Споры вокруг творчества Михаила Булгакова не утихают по сей день. Как отнестись к ним? Кем в действительности был Михаил Булгаков? Что делает столь злободневными его произведения? Об этом журналу "Русский мир.ru" рассказывает доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН Евгений Яблоков.
Текст: Василий Голованов, фото: Андрей Семашко
— Евгений Александрович, готовясь к беседе, я прослушал в Интернете несколько лекций о творчестве Булгакова и убедился, что он по-прежнему остается в центре литературных полемик. Причем — чем и отличается наше время от 60–70-х годов ХХ века — его образ трактуется "с понижением": одни называют его "философом для бедных", другие считают чуть ли не сталинистом...
— Да, это отдельная тема. Про историю интерпретаций булгаковского творчества можно было бы написать прелюбопытную книжку. В 1920-е годы он слыл белогвардейцем, в 1970-е был неоспоримым авторитетом, философом, практически религиозным писателем "для избранных" — имею в виду прежде всего роман "Мастер и Маргарита". Такое отношение продержалось до перестройки. Потом, в годы клерикального бума, его стали именовать сатанистом.
Однако новое время — новые выдумки. Сейчас в моде очередной ярлык — "сталинист". Аргументация немудреная: последним законченным произведением Булгакова была драма о молодом Сталине — "Батум", которую МХАТ заказал писателю в 1939 году, к шестидесятилетию вождя. Стало быть, сталинист. А жена его, Елена Сергеевна, оказывается, была агентессой НКВД. Про это уж лет двадцать твердит Мариэтта Чудакова, не предъявляя никаких доказательств. Была, потому что не могла не быть! Ведь Булгакова же не тронули — не посадили, даже не арестовали. И предыдущего мужа Елены Сергеевны, генерала Шиловского, тоже не убили и не посадили — следовательно... Такая вот "логика". Как будто агент НКВД мог что-то вытребовать у этого ведомства! Но уж если человек мнит себя генеральным булгаковедом и учителем жизни, ему логика не указ. Хотя именно Чудакова дольше других работала с дневником Елены Сергеевны и знает, что про "агентуру" в писательской среде там говорится немало и с отвращением. Из того же ряда — широковещательные речи литератора Дмитрия Быкова, почему-то считающего себя литературоведом, хотя даже тексты, про которые Быков говорит, он знает плохо — это относится и к роману "Мастер и Маргарита". Наивная суть "концепции" Быкова в том, что роман был написан для Сталина и, соответственно, Воланд — это Сталин. А мораль "Мастера и Маргариты", по Быкову, примерно такова: ты, великий вождь, можешь делать все, что захочешь, в неограниченном количестве убивать мелких людишек — только вот нас, талантливых, не трогай, даруй нам покой... И вся эта ахинея внедряется в мозги. Не думаю, что существует какой-то конспирологический план по дискредитации Булгакова — сейчас про многих писателей, и не только, несут такое, что не приведи господь. Влияет, как говорится, стиль эпохи — пошлый, меркантильный, нагло-саморекламный. Ну и зависть, конечно, играет роль — помните поэта Рюхина перед памятником Пушкину?
— А в чем, с вашей точки зрения, заключено послание Булгакова? Работая над "Мастером и Маргаритой", он знал, что роман не опубликуют?
— Думаю, знал.
— Двенадцать лет работал в стол. Значит, что-то сокровенное наверняка в этот роман вложил...
— Да он в каждый текст вкладывал сокровенное. И всю жизнь фактически проработал в стол — ведь опубликована при жизни Булгакова была ничтожная часть написанного. "Закатный" роман — это он так назвал "Мастера" в одном из писем, — наверное, самый сокровенный. Но дело в том, что я привык смотреть на произведение "со стороны текста", а не "со стороны автора" — ведь в душу писателя, даже если бы он был жив, влезть не получится. В лучшем случае выйдут фантазии, вроде "писал для Сталина"... А "от текста" можно приводить аргументы, доказывать, полемизировать — то есть вести себя как нормальные цивилизованные люди. Например, можно заметить, что, стремясь воплотить нечто глубоко сокровенное, Булгаков пользуется весьма "традиционными" средствами. Ведь история о том, как сатана приходит к людям и что из этого получается, — сюжет, воплотившийся в литературе сотни раз — вспомним того же "Фауста". Вопрос в том, зачем и как Булгаков его использует.
Говоря обобщенно, булгаковские сюжеты воплощают, в сущности, одну ситуацию: человек перед лицом Катастрофы — самодовлеющей силы, которая так или иначе наступает и переворачивает всеобщую жизнь. И вот как человек будет вести себя перед лицом Катастрофы — именно это для Булгакова важно. В "Белой гвардии" жизнь Турбиных рушится под ударами "бурана" — эпиграф из "Капитанской дочки", — который, однако, разыгрывается не в первый раз, если судить по критериям "большой", всеобщей истории. Недаром место действия в "Белой гвардии" носит название "Город" — это, так сказать, "город вообще", хотя в нем нетрудно узнать реальный Киев. А в "Мастере и Маргарите" подобную катастрофу олицетворяет Воланд — хотя бы потому, что категорически не вписывается в советский уклад 1920-х годов. Вы, может быть, помните, каким предстает Воланд Маргарите, когда в последнем полете ночь сдирает с всадников шутовские наряды, в которых они орудовали в Москве.
— Не помню. Но конь его превратился в глыбу мрака...
— А поводья — в звезды. И сам Воланд как бы растворяется в звездном небе. Он и есть звездное небо — Бесконечность. Булгакова, собственно, это и интересует: как ведет себя человек перед лицом Бесконечности. У Льва Толстого в книге "Круг чтения" сказано: "Истинная религия есть такое установленное человеком отношение к окружающей его бесконечной жизни, которое связывает его жизнь с этою бесконечностью и руководит его поступками". У Булгакова воплощено что-то очень похожее. Как только ты заявил нечто о Боге — например, что его нет, — ты сразу включаешься в круг взаимоотношений с Бесконечностью. Вот она к тебе пришла и села на скамейку возле пруда — давай, мол, побеседуем, испытаем тебя на прочность...
Неслучайно разговор Воланда и Берлиоза очень быстро приходит к Канту. По Канту, Бог непознаваем — мы можем лишь догадываться о его присутствии. Кантовское доказательство бытия Божия, про которое говорят в романе, примерно таково. Если человек способен на поступки, идущие вразрез с его эгоистическими, прагматическими интересами, то это и свидетельствует о существовании Бога. Бог есть стихийная нравственность — он прежде всего "внутри". Помните знаменитую фразу из кантовской "Критики практического разума" — о том, что существуют две вещи, которые "наполняют душу всегда новым <...> удивлением и благоговением. <...> Это звездное небо над нами и моральный закон в нас".
Воланд и есть это самое звездное небо, космос, Вселенная. Он вездесущ. Он вне времени. Он не добр и не зол. Представления о добре и зле свойственны только людям — они не могут ни существовать, ни мыслить вне оценки, вне аксиологии. И Воланду подчас любопытно такое "человеческое" измерение. Когда во время сеанса в Варьете Бенгальскому отрывают голову, Воланд поворачивается на восклицание: "Ради бога, не мучьте его!" И в итоге заключает: "Люди как люди. <...> Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних..." Хотя Булгаков и сатирик, но для него важнее не "грехи" как таковые, а то, как человек их, так сказать, изживает. Помните, как после бала Маргарита просит за Фриду?
— Да.
— Важна именно коллизия раскаяния. Грешник мучился — и прощен. То же самое с Пилатом. Он, как говорится в романе, двенадцать тысяч лун думал лишь о том, что послал невинного человека на смерть; в итоге его грех "отпущен" — как и сам Пилат буквально отпущен с того кресла, в котором просидел все это время.
Если говорить о нравственно-философских идеях Булгакова, то он писатель абсолютно "традиционный". В его книгах "узнаются" Пушкин, Достоевский, Толстой... Все проходили в школе "Капитанскую дочку" с императивом "Береги честь смолоду" — это типично "булгаковская" проблема. В "Войне и мире" Ростопчин отправляет на смерть невиновного человека в лисьем тулупчике, отдает его толпе на растерзание, а потом перед Ростопчиным на улице появляется сумасшедший, кричащий, что он Христос, и Ростопчин понимает, что теперь уже никогда не забудет того погубленного в лисьем тулупчике; вот вам и булгаковский Пилат. И Достоевский, конечно, очень важен — особенно "Бесы". Похоже, у Булгакова в какой-то период это была настольная книга, потому что у него множество реминисценций из романа Достоевского, а есть и прямые цитаты. Например, в "Белой гвардии" инфернальный клетчатый "кошмар" — явный предшественник Коровьева — является к Алексею Турбину со словами из "Бесов", увы, в полной мере актуальными и для сегодняшней нашей жизни: "Русскому человеку честь — одно только лишнее бремя".
— А у меня впечатление, что в "Мастере и Маргарите" Булгаков, по сути, написал два апокрифа. Один апокриф — об Иисусе Христе, вот этот роман Мастера...
— Но он же не пишет об Иисусе. Он пишет о человеке, который, по сути, совершенно непохож на Иисуса, имеет лишь "внешние" его атрибуты. Мы просто автоматически "достраиваем" образ Иешуа до образа Христа, следуя культурной инерции. Это хитрость Булгакова: с одной стороны, всё вроде как в Евангелии, как бы узнаваемо, а с другой — совершенно не так, про другое. В романе Мастера нет никакого Сына Божия, перепутаны реалии. Возникает совсем иная картина: перед нами невинный человек, который гибнет, попав между молотом и наковальней — метрополией (Рим) и колонией (Иудея). И, в отличие от Евангелия, акцент смещен на другого человека — Пилата, с которым связана проблема вины: коллизия трусости, раскаяния и прощения. И сочинение Мастера называется романом о Понтии Пилате: он главный герой.
Если смотреть "извне" и взять за точку отсчета Евангелие — Булгаков действительно имитирует апокриф. Но если попытаться понять внутреннюю логику романа, необходимо прежде всего осознать, "увидеть", что в романе Мастера всё совсем не так, как в Евангелии. Сохранен, так сказать, внешний антураж евангельского сюжета, но по сути иначе. Недаром в самом начале "Мастера и Маргариты" поставлен вопрос о том, как "на самом деле" происходили события, описанные в Евангелиях, имели ли они место в действительности и так далее. И по внутренней логике булгаковского романа выходит, что события эти "на самом деле" происходили так, как описано в романе Мастера — именно этот текст "восстановил" факты в их достоверности. А дальше возникает вопрос о том, как эти события впоследствии были зафиксированы, интерпретированы. Иначе говоря — что из них сделал Левий Матвей, ведший записи, которые, как мы знаем, абсолютно неистинны. Сам Иешуа свидетельствует: "...я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил".
— Левий Матвей "все перепутал".
— Да, но почему перепутал? Ясно же, что не из злонамеренности — ведь никто не любит Иешуа так, как он. Полностью исказив слова Иешуа, Левий написал чистую правду — то есть добавил свои представления о том, "как должно быть". А судя по его имени — Матвей, — из этой "правды" возникло Евангелие. К которому бессмысленно подходить с критерием "было — не было"...
— Второй апокриф — про Воланда. Он же такой странный дьявол, который судит человека по Божьим заповедям...
— Но ведь Воланд никого не судит, никого не наказывает...
— Ну, одного выбросил из квартиры, потому что ему так удобно...
— Да, но если представить масштаб возможностей Воланда, то выкинуть человека из Москвы в Ялту — это такие пустяки... Как, впрочем, и все забавы его компании. Нередко говорят: вот, мол, Воланд устраивает Страшный суд над москвичами. Ну а что в результате? Разбегаются из Варьете голые гражданки, и сгорают в Москве четыре дома. Ну еще какое-то число людей пережили нечто вроде душевной болезни, но всех вылечили, и все благополучно забыли о происшедшем — даже Бездомному—Поныреву пережитое им является лишь в снах. Ничего себе "Страшный суд"... Замечу, что у Булгакова катастрофы всегда оканчиваются ничем — события возвращаются к началу, восстанавливается статус-кво.
В сущности, перед нами театр — всё как бы не совсем "взаправду". К булгаковским сюжетам нельзя относиться со звериной серьезностью. Ибо он писатель очень театральный — по духу, по мироощущению. Недаром говорил, что для него драма и эпос сосуществуют как левая и правая руки пианиста — он одинаково владеет обеими. Отсюда особая драматургия булгаковских сюжетов.
— Евгений Александрович, а вы любите Булгакова? Вот, я смотрю, у вас над рабочим столом портрет его...
— А муж с женой, которые прожили вместе лет сорок, — они любят друг друга?
— Любят.
— Но это любовь уже такая, которую объяснить двадцатилетним нельзя. Тут уже не любовь — тут судьба. Вот так бы я сказал.
— А как эта судьба вас накрыла?
— Даже не знаю... По факту. Интересно было — и до сих пор остается.
— Если вернуться к булгаковскому нравственному императиву, то героическим персонажем в романе можно назвать только Маргариту? Как в "Белой гвардии" единственным героем является полковник Най-Турс, который, несмотря на безнадежность дела, продолжает-таки защищать от петлюровцев Город и в результате гибнет...
— Верно, Маргарита — героиня и в том смысле, что ведет себя героически. Но есть еще Левий Матвей, который — также во имя любви — готов даже убить Иешуа, чтобы прекратить его мучения. А есть еще один любящий персонаж: собака Банга. "Единственное существо, к которому ты привязан", — как говорит Иешуа Пилату. То есть для Булгакова женская любовь, любовь ученика, любовь собаки — явления как бы одного порядка. Иешуа, как мы помним, не видел ничего обидного в сравнении человека с собакой. Истинная любовь безотчетна и самоотверженна.
— Но сам-то Булгаков — романный Мастер? А Мастер уж ни в коем случае не герой. Он в буквальном смысле сломался — заболел психически. Он не может больше противостоять миру и выбирает покой... Почему Булгаков изобразил себя таким?
— Потому что булгаковские автобиографические герои — тот же Алексей Турбин, Голубков в "Беге" и прочие, — как правило, люди слабые в морально-психологическом смысле, проявляющие склонность к компромиссу, не умеющие защищать свое дело. Мягкотелые, одним словом.
— Но сам он таким не был?
— Мы не знаем, каким он был; но такова, видимо, самооценка. Сам себя представлял недостаточно стойким и конформным. Хотя при этом, а может, как раз из-за этого, вел себя подчас эпатажно и даже скандально, иногда лез на рожон, предпринимал рискованные шаги вроде известного письма правительству — читай Сталину — и прочее.
— А при жизни Булгаков как воспринимался?
— При жизни он являлся в основном автором "Дней Турбиных". Это была действительно знаменитая пьеса — почти тысяча раз сыграна с 1926 по 1941 год. Но книг-то не было: почти все, что написал Булгаков, осталось не напечатанным. Единственный более или менее полноценный сборник, "Дьяволиада", это 1925 год; там две повести и пара рассказов. В 1926-м "Дьяволиаду" переиздали, и вышли еще две тощие книжонки — в журнале "Смехач" и журнале "Огонек". А в 1927 году в журнале "Медицинский работник" печатались рассказы цикла "Записки юного врача" и "Морфий". Вот, собственно, и все — до самой смерти. Ну, еще газетные фельетоны...
— Но, по-моему, публиковалось начало "Белой гвардии"?
— Да, первые два фрагмента были в журнале "Россия" в 1925 году. Но его той же осенью прикрыли. Впрочем, в начале 1926-го вышли еще три номера — под названием "Новая Россия"; но Булгаков почему-то не сделал попытки напечатать там окончание "Белой гвардии", хотя технически, насколько я понимаю, такая возможность была. А позже заключил договор с парижским издательством, и в 1927–1929 годах "Белая гвардия" появилась во Франции. Он очень любил эти два небольших томика, дарил — в том числе и будущей жене, Елене Сергеевне. Но на внутреннюю, российскую известность писателя это издание практически не повлияло. В результате к середине 1930-х годов Булгаков был, в сущности, забыт. В дневнике Елены Сергеевны записана история о том, как Булгаков в августе 1937-го случайно встретился с поэтом Чуркиным и тот, услышав фамилию, спросил Булгакова, не родственник ли он писателя, которого в свое время очень ругали в прессе. А услышав, что перед ним "сам" Булгаков, поразился, что тот жив: "Вы даже не были в попутчиках! Вы были еще хуже!.." На что Булгаков с тонкой иронией заметил: "Ну что может быть хуже попутчиков". То есть в середине 1930-х эпоха премьеры "Турбиных" воспринималась как глубокая архаика. А ведь прошло всего десять лет. И действительно все изменилось: индустриализация, коллективизация, новая Конституция... Соответственно, никакого "массового" образа Булгакова в ту пору уже не было.
— А если его сравнить с Платоновым, например?
— Платонова публиковали все-таки. Ругали, но печатали. А это лучше, чем ничего. Но важнее, что его публиковали в журналах. Кроме того, в 1937 году издан сборник "Река Потудань", хотя и не очень большой. Всего у Платонова с 1927 года до войны вышли четыре сборника и потом еще в войну — четыре книжки военных рассказов и очерков. То есть он был "на слуху", хотя чаще в негативном контексте. Платонова периодически "прорабатывали", он каялся, но продолжал писать свое. Впрочем, ни о какой свободе говорить тут не приходится: при жизни Платонова увидела свет едва четверть им написанного; и главный его роман, "Чевенгур", тоже вышел много лет спустя после смерти автора.
— Творческая судьба Булгакова, конечно, ужасна. И все-таки он нашел в себе силы написать "Мастера и Маргариту". Двенадцать лет работы в стол. Нужно иметь большое мужество, чтобы в таких обстоятельствах верить, что "рукописи не горят". По-моему, Булгаков — герой, что бы он о себе ни думал. Но не было ли у него желания посчитаться в романе с советской властью?
— Дело в том, что у Булгакова — при всей фельетонной остроте — нет представления о государстве как "сиюминутном", характерном сугубо для нынешнего исторического периода политическом строе, укладе, нравах и так далее. Скорее, ему близка мысль, что в мире в разные времена разыгрывается один и тот же, по сути, спектакль. Противоборствуют Хаос и человек, Бесконечность и человек. Конечно, в "Мастере и Маргарите" налицо мощный сатирический пласт, но Булгаков при этом писатель-философ. И те, над кем он смеется, не сиюминутные "типы" — скажем, писатели, обыватели, энкавэдэшники, — а по-новому костюмированные актеры в бесконечно длящемся спектакле жизни, который есть в одно и то же время и великая комедия, и великая трагедия, и естественная сцена для испытания различными историческими обстоятельствами божественного начала в человеке — его совести. В этом испытании открывается истина о человеке. И в этом колоссальная правда писателя Михаила Булгакова.