Когда говорят о советских диссидентах, вспоминают обычно правозащитников, либералов и правых. О леваках — коммунистах и анархистах — почти не говорят. Coda исправляет это упущение и вспоминает историю юных коммунаров из Питера, которых посадили за коммунистическую пропаганду в 1979 году.
7 ноября 1979 года в отделение милиции, отвечавшее за порядок на Пискаревском проспекте в Ленинграде, поступил звонок: неизвестный сообщил, что в квартире Ю. А. Зайденшнира собираются подозрительные лица, которые читают антисоветскую литературу, печатают листовки и собираются идти писать лозунги на стенах домов. Этого звонка там, судя по всему, ждали, поскольку отреагировали на него весьма оперативно. Уже на следующую ночь в Петроградском районе были арестованы Алексей Стасевич (1957 года рождения) и Владимир Михайлов (1952 года рождения). Спустя несколько часов и в другом месте была арестована Алевтина Кочнева (1959 года рождения). Так началось одно из самых загадочных дел против подпольных групп левых диссидентов, действовавших в послевоенном СССР.
Слово «загадочные» здесь стоит не случайно. О самом Союзе (Движении) Революционных Коммунаров и о подробностях уголовного дела, как и о дальнейшей судьбе входивших в него молодых людей, практически ничего не известно. Они в буквальном смысле пришли ниоткуда и ушли в никуда — ситуация весьма не характерная для второй половины XX века.
От самой организации не осталось ничего и никого — лишь две листовки в архивах Санкт-Петербургского «Мемориала». О ее деятельности, о суде над ее участниками и их дальнейшей судьбе — абзац в книге Людмилы Алексеевой «История инакомыслия в СССР» и сообщения из диссидентских летописей, таких как «Хроника текущих событий», «Вести из СССР» и тому подобных. Кое-какие сведения о коммунарах можно обнаружить в нескольких работах по истории левой оппозиции в СССР и в постсоветской России, таких как книга А. Тарасова, Г. Черкасова и Т. Шавшуковой «Левые в России: от умеренных до экстремистов» или недавно вышедшее эссе И. Будрайтскиса «Диссиденты среди диссидентов». Поэтому данный материал скорее будет опытом реконструкции, чем документальным повествованием.
Почему именно «коммунары»? Да потому что в их незаметной для окружающего мира и всеми забытой истории как в зеркале отразилась судьба левого крыла диссидентского движения. «Правозащитники» и «демократы» получали организационную поддержку благодаря наличию в их рядах статусных фигур, таких как академик Сахаров, религиозные диссиденты держались за счет своих международных связей, а нарождавшееся националистическое движение существовало благодаря помощи со стороны «русской партии», скрытой внутри КПСС.
В этой пестрой палитре советского инакомыслия «красные антисоветчики» были лишними людьми.
В случае провала и ареста подпольные группы ленинистов, маоистов, троцкистов и анархистов в лучшем случае удостаивались упоминаний в диссидентских хрониках, но никто не подписывал коллективных писем в их защиту и не организовывал на Западе кампаний за их освобождение, а судьба их членов после выхода из мест заключения никого не интересовала. Благодаря этой двусмысленной ситуации, сегодня мы представляем себе историю диссидентского движения в СССР в основном как историю борьбы за права человека, за которой скрывались немногие убежденные противники советского строя. Левые инакомыслящие, смотревшие без розовых очков и на авторитарно-бюрократический реальный социализм, и на неведомый большинству советских граждан капитализм, в эту картину никак не вписываются и, тем самым, выпадают из контекста эпохи.
Житие коммунарское
Нам более или менее точно известен год создания Союза Революционных Коммунаров — 1975. Основателем, безусловно, был Алексей Стасевич — музыкант, гитарист, поэт и художник, а также, по всей видимости, хиппи. Кстати, как сообщала «Хроника текущих событий» при обыске в квартире на Пискаревском было найдено некоторое количество наркотиков, но принадлежали ли они коммунарам или были подброшены милицией (уже вполне распространенная практика в то время), и что это были за вещества — в точности не известно.
Несмотря на то, что во время допросов коммунары заявляли, что в их группе нет лидера, Стасевич, безусловно, был ее центром. Вторым коммунаром стал Владимир Михайлов, рабочий из Днепропетровска, ранее отсидевший по бытовой статье УК, третьей — студентка Государственного института физической культуры имени Лесгафта Алевтина Кочнева.
Узнав друг друга получше, Стасевич, Михайлов и Кочнева, подобно многим другим представителям нонконформистских течений и богемы, решили организовать коммуну на съемной квартире, которую они арендовали у Юрия Зайденшнира. Сам Зайденшнир, скорее всего, тоже был одним из коммунаров, поскольку затем в других диссидентских группах он считался уже твердым сторонником анархизма, а его жену Галину называли «махновкой».
На момент создания коммуны двое из трех ее участников уже состояли в браке. Жену Стасевича звали Марина, 5 января 1979 года у них родился сын Матвей, на момент ареста она также была беременна, но имя и судьба второго ребенка неизвестны. Жена Михайлова Галина и их дочь оставались в родном Днепропетровске. Когда отца арестовали, маленькой Виктории было два года.
Этот момент довольно интересен с точки зрения повседневных практик коммунаров, но, к сожалению, мы и о нем знаем ничтожно мало. Все участники Союза были довольно молодыми людьми, а Кочнева — так и вовсе вчерашней школьницей. Но в том, что Стасевич и Михайлов состояли в официальном браке и имели детей, нет ничего удивительного.
Семьи в те годы создавались довольно рано — отчасти из-за потребности легализовать собственную личную жизнь в глазах родителей, с которыми приходилось жить бок о бок, отчасти из-за стремления как можно раньше встать в очередь на квартиру, которая могла длиться больше 10 лет.
Но в своих лозунгах и программных текстах коммунары называли семью злом наравне с государством. Считалась ли Марина Стасевич членом их коммуны, а если так — тогда почему ни одна из диссидентских хроник не отметила ее присутствия на суде? Постоянно ли коммунары жили в квартире Зайденшнира, или они просто использовали ее как место для своих сборищ и для хранения библиотеки самиздата? И как вообще у Зайденшнира проявилась такая немыслимая по советским временам роскошь, как отдельная квартира, которую он мог сдавать в аренду? К сожалению, наши источники не дают ответа.
Некоторые обстоятельства ареста, попавшие в диссидентские хроники, все-таки отчасти проливают свет на некоторые подробности коммунарского бытия. По утверждениям «Вестей из СССР», на момент обыска в квартире находились жена Юрия Зайденшнира, а также гости семьи, приехавшие в Ленинград из города Белая Церковь. То есть, скорее всего, коммунары арендовали у Зайденшниров не всю квартиру целиком, а одну или несколько комнат, и не жили там постоянно.
Список для домашнего чтения
О политическом кредо СРК вряд ли возможно судить по их путаным и сумбурным листовкам. Куда больше об интересах коммунаров говорят списки литературы, изъятой у них и их знакомых. Диссидентские хроники приводят разные его варианты, но если сопоставить их все, то получается довольно пестрое собрание. На квартире Зайденшнира были изъяты несколько старых книг, изданных в СССР в 1920-х годах и с тех пор попавших в разряд полузапрещенных, в том числе, работа Каутского и Бебеля «Женщина и социализм» и историческое исследование В. Левицкого «Партия “Народная воля”. Возникновение. Борьба. Гибель». Кроме того, были найдены самиздатовские переводы Маркузе и Фромма, фантастический роман Азимова, выпуски «Хроники текущих событий» и «Бюллетеня Совета родственников узников евангельских христиан-баптистов в СССР».
Последний появился в библиотеке группы, видимо, благодаря примкнувшему к коммуне на позднем этапе Алексею Осипову, проходившему по делу журнала «Община» («Дело Пореша — Огородникова»). Так как по этому же делу сразу же после суда над коммунарами прямо из зала была взята на допрос приехавшая из Днепропетровска жена Михайлова, связи группы с религиозными диссидентами могли быть и более тесными. Кроме того, на квартире у самого Осипова была изъята еще дореволюционного издания книга Пауля Эльцбахера «Сущность анархизма».
Взгляды членов Союза, конечно же, нельзя отнести к какому-то определенному левому течению, поскольку литература, необходимая для подобного идеологического позиционирования, была недоступна для граждан СССР. Так что с наибольшей точностью им бы подошло определение «новые левые». Среди коммунарских лозунгов и программных установок встречаются те же самые, которыми наиболее радикальная часть левой оппозиции пользуется и по сей день.
Советский строй они характеризовали как «государственный капитализм» (это от троцкистов), при этом подобно анархистам они видели корень всех проблем в сохранении государства как системы подавления и угнетения личности.
В своем последнем слове на суде Стасевич также заявил о своей солидарности с радикальными студентами и евромаоистами — участниками «Красного Мая» 1968 года в Париже:
— Что в ней [нашей листовке] антиобщественного? То, что мы считаем, что в нашем обществе имеется эксплуатация человека и манипулирование его сознанием? Что нет условий для свободного развития и творчества людей? Что мы солидарны с молодежным движением во Франции 1968 года? Что ячейкой коммунистического общества считаем коммуну?
Галиматья и хулиганство
Скорее всего, активная деятельность Союза (он же «Движение революционных коммунаров», поскольку свои листовки они подписывали именно так) началась лишь на предпоследнем году существования коммуны. Известно, что в ночь после 9 мая 1978 года члены СРК прошли антивоенной демонстрацией от Московского вокзала по Невскому проспекту, но под какими лозунгами и сколько людей приняло в нем участие, мы не знаем. В остальном их политическая борьба заключалась в расклейке тех самых листовок и нанесении по ночам на стенах домов надписей «Демократия — не демагогия!» и «Долой госкапитализм!»
Собственно, на лозунгах группа и погорела. «Вести из СССР» довольно подробно описывают обстоятельства ареста, и почти все они указывают на то, что один из членов коммуны был завербованным информатором. Им мог быть как раз Осипов, который сперва отправился писать лозунги вместе со всеми, затем, уже выйдя из дома, куда-то позвонил (видимо, из уличного телефона-автомата) и тут же ушел, «узнав о болезни жены». Потом он на первом же допросе рассказал, что «Михайлов и Стасевич вышли из дома, имея при себе краски, кисти и клей», правда, затем он отказался от своих показаний, заявив что они «были даны под давлением».
Оказалось, что в милиции точно знали, куда именно и во сколько коммунары пойдут рисовать свои граффити, благодаря чему Михайлова и Стасевича фактически взяли с поличным. При этом послать людей в форме милиция, видимо, постеснялась и отправила на задержание добровольных помощников (они же — «бригадмил» , они же — «комсомольские оперотряды») под видом случайных прохожих.
На следующее утро «оперотрядовцы» в восьмером подкараулили и избили Юрия Зайденшнира, после чего его тоже задержали и приговорили к аресту на 15 суток. Самих коммунаров поместили в следственный изолятор КГБ, но затем Комитет неожиданно потерял к ним интерес и передал дело в УВД по Ленинграду, где следователи Васильев и Петров (если верить «Вестям из СССР») квалифицировали его по статье 206 часть 2, то есть как «злостное хулиганство».
Суд над членами СРК состоялся 25 декабря того же 1979 года. Председательствовал судья Демченко, обвинение представляла прокурор Любавина. Стасевич от услуг профессионального защитника отказался, Михайлова и Кочневу защищали адвокаты Гуревич и Горошевская.
Со стороны обвинения на процесс был выведен свидетель, участвовавший в аресте Стасевича и Михайлова. Вторым свидетелем был некий Алексей Федоров, от которого следователь КГБ добивался признания, что инициатива расклейки листовок принадлежала именно Осипову, но тот сумел вывернуться и на суде рассказал, что коммунары зашли к нему в гости и оставили листовку, которую он сжег, не читая.
Вообще, роль Осипова во всей этой истории видится двоякой: с одной стороны, в день ареста коммунаров он действует как совершенно явный засланный казачок, а с другой — Комитет проявляет к нему весьма пристальный интерес. Скорее всего, эта ситуация стала результатом межведомственной борьбы между МВД и КГБ, в том числе, за роль наиболее эффективного борца с диссидентами. Милиции Осипов был нужен на свободе (очевидно там его держали на каком-то крючке), в то время как Комитет пытался посадить его по делу «Общины».
Стасевич и Михайлов виновными себя не признали. Кочнева признала вину, осудила свои поступки и попросила о снисхождении. Адвокаты ходатайствовали о переквалификации деяний коммунаров по 190–1 УК РСФСР («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», ее чаще всего давали диссидентам), максимальный срок по которой составлял три года, в отличие от пяти лет по ст.206, но получили отказ.
Суд предпочел выставить коммунаров обычными уголовниками, из-за чего нам вряд ли удастся хоть когда-нибудь ознакомиться с документами их процесса.
Дело в том, что дела по диссидентским статьям, таким как 190 или 70 УК РСФСР («Антисоветская агитация и пропаганда») как правило, попадали в надзорное производство Прокуратуры СССР, благодаря чему их копии остались в специальном фонде Государственного Архива Российской Федерации. А дела по хулиганству, считавшемуся уголовным преступлением небольшой тяжести, хранились в архивах районных отделов МВД, где их зачастую уничтожали задолго до наступления 50-летнего срока, определенного внутренними инструкциями. Так что материалы уголовного дела коммунаров, скорее всего, сгорели в ржавой бочке лет десять тому назад.
Чтобы лучше проиллюстрировать ход процесса, процитируем отрывок из «Хроники текущих событий»:
«Прокурор в обвинительной речи сказал, что у обвиняемых мотивы преступления были не политические, а чисто хулиганские. Например, листовка содержит галиматью, ни ему, ни другим членам суда непонятную, — разве это не хулиганство? Они специально расклеивали их, чтобы нарушить общественный порядок. Прокурор потребовал три года строгого режима Стасевичу и Михайлову и полтора года общего режима Кочневой».
Суд дал ровно столько, сколько просил прокурор, фактически просто подписавшись под обвинительным заключением.
Стасевич отбывал наказание в лагере № 231/5 в поселке Лесном Верхнекамского района Кировской области. Там он пытался бунтовать, отказывался выходить на работу, за что 12 марта 1980 года получил 15 суток штрафного изолятора. Позднее лагерная цензура конфисковала два его письма, из-за которых ему угрожали переквалификацией статьи на ту самую 190–1, которую он, вместе с другим коммунарами, и требовал для себя на суде. Под конец срока его перевели в знаменитый Владимирский централ.
Освободившись, Стасевич пытался прописаться в Москве у своей матери, но постоянно получал отказы, несколько раз был избит неизвестными, потом его вызвали на профилактическую беседу, где прямо намекнули, что для него было бы лучше покинуть столицу. Бывший лидер коммунаров перебрался в Улан-Удэ, где провел всю перестройку, встретил распад СССР и пережил 90-е. В начале нулевых годов ему удалось вернуться в Санкт-Петербург, где он и скончался в 2004 году.
Михайлов был доставлен в лагпункт № 233/33 в поселке Совза Коношского района Архангельской области, досиживал свой срок в одной из тюрем Архангельска (учр. УН-42/1–1), о его дальнейшей судьбе ничего не известно.
О судьбе Алевтины Кочневой после суда над коммунарами также ничего не известно.
Осипов был арестован в начале июня 1980 года, причем, видимо, лишь отчасти по политическим мотивам. Еще до ареста его неоднократно задерживали и доставляли в медвытрезвитель, да и суд отправил его не в лагерь и не в одну из тех закрытых психиатрических лечебниц, где гноили диссидентов, а в банальный ЛТП в г. Апатиты Мурманской области. После этого его следы также теряются.
Текст: Алексей Байков. Иллюстрация: Саша Сердюкова