Если одну мечту мечтать всю жизнь, то жизнь получится довольно тусклой. Мечты нужно стремиться исполнить. Чтобы освободиться, вздохнуть и раскрыться навстречу новым. Этот текст – по сути, о том, как исполнять собственную мечту. Просто. Спокойно. До конца. И продолжение следует...
Предыдущие главы: Глава 1. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6.Глава 7. Глава 8. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12.
На выезде из Ванино – лаконичный указатель. Предельно лаконичный: прямо – Лидога, налево – в лес. Так просто и написано: В ЛЕС. Причем если до Лидоги указан километраж – 324, то В ЛЕС (который налево) – можно, видимо, гнать до упора, бессрочно. Направо дороги нет.
Но правда еще холоднее, потому что прямо, то есть в Лидогу – это по сути тоже в лес, только еще и через горы. Дорога вьется меж сосен, елей и редких берез, падает в спуски, карабкается на подъемы, кружит в серпантинах, по ходу пересекает Сихотэ-Алиньский хребет, под колесами путаются бесконечные тоненькие таежные речки, одну из них с названием, похожим на что-то грузинское, – Гобилли – пришлось накрывать мостиками 11 раз. Прямо соперница речки Арково, что на Сахалине.
И, кстати, всю дорогу сперва до Лидоги, а после и до Хабаровска сохранялось ощущение, что день, начавшийся с не-улетающей ёлки возле автозаправки у Александровска-Сахалинского, все так и длится – третьи сутки кряду, прерываемый какими-то скомканными полуночами, что, не успев как следует набрать настоящей темноты и сна, прерываются ранними серыми промозглыми рассветами, полными каждый раз совершенно новых впечатлений.
Но сейчас впечатления привычны и монотонны: дорога. Новое только одно: пустота. Какая-то абсолютная. Совершенная. Непрерываемая. Ненарушаемая... Сумерки не спешили нас оставлять: мы ехали точно на запад, и солнце, наверное, просто не успевало за нами. Деревья. Лента полотна. Поземки. Речки. Мостики. Ни одной деревеньки. Ни одного даже домика. Ни одной автозаправки. Да что там – и съезда ни одного не припомню, хотя они наверняка есть. Почти ровно на полпути до Лидоги – придорожное кафе, в народе так и прозванное – «Половинка». Отсюда, если вдруг что, можно позвонить – вышка сотовой связи рядом. В остальных местах связь не везде, зато стоят знаки – мол, можно запросить помощь через спутник – аппараты в вахтовках дорожных рабочих. Короче, – космос. 324 километра разряженного пространства. Не помню, чтобы нас кто-то обгонял. И не вполне отчетливо припоминаю встречки. Зато сама дорога показалась удивительно новой. Потом узнал, что не показалась – ее начали строить в 1997 году, а последний асфальт уложили лишь… осенью 2017-го, то есть почти через год после того, как мы по ней проехали.
Где-то здесь, по пути, Воробчуков – как почти всегда энергичный, воодушевленный, спросил:
– Ну что, теперь чувствуешь, как огромна наша страна?
Я его сильно разочаровал. Я не чувствовал. Я ведь «упал» на Сахалин с самолета. И обратно – в Омск – мне предстояло добираться так же, только из Хабаровска. И что-то более-менее доходить стало только в аэропорту, где регулярно объявляли, что Южно-Сахалинск из-за снегопада самолеты не принимает и не выпускает. А я ведь только что оттуда. Вырвался. Но теперь все – вариантов нет. Остров отрезан. Только паромом. Но паром – это, читай выше, – с полной вероятностью до 36 часов чистого плаванья, не считая ожидания на берегу.
Правда, можно еще пешком (или на снегоходе) по льду – от мыса Лазарев до мыса Погиби. Некоторые так и делают. Но это – абсолютный экстрим. Кстати, здесь, под нешироким – всего 7 километров – проливом им. Невельского все собираются прорыть тоннель. С царских еще времен. Теперь вот вроде заявлено, что будут строить мост. Ну дай бог...
В Хабаровске мы попрощались. Экспедиция, по сути, закончилась. Дальше – просто путь домой. Мой – короче: пять часов самолетом до Новосибирска плюс 10 поездом до Омска. То есть после двух ночей на паромной койке осталась еще одна – в купе вагона, и ты уже можешь упасть на свою, дома. А Воробчукову, как он сам прикинул, предстояло еще 4-5 суток жесткого, быстрого автопробега.
Но в Омске я ждал его долго. Нетерпение и волнение растягивали время. Мне представлялось, он едет неделю. Или дольше. Как будто проваливаясь в пустоты, подобные перегонам Ванино-Лидога, показавшемся мне космическим. А подобных и в самом деле немало на этом и правда долгом пути.
И вот тут – в ожидании – как будто прояснилось. И я как-то неполно еще, как сквозь сумерки или туман, но начал осознавать всю ширь его паромных рассказов – про весь путь, про всю – по сути, одиночную экспедицию – от Санкт-Петербурга (куда Воробчуков тоже приехал все на том же черном Nissan’е из Омска) до исхоженного героем этой «командировки» Невельским побережья Татарского пролива и далее – на Сахалин.
…Все началось с конца. На Новодевичьем кладбище в Санкт-Петербурге. Здесь похоронены Геннадий Иванович Невельской и его супруга Екатерина Ивановна (в девичестве Ельчанинова). Ему было 62. Ей – 47. (Кстати, даты, указанные на надгробиях – предмет для отдельного исследования и рассказа, и отнюдь не любительского).
Екатерина Ивановна пережила мужа всего на три года – как будто затем, чтобы успеть завершить то, что не довел до конца адмирал. Она издала книгу, над которой Невельской работал, можно сказать, всю свою жизнь, – о деятельности Амурской экспедиции. В его редакции она так и называлась «Действия наших морских офицеров с 1849 по исход 1855 года на отдаленном Востоке нашего Отечества и их последствия». Но из печати вышла под заглавием куда менее скромным «Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849—1855 гг. Приамурский и Приуссурийский край». Есть довольно правдоподобная версия, что к этому приложил руку великий князь Константин Николаевич, бывший сперва, можно сказать, воспитанником, а после ставший покровителем Невельского...
– Питер встретил меня, как и положено, промозглой сыростью, – негромко рассказывал Воробчуков, пока мы долго, очень долго плыли на пароме Холмск – Ванино.
Паром подрагивал, «спотыкаясь» и распарывая лед. Ровно, на одной ноте, довольно тихо, но немного занудно и… как-то очень надежно гудели двигатели. Льдины ухали и били в борта, отскакивая и разваливаясь. Мы часто прерывались, выглядывая в… наверное, да, все же скорее окно, чем иллюминатор. Выбирались на палубу, обедали, пили кофе, дремали, в очередной раз беседовали с соседом по каюте Стасом… А потом Воробчуков все снова и снова рассказывал – про весь свой путь. И про путь Невельского. Который начался под Костромой, а закончился в Питере.
– Город был уже весь предновогодний, но на Новодевичьем, ясно, ничего этого не чувствовалось, – вспоминал Воробчуков. – Это место напомнило мне, знаешь, ну как будто старый Лондон. Конечно, он, может, и не такой вовсе, но по фильмам, для всех чтобы понятно было, так вот – зрительно – атмосфера была именно такая. Легкие сумерки, зеленые от постоянной сырости стволы голых уже деревьев. И ветки – голые тоже – высоко-высоко. Что это были за деревья, не знаю, может быть, вязы. Надгробия – в тон – черненые временем, той же сыростью. И скромные, и вычурные, особой такой архитектуры, штучные, на современных кладбищах таких не встретишь. Кладбище, конечно, можно сказать, мемориальное. Здесь и Некрасов, и Боткин, и Врубель. Ангелы, кресты, девы… Но в целом – крайне скромно, как-то очень-очень так тихо, негромко. Но и на этом общем фоне могилы Невельских – просто на удивление… аскетичны даже, я бы сказал. Белый мрамор, черное подножие, металлическая – и явно уже наших времен – оградка. Мне, знаешь, очень понравилась надпись на надгробии Невельского: «Блажени чистiи сердцемъ яко тiи Бога узрятъ». А год рождения – 1814-й – неверный. Он ведь подчистил себе год, чтобы поступить в Морской кадетский корпус, и по документам так и осталось, так на памятнике и выбили. Хотя после все юбилеи, всё отмечали, отсчитывая от подлинного года рождения – 1813-го.
Здесь же, в Питере, Воробчуков выполнил просьбу… музейщиков из Чкаловска. В этом городке (вернее, в то время – селе Василёво) близ Нижнего Новгорода Валерий Чкалов родился, и после его гибели в родном доме организовали музей. В далеком уже 1940 году. Так получается, что Сергей Анатольевич в нем бывает часто.
– Почему-то, знаешь, тянуло всегда, – говорит, – и я даже не понимал почему. Но вот в эту поездку или экспедицию… но экспедицию – это, наверное, громко слишком. Давай как Невельской – в эту командировку – выяснилось, что Чкалов один из своих знаменитых беспосадочных перелетов завершил-то… на острове Уд. А это – залив Счастья! Бок о бок с Петровской косой! Они как раз и отделяют залив от Охотского моря – Петровская коса, как ее продолжение – остров Уд (теперь его называют островом Чкалова) и дальше – остров Лангр (теперь – Байдукова, второго пилота). И вот я опять заглянул к ним, рассказал, что еду в Питер, зачем, а у них как раз небольшой пробел – Чкалов жил недолго в Северной столице, но они не знали даже – а есть ли хотя бы мемориальная табличка на его доме. Я обещал посмотреть. Нашел, сфотографировал, хотя уже и довольно темно было, и отослал в музей. Причем оказалось, дом стоит углом на улице Вишневского. Писатель такой советский. И между прочим – прототип критика Латунского из «Театрального романа» Булгакова. Видишь, какие круги и петли. История на историю. Теперь вот думаю, должна, наверное, и какая-то булгаковская ветка образоваться в моих походах.
«Отработав» питерскую программу, Воробчуков уже на другой день был в Солигаличе – недалеко от этого старинного городка Костромской губернии в родовой усадьбе Дракино родился Геннадий Невельской. От усадьбы ничего не осталось, только место, отмеченное стелой. А в Солигаличе есть и улица Невельского, и скромный памятник, и большой зал в краеведческом музее. Музей – в старинном двухэтажном здании в самом центре города. А Солигалич, основанный, к слову, еще в 1335 году, весь резной. По крайней мере такое оставляет впечатление. Деревянное кружево как украшение фасадов домов, резные наличники – визитная карточка города, причем с очень давних времен, и традицию стараются поддерживать до сих пор. Воробчуков, не торопясь, все кружил и кружил по улицам. Он всегда так, и объясняет это просто:
– Знаешь, вот это состояние души, настроение, когда ты подъезжаешь к местам, о которых много думал, читал, знаешь, пытаешься представить… И вот, наконец, видишь все собственными глазами – это хочется повторять снова и снова. От этого не устаешь. В этом, возможно, весь смысл путешествий. Так зачем торопиться. Впитывай, смотри. Все ведь всегда немножко не так, как представлялось.
И он впитывал. Речка Кострома, мостик, заснеженный храм. Храмов вообще много, но все больше, к сожалению, брошенные и разрушающиеся, но все равно – удивляющие своим былым великолепием.
– Впечатления, как ни странно это покажется, очень похожи на те, что оставляет, например, Тобольск, – опять неожиданно «закольцовывает» Воробчуков. – Там ведь тоже, далеко в общем-то от нынешних центров, дорог, но всегда поражает – какая же там раньше была жизнь. Тобольский кремль – насколько он мощный, величественный, красивый, пропитанный стариной и тем, русским укладом. Так и Солигалич. Столько церквей, соборов! И по пути к нему, и в самом городе. И ведь каждому храму, а они как на подбор – мощные, каменные – свой приход, а это – думаешь – сколько же здесь жило народу, как здесь все бурлило и кипело. А город вообще почему Солигалич – соляные прииски. Ну и, разумеется, купцы, ярмарки – то есть богатое, очень живое место.
Смотритель краеведческого музея (который, кстати, носит имя Г. И. Невельского) показалась Воробчукову «строгой и погруженной»:
– Представь, я захожу, а она очень внимательно, сосредоточенно читает книгу. Толстую такую, со множеством закладок, выписки какие-то делает. Я потом глянул титул – «Дьяки и подьячие XVI века в России» называется. Как тебе? Вот такие люди в Солигаличе. По музею, конечно, провела со всем радушием. А там и современные художники выставляются, и есть живопись старинная, «дворянская», из родовых имений, причем она – я уж не знаю, наверное, все-таки заведующая, очень внимательно, скрупулезно подмечает детали. К примеру, на разных портретах – одно колье. На разных женщинах. И время написания картин – разное. Женщины – похожи. То есть, возможно, это мать и дочь. Это неизвестно, но она имеет право сделать такое предположение. И мне вот это понравилось, такой подход. Про Солигалич, конечно, рассказала очень много. В зале Невельского посетовала, что до Сахалина уже вряд ли доберется – годы, далеко, хлопотно. И каково вот такие признания слушать от человека, которому, конечно, по заслугам, или я не знаю как сказать – оказаться там, где был ее знаменитый земляк. А я там уже был и скоро буду снова, я туда и направляюсь. Честно говоря, не помню, сказал ей об этом или так и не насмелился. Но вышел из этого старинного домика, конечно, полный впечатлений. И их не передать. Не передать. (Больше фото из Солигалича – здесь).
Здесь же в Солигаличе Воробчуков решил ставить почтовые штампы на форзаце своего «путеводителя» – книги Невельского: Почта России / Солигалич / Костромской области / 10.12.16.
В Заволжске повезло меньше. Этот городок теперь относится к Ивановской области, но прежде входил в Костромскую губернию, и близ него Невельские приобрели имение уже после завершения Амурской экспедиции. Здесь тоже есть краеведческий музей, но он оказался закрыт.
– Я стучал настойчиво, потому что как-то чувствовал – есть там жизнь, – смеется Воробчуков, – и в самом деле, сторож в конце концов открыла. Недовольная, конечно, но разговорились – показала в какую сторону ехать к этой усадьбе. Ее, само собой, тоже нет, но я надеялся хотя бы понять направление, «потоптаться в снегу» сколько можно. Добрался до крайней деревни по этой дороге, мне подтвердили – да, все верно, это было здесь, но сейчас – зимой – туда не пробиться. Но в этом, знаешь, тоже ведь есть свой смысл – не стоит все вот так вот сразу доделывать до конца. Стремиться – надо. Но если не смог – значит, нужно оставить на другой раз. Судьба. И я решил – вернемся сюда летом. И не только сюда.
А теперь – одной строчкой – с Волги вполне себе хожеными понятными «тропами» (и поэтому – какой смысл особо на них останавливаться), чуть притормозив вместе с Воробчуковым в родном ему и мне Омске, переносимся на Ангару, в Иркутск. В XIX веке город был столицей Восточной Сибири. И это чувствуется.
– Иркутск мне нравится. Особенно летом, – вспоминает Сергей Анатольевич. – И архитектурой своей, по окраинам – совершенно сибирской, с этими деревянными избами. Зато в центре есть такие улочки, такие уголки, где, не особо-то и исхитряясь, можно сделать фотографию, что покажется – ты где-нибудь в Европе, в той же Чехии, например. И вообще – хороший, здоровый город, в ладу с историей, памятник Колчаку у них давно уже стоит. И сколько у нас было шуму по такому же поводу. И вообще, кроме памятников, здесь немало как раз «малых архитектурных форм», как их называют, которые придают шарма, такого дополнительного туристического обаяния городу. То тебе турист встретится с рюкзаком. То – герб города в чугуне в полный рост. То – Гайдай со своей великой троицей Трус, Балбес и Бывалый… Запоминается.
В Иркутске Воробчуков, конечно, бывал не раз, но в этом декабре у него была только одна цель – Крестовоздвиженская церковь, один из старейших (1760 года постройки) храмов Иркутска. Здесь в 1851 году венчался Геннадий Невельской.
Его избранница, племянница гражданского губернатора города В. Н. Зорина, Екатерина Ельчанинова была на 18 лет моложе мужа. Она «только что вышла из Смольного монастыря». А познакомились они здесь же, в Иркутске – Невельской не раз проезжал через город по дороге в Петербург и потом обратно, к заливу Счастья. И однажды сделал предложение. Она, испугавшись, ответила отказом. Он уехал. А возвращаясь – уже в последний раз – из столицы к Охотскому морю, на Петровскую косу приехал уже с молодой женой: Екатерина Ивановна на повторное настойчивое предложение сказала «да», они обвенчались. И пять лет прожили на краю земли. В условиях немыслимых не то что для 19-летней выпускницы Смольного, но и для любой крестьянки. Здесь она родила ему троих дочерей…
– Иркутск в ту пору ведь был, можно сказать, городом декабристов, – объясняет Воробчуков. – До сих пор сохранились усадьбы Волконских, Трубецких – деревянные, простые, красивые. Памятник женам декабристов стоит в одном из скверов. И это все – было перед глазами юной Екатерины Ельчаниновой, очень правильные примеры, так ведь? Поэтому есть версия, и я склонен ей доверять, что она согласилась стать женой Невельского как раз из-за высокой цели, к которой он шел. Он ведь умел заразить своей идеей. И хотя ее, может быть, чисто по-девичьи пугало – Охотское море, студеные воды, льды, край света. Но ведь жены декабристов отправились за своими мужьями. А она – разве слабее? Преодолела себя.
А на храме висит мемориальная доска – о том памятном венчании.
– Что там, лед?
Какой-то удар в борт опять отвлек нас, я выглянул…
– Да нет. Плывем, но почти открытая вода. Может, шальная льдинка какая.
Прислушиваемся еще… Да, ни скрежета, ни толчков, ни дрожи. «Сахалин-8» скользит по невидимой звонко натянутой нитке Холмск – Ванино.
– А за Иркутском, – продолжает Воробчуков, – и ты уже знаешь об этом, – тебя ждет очень живописная дорога: длительные спуски, подъемы. Байкал появляется резко, спускаешься с перевала – и вот он. Лежит синим стеклом, но это вода, не лед. Байкал замерзает всегда во второй половине зимы, в феврале, поздно. Первое поселение – Култук. Дежурная фотография с косогора. Дежурный заезд к торговцам омулем. Отъезжаешь от Байкала – Бурятия, Улан-Удэ, ну он уже чуть в стороне. И вот отсюда – готовишься, заливаешь полный бак, проверяешь машину, потому что дальше – долгий, мощный такой пробег по пустынной почти местности по трассе под названием Амур (в народе – Амурские волны, потому что вскоре после ввода в эксплуатацию дорога пошла волнами), – Воробчуков невесело улыбается. – Населенные пункты если проезжаешь, то только по краю. Из крупных после Читы (тоже по объездной) только Биробиджан, но он остается в стороне. Дикая природа. Очень хорошо думать при этом, ничто не отвлекает. Мало заправок, следишь постоянно, чтобы бак был не на нуле, потому что очередная заправка может оказаться закрытой – и что тогда? Проезжаешь Петровск-Забайкальский. Там есть музей декабристов. Я заезжал туда 10 раз. Ни разу он не был открыт (только в марте 2018-го, в 11-й раз, по дороге в Тынду-Якутск-Магадан, наконец-то повезло: музей был открыт). Один раз почему-то оказалась открыта первая дверь, но все остальные – как будто забаррикадированы, и ни на какие звонки и крики никто не отзывался. А жаль, музей красивый, рядом памятник – декабрист в кандалах с женой, малыш на руках. И от музея прямо идет бывшая улица Дамская в честь как раз того, что на ней жили жены декабристов. А сами они, судя по всему, сидели в здешнем остроге. Но, я думаю, недолго. Вот все хотел узнать подробнее – но пока никак.
О декабристах в этих краях «зарубок» немало от Томска до Иркутска и дальше, на Байкале есть даже станция Кюхельбекеровская.
– От поворота на Тынду и Колымскую трассу, – продолжает Сергей Анатольевич, – разумеется, туда не поворачивая, спускаешься южнее, и вот тут, вдоль границы с Китаем, начинается жизнь, трасса оживает: город Свободный, Благовещенск, Биробиджан, Хабаровск.
Кстати, Хабаровск, хоть и не впрямую основан Невельским, но обязан ему своим рождением. Вот что между заботами о спасении от голодной смерти Бошняка и других зимовщиков в Императорской гавани он – дословно – писал из Петровского Н. Н. Муравьеву, готовившему первый судьбоносный сплав по Амуру: «Я прошу Ваше превосходительство приказать поставить в устье реки Уссури (то есть как раз на месте нынешнего Хабаровска) пост из 30 человек. Пункт этот как ближайший к побережью Южного Уссурийского края и как пункт центральный относительно Нижнеамурского и Уссурийского бассейнов представляет такую местность, в которой должна сосредоточиваться вся главная наша деятельность в этом крае и управление им».
То есть Невельской видел населенный пункт на слиянии Уссури и Амура как столицу всех земель, присоединенных к России благодаря трудам Амурской экспедиции. Но в тот сплав Муравьев этот пост не выставил – письмо Невельского, как и другие его многочисленные записки и донесения с нарочными, генерал-губернатор получил поздно. Хабаровск основали лишь в мае 1858 года, когда Амурская экспедиция была уже свернута, а столицей края «назначен» Николаевск-на-Амуре.
Впрочем, Хабаровск развивался быстро – как раз благодаря своему удачнейшему месторасположению и, как и пророчил Невельской, вернул и присвоил себе статус столицы здешних земель.
Но основателем его считается Муравьев. На высоком утесе над Амуром ему установлен грандиозный, величественный, великолепный, роскошный (выбирайте любой эпитет – все будет верно) памятник. Всякий, кто держал в руках пятитысячную купюру, его видел – на ней как раз и изображены этот монумент на одной стороне и мост через Амур – на другой.
– По этому мосту в Хабаровск и въезжаешь, – продолжал меж тем Воробчуков. – И, смотри как интересно, памятник Муравьеву стоит на утесе, который как бы замыкает и венчает набережную. Которая носит имя Невельского. Очень символично вышло. Невельской, как первопроходец, пробивал путь, а усилия его всегда поддерживал и завершил, и довел до логического конца и триумфа Николай Муравьев. Ставший в результате графом Муравьевым-Амурским (эту приставку и титул он получил как раз после переговоров с Китаем, по результатам которых удалось наконец разграничить земли, остававшиеся ничейными более полутора столетий, и включить их в состав России).
Ну а после Хабаровска, не доезжая до Комсомольска-на-Амуре, нужно повернуть к Охотскому морю, в Де-Кастри.
– Когда я увидел этот указатель, а он, знаешь, такой как будто шрапнелью побитый, и за ним – не дорога, а по сравнению с трассой – просто тропка, вся в снегу, но наезженная, конечно, сердце замерло, – делится Сергей Анатольевич. – Во-первых, одно название чего стоит. Очень не по-русски. Очень красиво. И, я думаю, из-за этого – что красиво – оно и уцелело, и пережило все – и Советское время, когда все переименовывали. Это ведь Лаперуз название дал бухте – по имени премьер-министра Франции. Бухту после Невельской переименовал в залив Чихачева, а поселок так и остался Де-Кастри.
– Но Францией там, конечно, и не пахнет, – с понятным сожалением продолжал Сергей Анатольевич. – Есть хороший дом культуры, порт, вдали на рейде стоят большие корабли, у берега – точки рыбаков, машины ездят от лунки к лунке, все ловят корюшку, видно идут косяки… Но ветхость – видна, заметна почти во всем. И все равно было очень интересно посмотреть, прикинуть, попытаться понять – где именно могли здесь основать пост, поставить этот вот домик, чтобы наблюдать за заливом, за морем – какого числа замерзнет бухта, какого очистится ото льда – это тоже была их задача... Конечно, я зашел на почту, поставил штампик в книгу – Почта России / Де-Кастри / Хабар.кр. / 27.12.16.
А когда Воробчуков вышел и завел машину, то… загорелся чек – неисправность в двигателе. Вот так.
– И я ведь не собирался задерживаться, – признается Сергей Анатольевич, – поселочек маленький, посмотрел все довольно быстро, меня манил Николаевск-на-Амуре, залив Счастья – это всего еще каких-то 300 километров, надеялся проскочить в тот же день. Но нет, пришлось. И не жалею. Бухта очень красивая. И гостиница как раз на берегу. Так и любовались закатом – я и Лаперуз. Памятник ему стоит тут же, над бухтой. Причем очень похож на надгробие, как будто великий путешественник на этом берегу и захоронен. Но нет, он еще поплавал. И я был весь в предвкушении – это ведь уже те самые места, не по мотивам, не понаслышке, а те самые. Здесь все и кипело, здесь все и совершалось. И до столицы, до точки силы всей этой истории, до залива Счастья, до Петровской косы – всего каких-то 300 километров. Ну чуть больше. И – чек. Ехать как бы не стоит. Я подумал: в самом деле, не будем спешить, подождем. Еще всего одну ночь…
У нас будет еще много интересного. Подписывайтесь на канал Русский следопыт, ставьте лайки