Будь вовек благословенна рука, кормящая студента (о кришнаитах – ни слова).
Мы идем и холодный ветер сбивает с ног, и сапоги скользят по льду, а кругом – незнакомая чернота. Вот уже сотый раз, перекрикивая завывание пурги, я интересуюсь у Ветрены: уверена ли она в правильности выбранного пути. Ветренка бурчит в ответ что-то неопределенное. А может, это бурчит у нее в желудке? По крайней мере, в моем: такая же пустота, чернота и завывание.
Откуда берутся силы, заставляющие нас скользить и падать Пушкинским гусем и, тем не менее, идти? Должно быть – надежда. Ведь идем мы в гости к Артуру Пагаджаняну, и там нас наверняка, просто точно, напоят чаем, и возможно, возможно даже покормят. По крайней мере, Наташка намекает, что такие шансы есть.
Артур Пагаджанян – очень высокий блондин армянской национальности с четвертого курса. Он всегда элегантен и мил. Одно время я считала Артура в паре с его другом Мстиславом Воврженчиком самыми интеллигентными студентами худграфа. Потом Мстислав сошел с дистанции, рассказав на одном из факультетских праздников похабный анекдот со сцены. Так что остался один Артур, не теряющий аристократизма даже в балетной пачке и розовых колготах (был такой случай).
Роста в Артуре почти два метра, а может и два. Помимо густых светлых, элегантно подстриженных волос у него ярко-голубые глаза и розовый, всегда готовый к улыбке рот. От армянина в Артуре только национальный нос (ничуть не портящий внешности) и великодушный и гостеприимный характер. Артур - пример того, что рыночные «хачики» далеко не полно представляют армянский типаж. А что до характера, то живи Пагаджанян в более доступном месте, боюсь нашлись бы десятки желающих воспользоваться его добротой, а сейчас неизвестно доберемся ли даже мы до пункта назначения.
Артур живет вместе с мамой и тетей по имени Анаид. Телефона у них нет. Телефон есть только у соседки сверху. Как-то раз Артуровой тете позвонили из Еревана. Соседский ребенок долго пытался понять, по чью душу междугородка, и, в конце концов, спустившись к Пагаджанянам сообщил: «Тетя, там вас какой-то Анаид спрашивает.»
Мамы с тетей я смущаюсь: мы, дети общежития, несколько разболтаны и диковаты, мы странно одеваемся и странно себя ведем. Естественно выглядим мы лишь в естественной среде обитания. Да и с Артуром я знакома весьма опосредованно.
Наконец, уже нежданно, в бездне темноты, холода и бесприютности широко распахивается дверь, сияющая теплым оранжевым светом, и с трудом помещающийся в узком коридорчике Артур гостеприимно заключает нас в объятья: «О, мои Муси! Как вы не заблудились во мраке и вьюге!». Ему приходится низко к нам наклоняться. От Артура тонко пахнет одеколоном: редкость на худграфе, в основном все мы там пахнем одинаково – масляными красками и разбавителем. (Я, правда, очень люблю пользоваться рижскими духами «Аэро» с летящим, опьяняющим ароматом). На Артуре похрустывающая чистотой белая рубашка и цветной платок в распахнутом вороте. Клетчатые велюровые тапочки, в кампании с остальным, смотрятся крайне аристократично.
О маме и тете я в состоянии заметить только, что они очень приятные: мой мозг в тепле начал подтаивать и засыпать, к тому же, нас влекут на кухню, и приходится сосредотачиваться на том, чтобы удержать взгляд от неприличного шараханья по продуктовым полкам и ныряния в холодильник.
На кухне все тоже элегантно и уютно: желто-оранжевые и коричневые тона, с потолка низко свисает круглый абажур из соломки. И запах. Такой специфический запах кухни совсем другой национальности. Киндза? Грецкий орех? Корица? Сулугуни? Какие я там еще слова знаю в этом роде? Тонко нарезанное подсушенное мясо так и благоухало этой приправой (запах пыльный, теплый и терпкий) и еще зеленой петрушкой, вольготно расположившейся на нем и на тонких ломтиках брынзы. Я чуть не захлебнулась слюной, как котик Сошниковой. Еще наливали очень культурно вино из оплетенной лозою округлой бутылки. Конечно, я отказалась, но мне и эстетического удовольствия было вполне достаточно.
Кстати, о котике Сошниковой. У Сошниковой живет котик. Я не знаю, действительно ли котик этот такая недотепа, что не смог отыскать для жизни какого-нибудь места посытнее, чем студенческое общежитие, а тем более комната, где вместе со своим, комплекцией напоминающим селедочный скелетик, сыном живет Маргарита, или он просто дожил у Сошниковой до того, что не находит сил для побега. Я подозреваю, что у котика (не имеющего, кстати, постоянного имени, так как это существо не только питается чем, кто подаст, но и называется как, кто назовет ), просто стерлось в памяти какая она бывает - настоящая еда. И не надо упрекать Сошникову в жестокости: она делится с котиком тем, что ест сама с сыном. Мы, собственно, все как этот котик. Я лично давно ловлю себя на ужасном явлении, о котором уже говорила: заходя в любое помещение я замечаю, что глаза мои самопроизвольно начинают обшаривать места возможного сосредоточения продуктов питания. Я, конечно, тут же старательно упихиваю их в пол. Но факт есть факт.
Ну а котик, он что? Он думает, что еда – это бумажные обертки от колбасы, или крошки печенья, или поварешку от супа из пакета облизать.
А тут мы куда-то с Сошниковой собрались наподольше, и она забегала: чем-то котика надо накормить. Я говорю: схожу-ка я к Светке Багрицкой, она покрасивее живет, может, у нее есть что. Светка, человек добрый, спрашивает: Сметанка подойдет? Да подойдет, наверное, сметанка, - отвечаю, - Очень, должно быть, подойдет. (Она и мне бы неплохо подошла ) – думаю, но просила котику – нужно нести котику. Все по-честному. И понесла.
У Сошниковой на лице сначала отразилось безмерное удивление, переходящее в непонимание. Но она человек с гибким мышлением, быстро перестроилась: Сметана - котику?! А почему бы и нет? И не такое в мире бывает!
И весело так объявила своему животному: Вот сейчас я тебе в тарелочку сметаны наложу!
Котик далеко внизу, у наших ног, вряд ли знал, что такое «сметана», но очевидно, то ли что-то в памяти генетической всколыхнулось, то ли запах неземной амброзии подсказал ему что сейчас случится. Дико возопил котик, задрал головенку на худенькой шейке, задрожал и… подавился слюнями.
Глазки у котика вылупились, он страшно захрипел, и язычок его вылез из распахнутой пастишки, твердый и розовый, лопаткой, сантиметра на четыре вперед. Очень неестественно. Бегает котик и хрипит надсадно. В общем, помирает. Мы с Сошниковой дружно завопили от ужаса: Что делать?!
Слава богу, рефлексы у меня сработали: я как стукану котика по худенькому хребту. Хребет чуть не сломала, зато котику стало легче: хрипеть перестал, и язычок на место вернулся…
Странно, что со мной не случилось ничего подобного. Зато я, подобно Каштанке моментально захмелела от теплого света, дразнящих запахов, уюта и ласковых взглядов. Вообще-то, по официальной версии, мы явились общаться. Только отдувалась за двоих Ветрена, а я плыла… плыла… Мы вроде бы смотрели Артуровы кинозарисовки: тот начал прикалываться по кинооператорской работе. Еще не бывало такого, чтобы кто-нибудь из нас, заманив в гости коллегу, не начал вслед за Пушкиным «зажимать в углу и душить стихами» (здесь. картинами и пр.). Только я думала больше о том, как бы не замурлыкать и не расплыться по ковру.
Потом снова дул в черноте ветер, и между домами пылали костры, сжигающие мусор, и позвякивал на поворотах трамвай. Но мир был прекрасен. Неизмеримо прекрасен.
Если Вам нравятся мои истории, подписывайтесь)