Часть 4
Человек, сидящий на шее рабов, не может иметь верного взгляда на жизнь и потому должен помалкивать. Человек, держащий на своей шее господ, не может иметь верного взгляда на жизнь и потому должен помалкивать. Верный, Божественный, истинный взгляд имеет лишь тот, кто господин, но — не людей, раб, но — не людей.
Одни, сидя на шее других, делаются настолько одухотворёнными, что можно подумать, что у них нет половых, пищеварительных и выделительных органов. Другие, держа на своей шее первых, делаются настолько приземлёнными, что можно подумать, что у них нет ничего, кроме половых, пищеварительных и выделительных органов.
Животные блаженней человека, потому что они находятся во Власти Бога, а не в своей собственной власти или во власти других животных. Человек же, радуясь предоставленной ему возможности отделиться от Бога, заимел лишь одно преимущество этой свободы — возможность беспрепятственно сваливаться в крайности и невозможность стоять ровно и ходить прямо. То он рвётся к власти над другими, думая, что эта власть вернёт ему утраченное блаженство; то попадает в рабство к другим, думая, что властители приведут его в рай; то, испытав гибельность и того и другого, бросается во внутренние сферы, где захватывает власть над собой или отдаёт себя в рабство своим порокам и пристрастиям. Те, кому удаётся выбраться из одной и из другой пропасти, возвращаются на Родину. А Родина наша — это безраздельная Власть Бога над нами, Власть Общего и Вечного Блага над нашей душой.
Равновесие между разговорами о Боге и приближением к Богу безнадежно нарушено в пользу разговоров. Так и во всём: люди столько говорят о жизни, что самой жизни они так никогда и не видят.
Голодание не менее приятно, чем еда. Кто слишком увлекается одной из этих приятностей, сходит с Пути Вечности и теряет Присутствие Бога. Кто хочет пребывать на Пути и в Присутствии, должен постоянно удерживаться от сладостей и той и другой ямы.
«Во всех средствах блюди меру». — Но никто не может знать меры средств, не зная цели, ибо мера всех средств определяется целью. Знать же цель может только тот, кто знает Бога, ибо только Бог, Его Покой, Его Жизнь есть цель существования всякого существа, ибо всякое существо живёт постольку, поскольку в нём спокойно живёт Он. Так ветвь дерева жива до тех пор, пока жив корень.
Можно читать и слушать о тысячах пар всяких крайностей и о тысячах Средин между ними. Но чтение и слушание не может помочь никому, ибо всё запомнить невозможно, а поступать нужно каждую минуту так, чтобы не нарушать, или поддерживать, или восстанавливать равновесие. И потому в душе должен быть Кто-то живой и напоминающий, Кто-то видящий, чувствующий и различающий тонкую нить пути. Стать душою живою, ведомой Его Духом — вóт задача всей внутренней работы.
Пища так разнообразна и приятна, что, вкушая её, незаметно сваливаешься в яму чревоугодия и сластолюбия. Голодание так успокоительно и сладостно, что, отказываясь от пищи, начинаешь испытывать к ней отвращение, незаметно сваливаясь в пропасть изнурения и предсмертного истощения. Голос Господа так тих и ненавязчив, что только в полной внутренней тишине, не питая никаких честолюбивых замыслов и духовных мечтаний, можно слышать Его драгоценный звук и поступать по Его благой Воле, дарующей смысл и еде и голоданию.
Если младший никогда не покоряется старшим — он погибает; если старший никогда не уступает младшим — он их погубит.
Делать зло, то есть причинять боль и горечь, легко. Делать добро, то есть доставлять приятность и радость, легко. Трудно делать Благо. — Вόт почему нас постоянно учат делать трудное, ибо лёгкое мы и так делаем. Лёгкому учить не нужно, его не нужно вдалбливать, всевать, ухаживать за его ростом, беречь, охранять. Трудное же само не растёт, его надо насаждать, постоянно обслуживать, беречь, воевать за него, ибо без сознательных усилий и жертв оно вообще не покажется из земли́ сèрдца.
Человеку легче вечно себя оправдывать или вечно себя обвинять, чем изо дня в день и ежечасно трудится в поисках действительной истины относительно себя.
Хорош не добрый человек и не злой, а честный и справедливый. А честность бывает больше злá, чем добрá, тем паче бывает злá справедливость.
Легко, недолго думая, всё делать для себя; легко, совсем не думая, всё делать для других. Трудно, прислушиваясь к чувству и к мыслям, понимать, когда сделать что-то для себя, а когда — для других, чтобы было Благо всем.
Используй вещи по назначению. Не накапливай их — они истлеют или привлекут воров; не швыряйся ими — в нужной мере они необходимы. Используй их для сохранения Отношений с Богом и людьми, потому что только в этом их назначение.
Человек, который не исполняет правил — скотина. Человек, который не изменяет правилам — машина. Человек, который, изменяя правилам, сожалеет об этом — человек. Человек, который знает, когда отступить от правил, а когда соблюсти их — Бог.
Человек, слишком много говорящий о себе, скрывает Бога. Человек, слишком много говорящий о Боге, скрывает себя. Гдé же Средина ? Средина в том, чтобы, говоря о Боге, не забывать сказать о себе, а говоря о себе, не забывать о Нём.
Слишком бурное проявление чувств пугает так же, как и их абсолютная непроявленность. Слишком обширное умствование угнетает так же, как и полное отсутствие ума.
Когда не знаешь, кого послушаться: сердца или разума и мечешься от одного к другому, то, измучившись, в конце концов, поймёшь, что послушаться нужно Совести, послушание которой даёт возможность сохранять равновесие в послушании сердцу и разуму ради Общего Блага, ибо только чувство вины или оправданности может сказать, когда мы должны послушаться сердца, а когда — разума.
Терпеть легко и не терпеть легко. Трудно постоянно выяснять, чтó терпеть, а к чемý оставаться нетерпимым. Ибо и беспрерывное терпение и сплошная нетерпимость, как и любые крайности, приводят к гибели. А путь жизни лежит между ними.
Драться за себя самому — гибель. Плюнуть на себя — гибель. Спасение только в том, чтобы, беспокоясь о себе, жаловаться Богу, а не беспокоясь — покоряться Его Велениям.
Если человек будет слишком живым, его невозможно учить и вести. Если он будет слишком мёртвым, от него нечего ждать. Если человека вообще не обманывать, он решит, что вся эта жизнь и даже весь мир созданы только для него, — а это неправда. Если человека обмануть полностью, он решит, что его вообще не должно быть в этом мире, — но и это неправда.
Есть скорость Блага моей души, темп Правды, ритм Истины, пульс Любви, такт Вечности. Если я мыслю, говорю, делаю что-то быстрее или медленнее, чем дóлжно, Ты не слышишь и не видишь меня. И это не механика, это — Любовь. Механик, в лучшем случае, может превратить себя в совершенную деталь, но деталь мертва, она не может любить, искать путь, чувствовать правду, уходить от фальши, избегать опасности, а значит колебаться, трепетать, вибрировать, постоянно стремясь выровняться ради того, чтобы не потерять Любимого; деталь не может ни отставать, ни забегать вперёд в поисках Истины, не может занимаясь поиском того темпо-ритма внутренней и внешней жизни, который снова соединит её с Любимым. Живое и любящее постоянно преодолевает притяжение крайностей и стремится к середине в каждой отдельной ситуации. Это и есть Любовь, это и есть Жизнь, это и есть Вечность.
Любовь к себе и любовь к другим — это, в противоречие расхожему мнению, не какое-то исключительное и редкостное отношение, не доставление себе или другим чего-то особенного, необыкновенного, праздничного, лучшего или завидного, — нет, это всего лишь доставление должного. Должное — вóт чтó такое любовь. Недостаток или излишества — не любовь, они проистекают от ненависти и мести, они — реакция на наше собственное детство, и эта реакция заставляет нас мстить нашим детям — то лишая их чего-то, то утапливая в излишествах. Любовь же всегда меж крайностей, а значит любовь есть только необходимое, только должное, только потребное. Любовь боится повредить как лишением, так и излишеством.
Нужно понимать общее правило: чем больше в мире красоты, тем больше в нём уродства, ибо только уродством одних обеспечивается красота других. Братские отношения исключают и красоту и уродство, и нищету и богатство, и учёность и невежество, а также прочие бесчисленные крайности.
И уродство и красота ничего не говорят о душе человека. Если человек не любит, не жалеет, не заботится, то какая разница, урод он или красавец ? Если человек любит, жалеет, заботится, жертвует, то какая разница, урод он или красавец ? Без любви всё бессмысленно; с любовью всё преображается: уродство скрашивается, красота блёкнет, всё подчиняется делу, начинает служить смыслу.
Нервная система большинства людей устроена таким образом, что не может выносить даже кратковременного напряжения от усилий сохранять смысловое равновесие. Оттого поведение большинства людей наполнено сплошными крайностями.
Нервная система Ангелов иная. Но для того, чтобы Ангел понимал тех, о ком призван заботиться, ему сразу не открывают возможности его нервной системы, а проводят через горнило страданий от крайностей, как человека. Лишь после долгих мук, молитв и душевных кровопролитий, а также абсолютного терпения и послушания нервная система Ангела соединяется с нервной системой Бога, что отныне и навсегда делает Его застрахованным от падений в крайности. Остальные люди, которые достаточно настрадались от своих падений и продолжают страдать, должны молить о даровании им непоколебимого Руководителя и, обретя Его, оставаться при нём до конца. Ибо для того, чтобы не падать, нужно держаться за того, кто не падает.
У обычных людей нервная система работает по принципу: «делать — так делать, не делать — так не делать, нечего морочить голову». И это независимо от того скóлько, гдé, когдá, кáк и для чегó что-то нужно делать, то есть их не волнует польза дела и благо жизни, их заботит лишь их нервный покой. Им нужны простые, готовые решения и ясно очерченные действия.
Отличительной чертой истерического детского своеволия является его шараханье в крайности: оно или хочет всего или отрекается от всего, но при этом отрекается в надежде, что Бог, увидев, какое оно "бедное, обделённое, обиженное и умирающее", вернёт ему всё. То есть оно, в конце концов, хочет подчинить Бога себе. Это не путь, это тупик.