38 лет назад, 27 июля 1980 года страна провожала Владимира Высоцкого в последний путь. Прощанием с Высоцким завершается роман Александра Архангельского «Бюро проверки», который вышел в мае в «Редакции Елены Шубиной» и уже вошел в короткий список премии «Большая книга». Мы публикуем отрывок из книги о том, как это было.
Мы свернули на пустынное Садовое кольцо и от безлюдных набережных устремились вверх. Но очень скоро вновь притормозили. Вдоль трассы вытянулись ровные шеренги сахарных милиционеров, на тротуарах, плотно, плечом к плечу, стояли любопытные с цветами; они не умещались в оцепление и трепыхались за его пределами, словно сеть с кишмя кишащей рыбой. Внезапно дунул лёгкий ветерок; на мгновение стало полегче дышать. Смутившись своего порыва, он утих, но было ясно, что окрепнет и вернётся.
До меня дошло:
— Сегодня же Высоцкого хоронят! Друзья, обождите, я быстро.
— Мы с тобой, — отвечала мне Муся. — Долматов, можешь здесь машину паркануть? Рискнёшь? Тогда пошли все вместе.
За оцепление нас, разумеется, не пропустили, зато мы просверлились сквозь толпу и оказались рядом с похоронными автобусами. Всё пространство перед театром на Таганке и на множество кварталов вверх было забито людьми. Они гроздьями висели на пожарной лестнице, стояли на крышах табачных киосков; многие плакали. Кто-то молча, а кто-то навзрыд.
С той стороны оцепления раздавали листочки, отпечатанные под копирку; один из сахарных милиционеров потянулся: «А мне?» Человек инженерного вида ответил: «Но вы же, извините, из милиции!»
Милиционер покраснел.
«— А что», — спросил он с обидой, — милиционеры, по-вашему, не люди?
— Люди, — с удивлением ответил инженер и протянул сержанту листок папиросной бумаги.
Тот схватил её и развернул. Губы его шевелились. Что там, что? — нетерпеливо спрашивали из толпы, но сахарный милиционер не отвечал. Дочитав, он бережно свернул листок, спрятал в нагрудный карман. И только после этого сказал застенчиво:
— Не толкайтесь, пожалуйста. Это последние стихи Владимира Семёновича. Домой в Краснодар повезу, это же наша история.
В эту самую минуту раздался вопль:
— Несу-ут!
Все подались вперёд, но тут же схлынули, как волны.
Над головами белой лодкой плыл заваленный цветами гроб. Толпа аплодировала. Гроб приближался к автобусу. Люди не желали отставать, задние ряды давили на передних; плечом к плечу, ещё тесней, ещё сплочённей, чем когда-то в Переделкине, у старца. И даже плотнее, чем в церкви на Пасху.
— Володя, прощай!
Остро пахло едким пoтом, кладбищенскими душными цветами и универмаговским одеколоном. Воздух колебался от тяжёлого совместного дыхания.
Беспощадное солнце палило. Ветерок не спешил возвращаться. И всё-таки тоска не подступала, лишь нарастало сладостное чувство ожидания, словно прошлое уже ушло, а новое ещё не наступило. Было в этом что-то ветхое, индийское — как на фотографии в цветном журнале «Индия» или в репортаже «Клуба кинопутешествий». Грязный Ганг, погребальный челнок, загорелые люди, прекрасная и всеживая смерть.
***
Хотите больше интересных материалов о литературе? Ставьте лайк и подписывайтесь на канал издательства АСТ!