Прямые каменные улицы закручиваются вокруг меня серой раковиной, стягивают твердые кольца. Снег сечет лицо и, тая на ресницах, вместе со слезами, превращает силуэты прохожих в мельтешащие темные пятна. Я все шагаю и шагаю: от магазина к магазину. Будто по периметру мчащейся нераскрашенной карусели. Сжимаю в кулаке неразменным пятаком три рубля, которые жажду превратить в горсть пятнадцатикопеечных монет.
Эти монеты я брошу в пасть междугороднего телефона и смогу поговорить с мамой.
Поговорить… Пожаловаться, похныкать в жилетку – так правильнее выразиться.
Магазин за магазином: пять, восемь, одиннадцать… Полыхающие обманчиво-уютным оранжевым цветом витрины жестко, но справедливо бросают мне в лицо: «Ты – инфантильная эгоистка. Ты выговоришься, а твоей матери опять не спать, переживая, что ты – далеко, и она ни чем не может помочь. Возьми себя в руки и, если уж звонишь – говори бодро и весело, что все хорошо. У нее там своих невпроворот забот и дел, которыми она не спешит нагрузить тебя…»
Очередная дверь с негодованием захлопывается за спиной.
«Еще одна попытка. Только одна…» - я привыкла добиваться своего. Или мне спереть всю вину на Тагил? На его сизое небо, высасывающее волю и оставляющее скорченную голую душу метаться холодными стрелами проспектов, всхлипывая и подвывая.
А что дома было иначе?
Ты не неслась из школы, размазывая по лицу сопли, после очередной «битвы за справедливость», уже в подъезде начиная рыдать?
А сейчас ты бьешься за любовь и синяки по-прежнему несешь маме – «подуть».
И еще один вариант оправдания: Зато она всегда в курсе того, что со мной. У меня нет секретов, и она не боится, что я пью или колюсь… Сомнительное счастье, однако.
В четырнадцатой или пятнадцатой торговой точке мне разменивают деньги, и, позванивая пошло отяжелевшим карманом, я кособокой застенчивой нищенкой поспешаю к вокзалу.
Естественно, к междугороднему очередь кольцами.
Еще одна возможность повернуть назад и, пусть вынужденно, но поступить как взрослый человек…
На кабинке номер три вывеска «Аппарат не работает». Я шагаю внутрь, в его теплое, туго набитое запахом пота нутро, прижимаю к уху молчащую телефонную трубку.
Тишина внутри густая и глубокая, как километры ночного неба. Внутри, в этой черной тишине посверкивают огоньками деревни и города, голубые фары одиноких автомобилей бесшумно выхватывают из небытия полосатые дорожные столбики, ели тяжело качают лапами.
- …алло… - тихонько шепчу я в эту темноту, - …алло…- тугой диск проворачивается с размеренным скрипом колеса телеги, - …алло… - обветренными глазами я заглядываю в эту густую темноту и вижу все эти огоньки, столбики, ветки…
Старый аппарат качает головой, вздыхает неодобрительно и соединяет.
- Але! Мамочка! – воплю я, чувствуя, как из трубки струится солоноватое тепло моего дома, как оно согревает, укутывает, как из нищего полу-калеки превращает меня обратно в человека. Мне стыдно, но видимо эритроциты моей крови плавают в любви. Так, должно быть, сильно моя бабушка любила своих детей, а мама нас, что кровь нашу по жилам толкает теперь любовь в необходимом для того агрегатном состоянии. И посреди этого, с ног до головы несчастного, города я стою фонтаном, плещу этой любовью непонятно зачем пытаясь то ли напоить, то ли утопить, то ли пропитать совершенно постороннего человека. А, опустошившись, ползу блудным сыном к родному порогу. Есть в этом смысл? А?
«Все. В следующий раз я не пожалуюсь. Все я стану сильней. Я стану взрослей,» - я иду и действительно чувствую себя сильнее, напоенная маминой любовью и силой.
А мама сидит у телефона, и на диване спит отец, который опять якобы «сильно устал», а на самом деле пьян, и сестренка принесла очередную умирающую от слабости тройку, и на работе снова вылили «ведро помоев» на голову.
И еще, она очень хорошо помнит эти холодные серые улицы, стягивающие кольца вокруг горла, где и так застрял колкий комок. И это бесприютное небо. И себя, нездешне красивую и нездешне наивную девушку в мини и клешах, готовую всю любовь из своих артерий и вен выплеснуть под ноги одного единственного и в сущности совершенно постороннего человека… Только не было тогда у маминой мамы телефона, да и не стала бы она звонить. А если бы позвонила, то сказала бы: У меня все хорошо. А как у тебя дела? У тебя и у Наташи?
…После меня к аппарату номер три выстроилась очередь. Только бесполезно. Сегодня он не работал.