О романе Гроссмана тяжело делиться впечатлениями, тем более пытаться писать что-то вроде рецензии. Качество и значение материала парализует, пугает шанс высказаться глупо, не полно, неуместно. Хорошо известная моя склонность начинать с недостатков любого рассматриваемого предмета, от сделки до девушки, тут сыграла бы злую шутку.
Книгу впервые издали в Швейцарии, рукопись помог вывезти Войнович. Умер он в день, когда я перевернул последнюю страницу романа в своем планшете. Хоть некролог и был опубликован на «Медузе», современности старый писатель и диссидент почти неизвестен. Впрочем, как и роман. Мысль о незаслуженном забвении заставила меня пересмотреть свое решение. Учитывая мою аудиторию в пару тысяч человек, претензия глупая…
Гроссман писал под серьезным влиянием Толстого, сразу задумав идейное продолжение «Войны и мира». Этот замысел и огромное писательское мастерство делают роман одним из самых значительных произведений на русском языке, написанных в двадцатом веке. Большинство выдающихся писателей последних ста лет сосредоточились на интимном, личном восприятии мира. Возьмите Бродского, Довлатова, даже Булгакова: глобальные явления их интересовали в преломлении одного человека. Их пространство - пространство комнаты. Глобальный, исторический масштаб был пошло залапан жирными руками государственной культуры. Удачно в этой дисциплине смогли выступить, по моему мнению, только Шолохов, Пастернак и Гроссман. Сложилась бы история самиздата «Жизни и судьбы» чуть удачнее, и в предыдущем предложении было бы три Нобелевских лауреата.
В название, как и у Льва Николаевича, вынесены антонимы. Судьба большинства героев - это смерть. Даже те, кто к моменту окончания остаются живы, находятся в опале. Мы оставляем их в сумрачном мире, под занесенным топором. Рука, которая его держит, стала только сильнее. Впереди еще более страшные репрессии, впереди ядерная угроза. Судьба движет героев и мир в одном направлении - к смерти.
Этот образ перекликается с ветхозаветным Богом. Это не Бог любви и прощения, он далеко от нагорной проповеди. Он карает, убивает, требует послушания. Его явление не несет ничего хорошего. Не могу не вспомнить книгу Иисуса Навина: евреи устраивают геноцид в Палестине, потому что так хочет высшая сила. В Иерехоне Бог рушит стены города и избранный народ вырезает всех, даже домашних животных. Спустя тысячи лет еврейские местечки Украины падут так же, как пали города Ханаана. Мать писателя погибла в его родном Бердичеве, но он до конца жизни писал ей письма. Глава с письмом матери, самая эмоциональная в романе, не могла бы выйти такой у человека непричастного.
Автор приходит к выводу, что такая жестокость и ярость не может быть человеческой, он ищет космическую силу. Там где Толстой находит движение масс по истории под воздействием сильного человека, как Наполеон, Василий Семенович Гроссман вспоминает, что на самом деле он Иосиф Соломонович и рисует неотвратимый божественный гнев Холокоста и ГУЛАГа. Эта сила карающего человечество божества использует Сталина и Гитлера как пешки. Не случайно они оба показаны сомневающимися, седеющими, слабыми. Писатель со вкусом выписывает их немощность, подчеркивая ту же беспомощность перед лицом высшей силы, что и главных героев.
Это мысль продолжается в разговоре старого большевика Мостового и фашиста Лисса. Автор словами последнего доказывает моральное равенство СССР и Третьего Рейха. Раз они тождественны, значит их двигает одна сила. Эта тема в книге дана именно тем иудейством в Гроссмане, что он усвоил с духом еврейского местечка. Я довольно уверенно чувствую себя насчет этого вывода, поскольку могу вычленить этот мотив в более чистом виде, у неоднократно упомянутого в романе Бабеля. Дух катастрофы как судьбы в его «Конармии» так же беспощаден и иррационален.
Завершает эту тему Штрум - предтеча ядерного оружия. Этот не разу не звучит явно, но в тревожности размышлений ученого писатель подает мысль: вот, что сделает власть Сталина по-настоящему великой. Вот почему доктор наук получает его благословение. Судьба равняется смерти.
Что же про жизнь? Она в романе беспомощна. Все персонажи романа либо подстраиваются под веяния высших сил, либо погибают. Достойной гибели в попытке сохранить в себе человеческое писатель противопоставляет жалкую жизнь приспособленца. Гордые коммунисты Абарчук и Мостовой гибнут, сохраняя веру в свои идеалы, деятельный и умный майор Ершов гибнет от рук своих же чекистов. Жуткая, могильная ирония: в немецком концлагере смертный приговор ему выписывают советские же чекисты. Зато хорошо живет трусливая сволочь и чекист Неудобнов, жовиальный комиссар Гетманов. Последний выписан самым выдающимся моральным флюгером. Наличие любовницы не мешает ему отчитывать другого офицера за внебрачную связь. Он обнимает Новикова за разумную задержку наступления и пишет на него донос за это же. Все успешные люди в романе клевещут, обманывают, предают как Иуды.
В конце романа Штурм подписывает письмо, в котором признается справедливость репрессий в адрес ученых. Он теряет симпатии и автора, и читателя, казалось бы навсегда, но вот его горячо благодарит, называет настоящим человеком спасенная лаборантка, хвалит и поддерживает жена. Принял свою судьбу и сохранил жизнь. Может быть в этом видит судьбу человечества Гроссман, в потере человечности? Не случайно в книге цитируются строки Мандельштама :
«Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей.»
Хотя есть шанс, что предательство Штрума за номенклатурные блага - это не тридцать серебряников Иуды, а отречение Петра? Он был обречен отречься от Иисуса, но стал основателем Церкви и первым Папой Римским. Может быть и Штрум сохранит человеческое до более удачных времен.
«Жизнь и судьбы» напоминает нам об ужасах, в которые мир вогнал себя, отдав горстке подлецов возможность очаровать себе идеями переустройства мира и построить тоталитарные махины. Роман напоминает, куда ведет дорожка, в начале которой люди соглашаются смириться с несправедливыми судами и убийствами.
Роман спрашивает: