"В детстве все тропинки – твои! Знакомство с миром начинается с первых шлёпающих шагов именно по этим пешим тропкам. Куда ни посмотри, всюду незнакомые, доселе невиданные, да и не мог ты их видеть, края, дивные миры".
17 января 2018 года татарскому писателю Аязу Гилязову исполнилось бы 90 лет. Очерк
"Тропинками детства" помогает нам открыть новые грани его личности. В 2017 году казанский поэт и переводчик Наиль Ишмухаметов перевел повесть на русский язык для сборника автобиографических произведений Аяза Гилязова «Давайте помолимся!». Книга вышла в Татарском книжном издательстве. В русском переводе эссе публикуется в периодике впервые.
***
В детстве все тропинки – твои! Знакомство с миром начинается с первых шлёпающих шагов именно по этим пешим тропкам. Куда ни посмотри, всюду незнакомые, доселе невиданные, да и не мог ты их видеть, края, дивные миры.
Вот и сегодня, проскочив отметку «шестьдесят», стремительно приближаясь к семидесяти годам, я не могу равнодушно смотреть на пешие стёжки-дорожки. Пересекающие большак тут и там, перпендикулярно и вкось обыкновенные тропинки рождают во мне сладкие грёзы, тёплые воспоминания. Куда бы и на чём бы я ни ехал – будь то поезд или автобус – невольно льну к окну: глядя на убегающие вправо и влево, мелькающие в куцых придорожных посадках или скрывающиеся в объятиях неведомых, таинственных лесов тропки, погружаюсь в мир фантазий. Мне кажется, что этими узенькими, утрамбованными десятком тысяч стоп, окаймляющими берега родников-озёр, ведущими сквозь заколдованные чащи-буреломы, плутающими, истомляющими, но всегда выводящими к свету тропинками ходят самые счастливые люди на земле. Так и кажется, что они, не суетясь, не пихая друг дружку острыми локтями, наслаждаясь неповторимыми красотами природы, срастаясь душой с синим-пресиним небом, с ярко-зелёным убранством земли, хмелея от густого аромата полевых и лесных цветов, не по тропинке идут, а плывут по морю счастья.
В детстве все тропинки – твои! Знакомство с миром начинается с первых шлёпающих шагов именно по этим пешим тропкам. Куда ни посмотри, всюду незнакомые, доселе невиданные, да и не мог ты их видеть, края, дивные миры.
Воспоминания детства – сродни неспешно текущим, разрозненным облакам, никогда не связанным друг с другом, события в них, затерявшиеся вдали по таинственным тропинкам, затихшие за туманным горизонтом, никак не выстраиваются в единую, связную цепь. Они похожи и на розовые тени, и на негромкую песню, что звучит на заре, и точно не скажешь, когда всё это было-произошло. Детство горя не ведает, а время начинаешь чувствовать лишь тогда, когда живущая бок о бок беда даст о себе знать в полный голос…
Я благодарен Всевышнему: с рождения наделил он меня тонкой, поэтической душой. Я и сам так считаю, и это же подтверждают въевшиеся в память события.
Однажды летом мама зашла на огуречную грядку, что в огороде напротив гумна. А я, сев на колени, облокотившись, задрав зад, едва не тычась носом в землю, грызу, оказывается, не срывая со стебля, маленький, не больше мизинца, огурчик… Мама, крайне удивившись, спрашивает: «Сынок, чего это ты ешь огурец, лёжа на грядке?» Вспыхнув, как солнышко на заре, отвечаю: «Ты же сама не велела рвать!» Сам-то я не помню, конечно, своего ответа, это мама мне рассказала, и рассказала очень убедительно, первое воспоминание детства храню как самое дорогое для меня.
Мой папа – уроженец Сармановского района, но, сколько себя помню, мы жили в красивом кряшенском селе Верхний Багряж, в доме Андриян-дэдэя, что располагался аккурат напротив церкви. Крепкое, добротное подворье, высокая, как у богатых, изба, но особо мне нравился каменный амбар, его толстые стены летом сохраняли прохладу, а зимой, даже в самые лютые морозы, удерживали тепло. Андриян-дэдэй – плотник, его позвали на работу в сиротский приют, что в Федотовке, он со всей семьёй перебрался туда, а мы временно поселились в их доме. Мои самые тёплые, самые дорогие воспоминания связаны с этой крохотной точкой Земного шара. Церковь, что напротив нашего огорода, школа по правую от нас руку, просторный пришкольный двор – всё это дорогие моему сердцу, сердцу непоседливого мальчишки, места, открывшие мне кое-какие тайны бытия.
Задворки дома Андриян-дэдэя располагались на южном склоне холма, полого спускающегося к одному из рукавов Багряжки, именуемому в народе «речушка Дмитрия». По весне ручей наполняется водой, а во время половодья бурлит два-три дня, как настоящая река, но в летнюю жару пересыхает. Наш отец разбил на берегу этой речушки Метри самый настоящий огород. Источающие сладкий аромат смородиновые кусты сладкой изгородью тянулись там же. Огурцы, морковь, свекла, помидоры, а рядом с этим изобилием буйно росли и пахли непривычные для Верхнего Багряжа дыни и арбузы. Когда приходили гости, папа, прежде чем усаживать их за стол, вёл на огород. Наш папа, учитель химии и биологии в средней школе, любил по утрам и вечерам возиться на грядках.
Самая прекрасная, благодатная пора за последние восемьсот лет выпала, похоже, на тридцатые-сороковые годы двадцатого века. Землетрясения случались изредка, разгулы стихий уменьшились, вулканы, и те с большой осторожностью плевались магмой, лето не жарило беспощадно, было тёплым и приятным. Тридцатые-сороковые – пора моего счастливого детства! Я сравниваю нынешние, то засушливые, то чрезмерно дождливые, летние месяцы нескольких последних лет с той благодатью, что выпала на моё детство, и невольно проникаюсь жалостью к современной детворе… Как же мы были обласканы и избалованы милосердной землёй в своё время!
Деревянная церковь! К стене, противоположной нашим окнам, на самом верху прибита выкрашенная в жёлтый цвет жестянка с датой – «1840». Когда мы были маленькими, церковь отметила, оказывается, своё столетие. Я хорошо помню высокий, даже выше древних окрестных сосен, крест, красующийся на маковке, внутреннее убранство, сверкающее позолотой и серебром, развешанные по стенам кресты, убранные вышитыми рушниками. В тридцатые годы коммунисты деревни – Озын Микайля (Долговязый Михаил) и ещё какие-то мужики – спилили кресты с маковок и, беспощадно топча и сминая жесть куполов, сбросили на землю.
Наискосок от церкви и дома Андриян-дэдэя, слева от нас, здание караулки. Там и пожарная каланча, и конюшня, ржавая ручная помпа, рассохшиеся бочки, на гладких, ободранных липовых столбах, подпиравших кровлю сеней, подвешены крюк, багор, перепачканные сажей кисти-щётки, на мощные дубовые сучки нанизаны протёртые до дыр хомуты, дуги с облупившейся, облезшей краской, взлохмаченные подседельники и прочая сбруя. Мы – ребятня со Средней и Нижней улиц – счастливы! Несмотря на материнские слова «Одна нога здесь – другая там, понял? Говорю, ыштубы уши твои слышали!», ни один из нас не торопится, после обеда мы всегда спешим в караулку. Надо занять удобное место за печкой, где никто не помешает. Вот в караулку по одному, по двое подтягиваются старики, ближе к вечеру аккуратно подходят и мужики. Они степенно, никуда не спеша, здороваются, расстёгивают длиннополые чекмени, старые, поношенные пиджаки, выколачивают трубки и набивают их табаком. И начинается разговор! Двери раскрыты настежь, однако через некоторое время помещение всё равно наполняется дымом, но мы и не думаем уходить, наоборот, из-за печи сначала показываются блестящие носы, потом головы, до предела вытягиваются шеи. Ужин, дом, предупреждения матери забыты, лишь бы не прогнали!.. Где, как не там услышишь шутки, прибаутки, анекдоты, весёлые истории… А если придут знаменитые на весь Багряж охотники Аксак Ибан (Хромой Иван) и Саваляй Питыр (Пётр Савельев)… всё, конец! Мы готовы до ночи слушать их байки. Свёрнутые из самосада «козьи ножки» глухо потрескивают при каждой затяжке, на окна, сто лет не знавшие тряпки, липнет сумрак, на полы, и без того густо унавоженные вековой грязью, ложится новый слой, облетающий с загвазданных лаптей вновь входящих, а нам благодать. Кряшены – весьма терпеливый, покорный народ. Прожив столько лет в Багряже, я не то что не видел, даже не слышал, чтобы багряжские дрались или ссорились между собой. Авторитет взрослых в Багряже – непререкаем, а младшие – знают своё место…
Читайте журнал "Идель" в удобном формате:
Подписка на печатную версию
Сайт
Вконтакте
Фейсбук