подборка, пожалуй, это «Спутанные волосы» Ёсано Акико, окрещенной у нас «японской Ахматовой», в переводе Елены Михайловны Дьяконовой. О древнем мире лучше читать сами древние тексты, они удивительно актуальны по сей день: «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон и «Повесть о принце Гэндзи» Мурасаки Сикибу. Уровень аллюзий в последней просто захватывает: вместо того, чтобы изъясниться прямо, герой упоминает лишь строчку из известного на тот момент стихотворения; его собеседник не только его понимает, но и отвечает строчкой из народной песни; а читателю на руки в дополнение к самой книге выдается увесистое приложение со всеми упомянутыми произведениями, чтобы он хоть что-то понял в этих намеках. Чтобы перевести такую вот игру в бисер наяву, переводчица «Повести» Татьяна Львовна Соколова-Делюсина жила на даче практически в изоляции 13 лет, посвящая все свое время работе над текстом.
Упомянутые книги, на мой взгляд, достаточно понятны читателю без профессиональной подготовки, но при этом признаются японцами как образцы хорошей литературы и адекватной репрезентации их культуры. Найти книгу такого уровня нелегко. Например, на растиражированные «Мемуары гейши» у меня аллергия как на сборник худших предрассудков о Японии, а популярного Харуки Мураками сами японцы называют «воняющий сливочным маслом» (バタ臭い, «бата кусай»). В Японии сливочное масло появилось на прилавках совсем недавно под воздействием Запада и до сих пор воспринимается как что-то чуждое. Мураками с его увлечением джазом и вином транслирует не японские, а западные ценности, чем вызывает отторжение у многих его соотечественников.
Учебник истории
С другой стороны, обращаться к литературе, которую сами жители страны считают у себя «лучшей», тоже надо с опаской. Например, возьмем двух лауреатов Нобелевской премии по литературе родом из Китая: Гао Синцзянь и Мо Янь. Это значимые литературные фигуры по мнению китайцев, но иностранцы вряд ли могут ими насладиться сполна. Надо быть уже глубоко погруженным в культурный контекст, чтобы оценить литературный дар автора. Стиль Мо Яня очень похож на стиль Пелевина (во-первых, автор стебется беспрестанно, и надо такой стиль стеба любить; во-вторых, неплохо бы понимать, над чем он стебется). Гао Синцзянь больше напоминает по стилю Шишкина, но для понимания этого совмещения сна с реальностью тоже нужна колоссальная фактическая подготовка. Его произведение «Гора души» вплетает в рефлексию о результатах культурной революции и мифы севера Китая, и личные переживания автора в полусне, что сделало книгу особо ценной для старшего поколения китайцев, но весьма сложной в прочтении для непосвященного читателя.
Зато существует достаточно романов о Китае, заслуженно популярных среди иностранцев. Юн Чжан в «Диких Лебедях» прекрасно описывает историю Китая с начала до 90х годов ХХ века через историю трех поколений своей семьи. Богатый (и фактически верный!) исторический контекст сопровождается незаурядным сюжетом. Если у вас есть возможность прочитать только одну книгу о Китае, прочтите «Лебедей». «Пекинская кома» Ма Цзяня, которого можно назвать китайским Солженицыным, рассказывает о жизни при Мао и событиях на площади Тяньаньмэнь 1989 года с точки зрения участника (а Ма Цзянь был участником до своей эмиграции). Здесь немного больше политического подтекста, хотя и в «Лебедях» его достаточно. Ставшая хрестоматийной в Америке трилогия о жизни крестьян в Китае 20х годов «Дом земли» Перл Бак заслуженно любима (вошла в обязательные к прочтению списки литературы в американских университетах и многократно рекомендована Опрой Уинфри с экранов телевидения и в ее «книжном клубе»), хотя и вызвала ожидаемую критику со стороны китайцев из-за того, что, во-первых, автор не китаянка и не всю жизнь прожила в Китае, а во-вторых, для хрестоматийной книги фокус произведения достаточно узок и вообще слишком далек от настоящего времени. На мой взгляд, книга все равно заслуживает внимания, а любителям полного погружения в культуру я бы предложила обратиться к китайской классике.
Есть четыре краеугольных романа в китайской литературе: «Путешествие на Запад», «Речные заводи», «Троецарствие» и, самый известный из них, «Сон в Красном тереме». Если для носителя русского языка уместен возглас «Пушкин – это наше все», то «Сон в Красном тереме» является «всем» для китайца. Это один из немногих конфуцианских текстов, который не только не подвергся критике во время Культурной революции, но и был использован лексикографами при разработке современного официального диалекта китайского языка путунхуа. При Академии наук Китая существует институт «Сна в красном тереме», возник раздел литературоведения по изучению этого текста — «красноведение» (紅学, «хунсюэ»), и до сих пор регулярно издаются статьи и книги, помогающие трактовать роман или изучающие китайскую культуру на его основе.
Хотя конкретные семьи, жизнь которых описана в романе, выдуманы, в Китае появилось немало мест, воссоздающих объекты из «Сна». В какой-то момент после погружения в этот мир у меня уже начал складываться план путешествия по Китаю, но тут в руки попали книги о Тибете и маршрут был значительно расширен.
Читать дальше на Вандерласте.
Если вы хотите видеть больше такого в своей ленте — ставьте лайк иподписывайтесь на канал.
Больше историй на сайте Вандерласта.
Вандерласт в фейсбуке, инстаграме и на саундклауде.
