Сошла царица к реке Пахре да по неосторожности и замочила подол платья водою. Отсюда и пошло название — Подольск.
Текст: Михаил Быков, фото: Александр Бурый
Эту легенду в одном из крупнейших городов Подмосковья любят и с удовольствием пересказывают приезжим. "Сказка — ложь, да в ней намек". А намек, видимо, в том, что своим названием и городским статусом Подольск в самом деле обязан Екатерине II. В октябре 1781 года императрица подписала именной указ о превращении села Подол в уездный город Подольск. Почему да как — отдельный вопрос. Сама государыня в этих местах побывала летом 1787 года на обратном пути из крымского путешествия. Но в 1781 году светлейшему князю Григорию Потемкину досталось за долги богатое имение Дубровицы на стрелке Пахры и ее левого притока, Десны, что граничило с Подолом. Ну да это мелочь по сравнению с уже созданной Новороссией и грядущим присоединением Крыма. Самый короткий путь, как известно, прямая. А куда уж прямее из Первопрестольной на полуостров, как не через Серпухов — Орел — Харьков — Запорожье?.. Ну а в Серпухов — через Подол!
УСАДЬБЫ ПАХРЫ
Вот оно — прямое и широкое Симферопольское шоссе, проложенное по древнему Крымскому тракту в середине XIX века. Так и называется: трасса "Крым". Тут надо быть очень внимательным. Скорости приличные, а информационные щиты — в дефиците. Параллельно трассе идет узкий дублер со съездами направо — в Щербинку и Подольск. Промахнешься — окажешься в дебрях подольских промзон, которые страшнее тайги. И никакой навигатор не поможет, потому как нет в его искусственной памяти таких мест. Немногим лучше, если вынесет кривая в центр 200-тысячного Подольска. Тут столичного пошиба пробки даже в середине дня. Застройка современная, начиная с послевоенных "подвигов" немецких военнопленных. А потому запоминающихся ориентиров почти нет. И вообще — скучно.
Веселее город выглядит там, где его на неравные части разрезает Пахра. Северный (московский) берег — плоский и зеленый, южный — крутой и задиристый. Тут остались еще считаные частные домики купеческого вида, прилепившиеся к проспекту Ленина, рвущемуся к мосту через реку. К слову, сугубо исторически на сей раз название имеет некоторый смысл. Ульяновы в Подольске проживали. Хотя если вспомнить о том, что творили в окрестностях города последователи Ильича, о переименовании задуматься просто необходимо.
Если не полениться, выбиться из потока и остановиться на южном берегу, что направо, что налево — попадешь к усадьбам, которыми Подольск славен. Одна, справа, — Ивановское, расцвет которой пришелся на вторую четверть XIX века, когда имение принадлежало будущему московскому генерал-губернатору Арсению Закревскому. И сам генерал, и его супруга, урожденная графиня Толстая, были известны в свете. Герой Бородина граф Арсений Андреевич и красавица Аграфена Федоровна любили гостей. В Ивановском бывали генералы Алексей Ермолов, Денис Давыдов, бретер и светский забияка Федор Толстой-"Американец", поэт Евгений Боратынский и, наконец, сам Александр Сергеевич, весьма увлеченный хозяйкой дома. Последними владельцами усадьбы вплоть до 1917 года были купцы Бахрушины, в том числе и знаменитый меценат, основатель Театрального музея в Москве Алексей Александрович Бахрушин. Была у него мысль — безвозмездно передать имение московским властям для организации там детского санатория. Но революции помешали. До 80-х годов усадебные здания использовались под общежитие, хотя еще в 1960-м Ивановское признали памятником архитектуры и взяли под госохрану. Сейчас тут — федеральный музей... профессионального образования. И еще — краеведческий.
Слева, где сливаются Пахра и Десна, — уже упомянутые Дубровицы. Формально это территория за пределами города, сжатая границами Подольска и Новой Москвы. Желание выкупить усадьбу, украшенную редкой по архитектуре церковью Знамения Пресвятой Богородицы, построенной на стыке XVII–XVIII веков, Екатерина II реализовала и подарила новоприобретение фавориту Александру Дмитриеву-Мамонову. Следующим хозяином Дубровиц стал сын почившего в бозе фаворита Матвей. Тот самый граф Мамонов, что отличился в Отечественной войне 1812 года, дослужился до генерала, но спустя пять лет, уже будучи в отставке, организовал в Дубровицах протодекабристское тайное общество — "Орден русских рыцарей". Кончилось все тем, что его объявили сумасшедшим, долго принудительно лечили. После смерти Матвея Александровича имение было куплено одним из князей Голицыных. После революции в Дубровицах разместился техникум, затем — НИИ животноводства, который находится тут до сих пор. Под присмотром животноводов усадебные постройки потихоньку реставрируют. Одно хорошо: в храм вернули приход, и он теперь служит своему прямому назначению.
Нас впереди ждет еще одна усадьба, некогда расположившаяся на подольских землях, но теперь отошедшая под руку Москвы — Остафьево, известная также как "Русский Парнас". Поэтому проскакиваем мимо Ивановского и Дубровиц до лучших времен. А кроме того, впереди — уникальный Музей Белого движения, открытый в Подольске в 2010 году, и Бутовский полигон, место, где обязан побывать всякий, оказавшийся в этих краях.
ЕДИНСТВЕННЫЙ НА СВЕТЕ
Тыкаясь по подольским пробкам и пробираясь мимо всяческих пакгаузов и складов, замечаем назойливую рекламу, предлагающую элитные трехэтажные пентхаусы где-то поблизости. Сам по себе пентхаус в три этажа — уже нечто особенное, но вот кому он может понадобиться в трудовом и перегруженном предприятиями городе? Обсуждая тему, сворачиваем на Цементную улицу, уставленную ярко-синими железнодорожными контейнерами в три этажа. "А вот и пентхаус!" — в один голос реагируем вместе с моим бессменным товарищем по репортажным набегам фотографом Александром Бурым. Вообще-то Саша — человек сдержанный и жизнь повидавший. Но Цементная улица названа так не случайно. И легкое удивление на лице товарища вполне естественно: а тут ли находится тот самый уникальный музей, в который мы так спешим? Не перепутал ли чего журналист-водитель?
После крутых и зеленых берегов Пахры в старом Подольске, вдоль которых каких-то пятьдесят лет назад еще ходил пассажирский теплоходик, где качались на скромных волнах самодельные деревянные плоты, собиравшие женщин полоскать стираное белье, где на песчаных отмелях шумели пляжники, Цементная впечатляла...
Но вот она плавно перетекает в Плещеевскую, и становится полегче. Нужный поворот в проулок, еще метров двести — и вот она, современная усадьба, принадлежащая Владимиру Мелихову. За воротами — ухоженные земли, молодой сад, скромный деревянный храм-часовня, за ней памятник императору Николаю II. Нет, не китчевый гипсовый истукан из тех, что продаются на скульптурных развалах странного происхождения на подмосковных трассах. Настоящий, работы Вячеслава Клыкова. Здание музея прячется в глубине...
Мне довелось бывать тут и раньше: когда музейное здание только-только построили и энтузиасты во главе с Владимиром Петровичем начали налаживать экспозицию; когда 31 июля 2010 года состоялось торжественное открытие, собравшее несколько сотен неравнодушных к истории Отечества людей со всей страны; когда музей начал планомерную работу. И вот — очередное посещение и очередной приступ удивления. За год, что не был, экспозиция стала еще насыщеннее, хотя и раньше казалось, что свободного места на трех этажах нет.
О частном музее, организованном Мелиховым на собственной земле в Подольске, приходилось рассказывать разным людям. В том числе профессиональным музейщикам, историкам, архивистам. В большинстве случаев реакция была с изрядной долей скепсиса. Мол, какой такой музей? Скорее, демонстрация частной коллекции каких-то предметов и документов, связанных с темой Белого движения и эмиграции первой волны. Кто такой Мелихов? Казак из донской станицы? Строитель по образованию? Ну, все понятно... Кое-кто все-таки соглашался поехать посмотреть. И растворялся скепсис, и исчезали сомнения.
Спрашивать Владимира Петровича о том, сколько лет он потратил на собирание материалов для музея, — неловко. Спрашивать, как ему удалось эти материалы найти и соединить в единое целое, — тем более. Знаю только, что очень многие охотно делились с ним тем, что сохранилось в домашних архивах и сундуках. И что значительная часть экспонатов — оригиналы, а не реплики, как это часто случается сегодня.
Здесь есть образцы оружия, снаряжения и военной формы, старинные ордена и медали, написанные на заказ портреты генералов и офицеров, сражавшихся в Первую мировую и Гражданскую, но самое ценное и интересное — это множество документов, писем, фотографий, книг, брошюр, журналов, газет, плакатов, рисунков, связанных с событиями первой половины ХХ века, которые разорвали Россию на части.
Название музея может ввести в некоторое заблуждение и сузить представление об экспозиции. На самом деле представлены история казачества, события русско-японской войны и революции 1905 года, Столыпинские реформы, перипетии Первой мировой и переворотов 1917 года. И только потом посетитель попадает в залы, непосредственно рассказывающие о Гражданской войне и последовавших событиях. Причем значительное количество экспонатов связано с историей красных. Есть в музее зал, вызывающий неоднозначную реакцию, особенно в либеральных и левых СМИ. Не все понимают, что "из песни слова не выкинешь". И раз противостояние белых и красных продолжилось в годы Второй мировой войны, то были тому причины и мотивы, а следовательно, и этот период нашей непростой истории надо изучать и осмысливать.
По поводу изучения и осмысливания. Музей отличается от демонстрации коллекции тем, что он ведет научную работу с тем богатством, что хранится в его фондах. В Музее антибольшевистского сопротивления — так же. И в библиотеке на третьем этаже, как правило, можно встретить кого-нибудь, склонившегося над пожелтевшими листами книг и документов. Неким промежуточным итогом этой работы является периодически издаваемый альманах.
...Шелестят свежей листвой юные яблони у серо-красных, в прожилках темного дерева стен музея. У входа на вечном посту офицер-"первопоходник" из строгого металла. Того и гляди — шагнет с камня-постамента и спросит сурово: как у нас тут сегодня, в России?
ТАМ, ГДЕ МОЛЧАТ
На Бутовском полигоне тоже шумят яблони. Уже совсем взрослые. Они стоят между дальней оградой и длинными, правильной прямоугольной формы невысокими насыпями, поросшими травой. Не знаю, чего уж так прицепилась ко мне эта мысль: яблони плодоносят, и их яблоки падают под стволы. И остаются лежать там, в траве, затем в снегу — навсегда. Или как?
А еще меж братских могил стоят могучие липы. И, что странно, много таких, которые растут из одного корня несколькими стволами. В лесу или парке это редкость, а тут — сплошь и рядом. Где пять, где семь, а где и вся дюжина.
Когда-то это место в считаных километрах от МКАД было усадьбой Дрожжино, принадлежавшей некоему Федору Дрожжину еще в середине XVI века. Хозяин попал под опричнину царя Ивана Грозного и был казнен. Символично, верно? Уже в конце XIX века имением владел купец Иван Зимин, а с 1912 года управлял хозяйством, главным богатством которого был конезавод, его племянник, тоже Иван Зимин, женатый на приме Московской частной оперы Софье Друзякиной. Стоял тут господский дом, липовый парк уже тогда спускался к прудам, в которых разводили карпов. Порядок в хозяйстве царил абсолютный. Так, по крайней мере, утверждали старожилы. Дорожки, посыпанные светлым песком, клумбы с маргаритками, баня, деревянные срубы для работников...
В Первую мировую и Иван-хозяин, и Иван-управляющий ушли на войну. Оба по ранению вернулись домой. Но если первый, Иван Иванович, вовремя прочувствовал ситуацию и, предварительно отдав имение советской власти, эмигрировал, то второй, Иван Леонтьевич, остался в России. Успел умереть раньше, чем Бутовское имение превратилось в Бутовский полигон. Точно сказать, когда именно эти земли отошли ЧК, трудно. Скорее всего, еще во время Гражданской. Годами здесь выращивали овощи для нужд ОГПУ. Груженые подводы и автомобили увозили урожай по адресу: площадь Дзержинского, дом 2. Но к 1937-му все изменилось. Последних местных жителей удалили, полигон из сельхозобъекта превратился в стрелковый. По легенде, тут должны были упражняться в стрельбе и апробировать новые виды оружия сотрудники НКВД. Легенда не сильно убежала от реальной жизни. В стрельбе здесь упражнялись почти ежедневно. Занималась этим спецгруппа из нескольких человек. А результат — более 20 тысяч расстрелянных по приговорам московских "троек". 2 июля 1937 года появилось решение ВКП (б), следом приказ наркома Ежова — о проведении репрессий кулаков, уголовников и других антисоветских элементов. Аресты по всей стране начались уже осенью. Вскоре большим начальникам стало понятно, что московские кладбища с новой задачей — хоронить расстрелянных — не справятся. Места не хватит. Тогда-то и появились два спецобъекта НКВД под Москвой: в Бутове и "Коммунарке", расположенной тоже на юге, ближе к Калужскому шоссе.
О том, что за колючей проволокой бывшего имения Дрожжино творится что-то жуткое, местные жители догадывались. Выстрелы грохотали по ночам и почти ежедневно. Но охраняли полигон так, что никто об истинном его предназначении знать наверняка ничего не мог. Кроме, понятное дело, самих специалистов из НКВД. Когда количество расстрелов в сутки стало приближаться к нескольким сотням, хоронить в маленьких братских могилах-ямах стало "неудобно". Тогда и появились длинные, в сотни метров, рвы шириной и глубиной в 3 метра, куда стали сбрасывать трупы. После очередной серии расстрелов бульдозер присыпал их слегка землей. А на этот тонкий слой русской земли ложились следующие жертвы...
На полигоне и впрямь тяжело. Даже храмы и поминальные кресты не спасают. Молишься, а облегчения нет. По каменным дорожкам, по периметру окружающим те самые рвы, что сегодня превращены в насыпи-памятники, ступаешь осторожно. Там, под этими насыпями, лежат сотни православных священников, и среди них — митрополит Петроградский Серафим. В миру — Леонид Чичагов, потомок славного русского рода, кадровый офицер, кавалер 14 орденов и медалей. Тот самый человек, что более других способствовал прославлению старца Серафима Саровского. Его — 81-летнего больного старика — расстреляли на полигоне 11 декабря 1937 года.
Лежат тут и те, кто принес славу русскому оружию в первых войнах ХХ века: русско-японской и Первой мировой. Генерал-лейтенант Владимир Джунковский, служивший после убийства великого князя Сергея Александровича генерал-губернатором Москвы, а в годы Первой мировой войны командовавший бригадой, дивизией и корпусом. Примечательно, что уже после февральского переворота революционные солдаты 3-го Сибирского стрелкового корпуса сами избрали Джунковского своим командиром. На службу в Красную армию генерал не пошел — не до того было: аресты, отсидки, вызовы в органы... В декабре 1937-го арестовали в последний раз. Два дворника дали показания, что 71-летний Владимир Федорович "настроен контрреволюционно, так как постоянно нигде не работает и участия в общественной жизни не принимает". В феврале 1938-го Джунковского не стало. Погибли в Бутове адъютант Джунковского генерал-майор Владимир Гадон, георгиевский кавалер генерал-лейтенант Евгений Мартынов, командир 101-й пехотной дивизии генерал-майор Владимир Николаев, георгиевский кавалер генерал-майор Борис Столбин, близкий к патриарху Тихону генерал-майор Мориц Кригер. В списках — один из первых русских военных летчиков, Николай Данилевский, благословивший в профессию будущего Героя Советского Союза Водопьянова, художник и иконописец граф Владимир Комаровский, пасынок адмирала Колчака Владимир Тимирев, расстрелянный в 23 года. А самый младший — Миша Шамонин — погиб здесь от пули в 13 лет.
Фабрика смерти под Москвой прекратила существование только в 50-е годы прошлого века. Но вплоть до середины 90-х территория крепко охранялась сотрудниками КГБ—ФСБ. И в полном объеме мы до сих пор не знаем всех страшных секретов, что прятали от нас на Бутовском полигоне столько лет. А яблоневый сад разбили в 70-е...
ПАРНАС ДОСТУПЕН НЕ ВСЕГДА
Справедливо считается, что усадьба Вяземских—Шереметевых Остафьево — одна из самых знаковых среди подмосковных имений русского дворянства. В отличие от сотен других, сохранившихся в том или ином виде до наших дней, "Русский Парнас" в хорошем состоянии, является музеем и центром культуры. Вот только поиск дороги туда — дело хлопотное.
Уже в самой усадьбе одна из сотрудниц объясняет, что проблема с указателями на самом деле имеется. Местные власти ссылаются на финансовые затруднения и обещают повесить дорожные таблички то ли в 2015-м, то ли в 2016-м.
А пока... Только у железнодорожной станции Щербинка получаешь сносную ориентировку. Но спустя километр-другой читаешь с удивлением: "Остафьево. Аэропорт". Вроде бы все подмосковные аэропорты на слуху, а тут нате вам — что-то новенькое. Впрочем, бог с ним, с аэропортом, а усадьба-то где? Дальше двигаемся по наитию. Раз названия идентичны, значит, где-то рядом.
Оно и впрямь рядом. Вот колокольня храма Святой Троицы, напротив — въездные ворота, за которыми — красавец-дворец с шестиколонным портиком и изящной круглой башенкой над фронтоном. По масштабу вполне сравнимо со знаменитым Архангельским. По содержанию — тож.
И ворота, и калитка, правда, на замке. По ту сторону — девушка в погонах полицейского сержанта. По эту — объявление, объясняющее данный казус. В связи с предупреждением МЧС о штормовом ветре усадебный парк закрыт. Хочется пояснений. Но девушка-сержант немногословна, и все выясняется в администрации музея-усадьбы. Оказывается, деревья в парке немолоды, под порывами ветра могут и рухнуть. Поэтому в целях безопасности граждан доступ на территорию решено прекратить.
Журналисты — не совсем граждане. В том смысле, что даже в сугубо мирных условиях готовы на риск. И после всяческих согласований и определения меры личной ответственности нас все-таки пропускают за ограду. Да, есть в нашей профессии что-то чертовски приятное. Парк пуст, если не считать изредка мелькающих где-то охранников и полицейских. В пруду, что направо от главной усадьбы, тихая рябь. Деревья шумят, но падать на нас очевидно не хотят. Сам владелец усадьбы князь Петр Вяземский выразился по этому поводу с пафосом, но и с любовью к месту:
Природа вся цветет, красуясь пышно,
И, нас склоня к мечтам и забытью...
Насчет забытья — это, пожалуй, чересчур. А вот по поводу мечтаний... На этих аллеях в самом деле кажется, что вот через мгновение за не желающей падать вековой липой мелькнет цилиндр Пушкина, крылатка Гоголя, а то и блеснет пенсне Грибоедова. Прямо по Лермонтову: "Все промелькнули перед нами, все побывали тут". Кроме самого Михаила Юрьевича, впрочем водившего знакомство с Петром Андреевичем Вяземским. А так — Жуковский, Батюшков, Мицкевич, Денис Давыдов и особливо — Карамзин. Тут, в "Русском Парнасе", как именовали усадьбу в соответствующих кругах, писал Николай Михайлович "Историю Государства Российского". Оно и вполне понятно: усадьбу в конце XVIII века купил Андрей Вяземский, которому Карамзин приходился зятем. Спустя век усадьба перешла к графу Сергею Шереметеву, историку и известному коллекционеру, а также в разные годы члену Государственного совета и предводителю московского дворянства. Кроме того, не чужому роду Вяземских. Сергей Дмитриевич был женат на внучке Петра Вяземского Екатерине.
Шереметев возродил впавшую было в запустение усадьбу. И украсил "Русский Парнас" памятниками его великим посетителям: Карамзину, Пушкину, Жуковскому. Поразительно, но после революции национализированная усадьба превратилась в музей, хранителем которого вплоть до 1930 года оставался сын Сергея Шереметева, граф Павел. А дальше — вполне стандартная советская судьба: пионерлагерь, дом отдыха Совмина. Только в 1988 году комплексу вернули статус музея-усадьбы с литературно-историческим уклоном. Реставрацию начали в 1995-м. Закончить собираются к 250-летию Николая Карамзина.
Про Карамзина тут помнят не только в юбилейные годы. Сотрудницы музея приглашают приехать в Остафьево в сентябре, на карамзинские дни. А может, и не приехать, а прилететь? А что: собрать компанию побольше, арендовать вертолетик... Аэродром-то, почитай, в километре. Может, скоро оно так и будет, а? Уж больно тягостно после всех впечатлений возвращаться в столицу через спящие в Щербинке семафоры на переезде, а потом — забитым машинами угрюмых дачников Варшавским шоссе...
Мост через Пахру на будущем Варшавском тракте в Подольске появился только в 1805 году. Да и то — не постоянный, а наплавной. К зиме его разбирали, а неширокую речку пересекали по льду. Так что путешествовавшая тут летом Екатерина Великая вполне могла намочить подол платья в речной воде. Только, даже случись сие, к Подолу—Подольску это никакого отношения не имело бы. В писцовых книгах XVII века уже упоминалось село Подол, что на Пахре, как собственность московского Свято-Данилова монастыря. Кстати, памятник Екатерине II, установленный в Подольске в 2008 году, отражает не легенду, а факт из жизни государыни. Бронзовая императрица вовсе не у воды стоит. Сидит за рабочим столиком, на котором лист бумаги и чернильница. Видать по всему, указ о городе Подольске подписывает.
А легенд на Подольской земле в избытке. По поводу названия усадьбы Остафьево — тоже имеется. Говорят, Петр Вяземский решил назвать имение по первым словам, которые произнесет собиравшийся в гости Пушкин. Александр Сергеевич, вылезая из экипажа, ответствовал на вопрос лакея по поводу багажа: "Оставь его!" Отсюда якобы и пошло.