Глава 3. Монастырь Сан Джованни
Монастырь стоял на возвышенности и поэтому был виден издалека — громадный и величественный. Линии его стен были столь совершенны, что казалось, что сам ангел небесный одним решительным движением легкого крыла нарисовал здание прямо в воздухе. В некоторых местах светло-серые камни кладки незаметно сливались со скалой и казались ее естественным продолжением. С одной стороны, стена подходила так близко к краю ущелья, что вызывало изумление, как же каменщики смогли так точно рассчитать линии стен и не обрушить их в пропасть. Высокие башни и крутые скаты крыш венчали этот безукоризненный град Божий, придавая ему безупречную завершенность. Глядя на монастырь Антонио подумал, что не зря говорят, что храм есть выражение мечты о нравственном совершенстве. Мечта этого братства явно была близка к воплощению. К этому храму хотелось идти, он притягивал, как истинный свет притягивает божьи творения.
Завидев белесые монастырские стены, брат Этторе заметно оживился и заторопился. Толстяк искренне радовался возвращению, словно отсутствовал долгое время. Он начал подгонять путников, приговаривая, что стоит ускорить шаг, ведь осталось пройти еще немного и их усилия воздадутся сторицей благодаря доброте и гостеприимству братства. Измученный Ника пробурчал, что у него нет ни сил, ни желания торопиться. Что он монастырей не видел? И чем этот отличается от других? Такой же, как и все другие, самый обычный монастырь. Брат Этторе замер на секунду, пораженный словами неразумного отрока, потом поднял руки вверх и воздел глаза, как будто призывая небеса свидетелями такой несусветной глупости. Потом шумно выдохнул, неожиданно ловко отвесил Нико подзатыльник, снова поднял глаза и торопливо пробормотал слова молитвы, прося прощения у Господа за свой гнев. Затем на секунду задумался, поклонился Антонио, попросив заодно прощения и у него. Еще недолго подумал и ласково погладил Нико по голове своей огромной пухлой ручищей. Всё это он проделал с такой скоростью, что ошалевший Нико даже не успел возмутиться. Опомнившись, он раскрыл было рот, собираясь завопить, но гигант уже энергично устремился вперед, и ему не было дела до мальчишки. Нико разобиделся и ныл всю оставшуюся дорогу о лицемерии монахов, которые сами говорят о любви к ближнему своему, а на самом деле тумаки раздают не хуже крестьян или торговцев. И в чем разница, скажите на милость, обиженно бормотал мальчишка. Антонио насмешливо сказал, что как ни удивительно, большая голова не помогает Головастику думать, и тем самым избегать тумаков заранее. Нико окончательно надулся, отстал от всех, и плелся последним, время от времени вымещая свою злость на безвинных кустах, с размаху ударяя палкой по веткам.
Когда они подошли к огромным воротам, Этторе энергично начал стучать и зычным голосом потребовал немедленно впустить их. Привратник, сначала осторожно приоткрыл окошко, но увидев брата Этторе, кивнул и начал торопливо растягивать в стороны створы огромных монастырских ворот. Брат Этторе кинулся ему помогать, и, судя по тому, как благодарно кивнул молодой монах, эта помощь была совсем не лишней. На шум открывающихся ворот стали выглядывать монахи, а некоторые даже вышли во двор, ведь гости не так часто бывали в этом отдаленном месте. Толстяк радостно приветствовал их одного за другим, одновременно помогая закрывать ворота и заводя лошадь и телегу во двор. Кроме этого, он сообщал собратьям, кому и что он привез. И когда это он успел, недоумевал Антонио, ведь вроде бы все время был на виду. Пока вокруг была эта суета, доминиканец спокойно стоял, даже не делая попыток помогать. Нико затаился за его спиной и затих, не зная, как себя вести.
Антонио быстро, но очень внимательно окинул взглядом внутренний двор монастыря. Он отметил, как добротно и разумно всё было устроено. Просторный двор опоясывали монастырские галереи, которые вели в храм, трапезную, доистории и другие помещения. Широкие галереи были закрыты надежными крышами, что давало возможность спокойно перемещаться по монастырю в любую непогоду. Двор был чисто выметен, все аккуратно расставлено и разложено. Было видно, что у братства есть суровый настоятель, и бездельников здесь не держат. Краем глаза он заметил высокого сухощавого старика, который появился из неприметной боковой двери. Казалось, что он возник прямо из воздуха и теперь стоял, глядя прямо перед собой. Он ничего не говорил, ни на кого не смотрел, даже не шевелился. Но, заметив его, монахи стали быстро расходиться, даже брат Этторе притих и перестал суетиться, как будто став меньше ростом. Этторе поймал взгляд доминиканца и кивком показал, что нужно подойти к старику. Антонио приблизился к старому монаху, произнес слова приветствия и склонил голову в легком поклоне уважения. Старик кивнул в ответ, но ничего не ответил. Он вглядывался в лицо Антония, как будто хотел узнать о нем нечто важное. Так они и стояли, рассматривая друг друга. Антонио с интересом вглядывался в лицо старца, ведь он до этого не встречался с отцом Маттео. Морщинистое лицо, обветренное и почти черное от солнца, говорило о том, что этот человек и долго жил и многое видел. Остатки седых легких волос обрамляли голову как пушистое легкое облачко, напоминая одуванчик. Но самым примечательным был его взгляд. Суровый, спокойный, отстраненный. Как будто он знал нечто такое, что недоступно другим. Взгляд Антонио потяжелел, и надо сказать, что мало кто выдерживал прямой взгляд папского легата, но старик даже не отреагировал. Брат Этторе и Нико, не очень понимая, что происходит и тихо стояли поодаль, не решаясь приблизиться. Вдруг старик, как будто получив ответ на свой вопрос, удовлетворенно кивнул головой и спокойно сказал:
— Рад приветствовать вас в нашем монастыре, легат. Отец Маттео ждет вас у себя. Ему сегодня нездоровится, — и, увидев недоуменный взгляд Антонио, пояснил. — Я – брат Донателло, камерарий и приор аббатства. Я провожу вас к настоятелю. Брат Этторе позаботится о вашем юном спутнике и накормит его.
Нико, вдруг испугавшись, попытался вцепиться в доминиканца, но Этторе ловко ухватил его за одежду и со словами: «Пойдем-ка, милый братец, со мной и возрадуемся вместе скромным дарам доброго Господа нашего», решительно поволок Нико в другую сторону. Старик же открыл дверь перед Антонио, пропуская его, а потом легко устремился вперед, показывая путь. Антонио продолжал осторожно осматриваться, и надо сказать, монастырь его удивил. В отличие от большинства других, коридоры и проходы были непривычно широкими, а потолки высокими. Брат Донателло шел, не оглядываясь, как будто даже забыл о легате, но вдруг неожиданно заговорил:
— Наш монастырь многих удивляет, он действительно необычный. Старое аббатство сгорело двадцать лет назад, и за это время мы отстроили новые здания. Отец Иоахим, основатель нашего братства, будто заранее знал, что произойдет в будущем и как-то сказал, что всё старое должно исчезнуть скоро. А всё новое, что мы будет созидать, должно быть светлым и возвышенным. Поэтому, когда сгорели старые постройки, отец Маттео сказал, что новое аббатство будет просторным и светлым, чтобы знаменовать пришествие Царства духа. Вот только окна пришлось делать небольшими, иначе зимой трудно хранить тепло. Но у нас был талантливый зодчий, он придумал, как наполнить все постройки светом. Вот мы и пришли, брат, прошу вас подождать здесь. Ждите, я вас позову.
Антонио не привык, чтобы в монастырях к легату относились столь небрежно, но возражать не стал, и послушно остановился у тяжелой деревянной двери. Тем более что ждать долго не пришлось, буквально через минуту дверь бесшумно отворилась и, хотя никого не было видно, Антонио шагнул внутрь. В отличие от светлых коридоров келья настоятеля была небольшой и довольно сумрачной. Он прищурился, пытаясь осмотреться, как вдруг услышал слабый голос в глубине комнаты:
— Так вот вы какой, знаменитый папский легат!
В глубоком кресле с высокой жесткой спинкой сидел настоятель аббатства, отец Маттео. Он производил странное впечатление. Его лицо не было покрыто глубокими морщинами, как у Донателло, и даже волосы почти не были тронуты сединой, она лишь слегка припорошила его виски. Облачение из грубой неокрашенной шерсти не скрывало еще крепкого тела, осанка выдавала его физическую силу. Но почему же, несмотря на это, он производил впечатление глубокого старика? Антонио показалось, что у него двоится в глазах, и в какой-то миг он перестал видеть окружающее четко и ясно. Он вдруг увидел в кресле двух людей одновременно — крепкого мужчину лет пятидесяти и дряхлого старца. Доминиканец даже моргнул несколько раз, чтобы отогнать наваждение. Он склонился в поклоне и только открыл рот, чтобы поприветствовать настоятеля, как тот снова заговорил:
— Проходите, брат Антоний, присаживайтесь. Простите меня великодушно, что встречаю вас так непочтительно, в своих покоях. Но я прихворал сегодня и мне не хотелось показывать братьям свою немощь.
Антонио послушно подошел и присел на указанный ему стул, стоявший рядом с креслом аббата.
— Обещаю, что прием будет самый любезный и приятный. Пока мы с вами будем беседовать, брат Донателло накроет нам трапезу прямо в моих покоях. И я настаиваю, что сначала мы отужинаем, а потом уже будем говорить. Обычно еду подает один из молодых монахов, но сегодня я попросил отца Донателло самого все приготовить. Не хочу тревожить умы и души братьев нашими разговорами. Их и так будет немало впереди, пока вы будете расследовать эти трагичные события. Ведь это так, мой добрый брат? Вот поэтому мы сначала сами все обсудим, а уже потом вы начнете действовать. И я вам сам расскажу всё, что знаю. И расскажу о монастыре. И о братьях.
Аббат говорил ровным, казалось невыразительным голосом, но звуки были столь мелодичны, что речь убаюкивала и увлекала за собой. Аббат не задавал вопросов, но Антонио в какое-то мгновение поймал себя на том, что он непроизвольно кивает в знак согласия. Он снова с усилием сбросил с себя это наваждение. Тут краем глаза он увидел, как брат Донателло чуть заметно усмехнулся — он явно заметил и его моргание, и мотание головой. Антонио начинал сердиться, он давно не замечал за собой таких послушных действий и, кроме того, он не любил, если ему не удавалось быстро понять ход мыслей собеседника.
— Вы уж простите, трапеза, будет самой скромной, хотя ради вас мы нарушили все правила. Мы не поощряем излишества даже ради почетного гостя. Пока отец камерарий накрывает, вы можете умыться с дороги прямо здесь, если вы не возражаете. Я понимаю, что вам бы хотелось отдохнуть и привести себя в порядок, но я уж очень слаб и не уверен, что моих сил хватит надолго. Так что уж потерпите, милый брат. Кувшин с водой и полотенце стоят на столике в дальнем углу, так что чувствуйте себя свободно. Идите и умывайтесь.
Антонио снова покорно встал и направился к умывальнику, и пока он плескался в тазу, то ему казалось, что он пытается избавиться не от пыли и грязи на теле, а смыть наваждение, которое окутало его разум и лишило воли. Он недоумевал, как это он так легко поддался чужому влиянию, такого с ним еще не бывало. Но в то же время понимал, что если он сейчас попытается взять власть над беседой в свои руки, то будет выглядеть нелепо. Ему стало интересно, зачем это нужно аббату, ведь он явно стремился довлеть над ним, и если не подавить, то, по крайней мере, обозначить свою силу. А может просто, внушить какую-то мысль. Размышляя, Антонио долго и тщательно мылся, а потом не менее старательно вытирался, и всё это время аббат хранил молчание. Но доминиканец чувствовал, что с него не сводят взгляда. У него была странная особенность, которая часто его выручала, он видел то, что происходит за его спиной столь же явно и четко, как и то, что было перед глазами. Он не знал, как это у него получается, да, впрочем, его это мало интересовало. И сейчас он точно знал, что настоятель не сводит с него внимательного цепкого взора. Какое непростое место, подумал про себя Антонио, и вдруг резко обернувшись, взглянул прямо в лицо настоятелю. Тот даже не вздрогнул, и даже не подумал отвести взгляд, продолжая столь же внимательно смотреть легату прямо в глаза . А потом невозмутимо продолжил:
— Ну, если вы готовы, то, помолившись, приступим к трапезе и беседе. Прошу вас.
На столе стоял поднос с несколькими плошками — вареный сыр, несколько ломтей ржаного хлеба, вареные овощи и небольшой горшок с кашей, кусок шафранового пирога со шпинатом. Небольшой кувшин с вином довершал картину. Да, подумал Антоний, понятие праздничной трапезы в монастыре мало совпадало с его представлениями, хотя он был в принципе равнодушен к еде. Пока аббат читал молитву De verbo Dei, Антонио вынужден был стоять согласно правилам. По окончании Антонио и аббат некоторое время сидели в полном молчании, неторопливо поглощая нехитрую еду. Антонио отметил, что аббат практически не прикоснулся ни к чему, отщипнув пару кусочков и то явно из вежливости. Так что трапеза не заняла много времени, и вскоре Маттео подал знак всё унести. Как только дверь за камерарием закрылась, аббат внимательно посмотрел на легата и уже другим голосом, энергичным и сильным произнес:
— Ну, а теперь приступим к делам нашим печальным. Да, кстати, я так еще и не услышал вашего голоса ни разу, а говорят, вы очень красноречивы. Или, я так и не предоставил вам возможности вставить хоть одно слово? — усмехнулся он.
Антонио, который допивал вино, чуть не поперхнулся. Опять это наваждение, теперь он снова видел перед собой крепкого пожилого человека, а старик незаметно растворился.
— Я больше привык слушать, отец Маттео, — прокашлявшись, начал Антонио. — Да и пока мне нечего говорить, я не так много знаю о ваших печальных событиях. Лучше вы мне расскажите всё, что знаете. Надо же с чего-то начинать.
— Да, — вздохнул отец Маттео, — события и впрямь невеселые. Тогда слушайте. У нас очень тихие спокойные места. Я думаю, вы знаете, что наш монастырь был основан отцом Иоахимом много лет назад. Он хотел создать здесь новый идеал монашеской созерцательной жизни, как мы говорим novus ordo. Он хотел сохранить бенедиктинский устав, но поставить в основу нашей жизни бедность, физический труд, отказ от богатства в любых его явлениях — от украшения монастырских храмов фресками и богатой утварью, богатой одежды. Он хотел вернуть братство к первоначальной строгости и добродетели. Мне сейчас кажется, что вы думаете, что всё это неважно, или не имеет отношения к этим обстоятельствам, но поверьте мне, имеет и самое непосредственное. Я хочу, чтобы вы поняли и осознали со всей полнотой и ясностью, что это эти смерти никак не связаны с монастырем. Они просто не могут быть с нами связаны, это невозможно, это просто нелепое стечение обстоятельств, — он заговорил быстро и даже яростно, как будто убеждая самого себя. Но потом, опомнившись, замолчал ненадолго. Антонио воспользовавшись паузой, осторожно заметил:
— Не кажется ли вам, что девять трупов и все они были найдены недалеко от монастыря трудно назвать случайностью, тем более нелепой?
— Увы, с этим сложно спорить, я сам много думал об этом, но никакого вразумительного объяснения у меня нет. Так что я продолжу всё по порядку. Именно наши строгие устои и стремление к простой жизни привели к тому, что у нас очень хорошие отношения с жителями окрестных деревень. Они все эти годы наблюдали наши усердные труды, мы всегда были готовы им помочь, лечили мирян в нашей больнице, так что у нас нет врагов в округе. Да у нас есть противники, которые выражают недовольство нашими идеями, но вы сами знаете, что это не безграмотные крестьяне и обычно наши недруги пользуются другими методами. Им не нужно создавать столь чудовищные поводы для того, чтобы бесчестить нас, они спокойно могут уничтожить орден и без этих страшных деяний.
— Согласен, при желании от вас можно избавиться гораздо быстрее и проще, — согласился Антонио, отметив, как при его словах у настоятеля дернулась непроизвольно рука. — Но все-таки они есть, эти семь ужасных изуродованных трупов девушек.
Аббат поморщился как от боли, ему эти слова были явно неприятны, и он продолжил свой рассказ.
— Этих несчастных стали находить с начала этого года. Первую нашли еще зимой, точнее не знаю, потому что тому случаю не уделили должного внимания. Потом их стали находить почти каждый месяц, да, именно так — в месяц по одной несчастной. Вот только в этом месяце ничего не было. Тела были так ужасно изуродованы, просто растерзаны. Как будто кто-то исполняет методичный страшный ритуал. Да, еще эти знаки, вырезанные прямо на теле. Все могло бы говорить о чернокнижии. Но! Это наш знак, знак Тринити, триединства Отца, Сына и Святого духа. Он-то никакого отношения не имеет к чернокнижию, кто бы его ни использовал. Я решительно не понимаю ничего и поэтому уповаю на вашу помощь. Я знаю, что вы очень искусны в таких делах. Да-да, не удивляйтесь, вести доходят и до нашей глуши. Я готов вам помогать, и все монахи окажут посильную помощь, вы только скажите, что вам нужно. Мы в последнее время живем в напряжении, понимая, чем нам может грозить эта история. Я и братья возлагаем на вас все наши надежды, ибо нам самим не справиться.
— Я знаю, что последнее тело нашли уже внутри монастыря. Это правда?
— Да, правда, — вздохнув, неохотно ответил настоятель, — этого я совсем не понимаю. У нас очень строгий устав, брат Антоний, монахам выходить за пределы стен можно только по моему разрешению, у ворот всегда привратник, врата заперты все время. Если мы пускаем мирян, то тоже всегда знаем, кто приходит. Выезжать без моего позволения могут только несколько человек, но и тогда все равно привратник записывает в особой книге. Так было заведено с тех пор, когда тяжелые ворота старого монастыря запирались на ночь основательно, и для этого нужно было несколько человек. Вот и придумали записывать тех, кто отлучился, чтобы вечером знать, все ли вернулись и можно ли окончательно запирать ворота. Монастырь построили другой, а правила так и остались.
— Хорошо, тогда у меня сразу три вопроса. Кто имеет право выезжать без вашего разрешения? Как мне получить эту особую книгу? И как можно точно узнать, когда нашли каждый из трупов?
— Право беспрепятственного выхода имеют восемь человек: я, брат Донателло, вы его видели сегодня, он наш камерарий и приор аббатства; брат Этторе, келарь, вы его уже знаете, ведь это он приезжал за вами; брат Чезаре, ризничий; брат Винценцо, он – наш госпиталий; брат Убальдо — это санитарный брат; брат Томмазо — прекантор, он же отвечает за наш скрипторий и библиотеку; брат Игнацио — елемозинарий, раздает милостыни, навещает мирян и хоронит самых бедных. Книгу вам принесет брат Донателло в вашу келью. А вот про то, когда точно нашли каждую несчастную, я сказать не могу, не знаю. Может быть, брат Игнацио поможет, он занимается похоронами, и если не сам хоронит, то уж точно читает молитвы. Так что вы, добрый брат Антоний, уж его сами расспросите. И давайте на сегодня завершим нашу беседу, уж очень я устал, да и вам нужно отдохнуть. А завтра я расскажу вам о каждом из них всё, что вы захотите узнать.
— Я предпочитаю, отец настоятель, сначала поговорить сам, чтобы составить свое впечатление. А уж потом, если будут вопросы, попрошу вас оказать мне любезную услугу и ответить на мои вопросы. Не сочтите мою просьбу неуважением, просто таков порядок моей работы, — легат говорил почтительно, но твердо.
— Вы правы, так, конечно же, будет лучше. Тогда я отдам распоряжение, и завтра вы сможете сами познакомиться и поговорить с каждым из тех братьев, кто вам нужен. С каждым из моих светлых братцев, именно так я их зову. И вы сами легат убедитесь, что эти чистые душой люди не могли совершить столь гнусные злодеяния. А потом все же приходите ко мне. Ступайте, мой добрый легат.
Казалось, что эта беседа забрала у настоятеля все силы, и в кресле снова сидел глубокий старик, бледный и немощный. Антонио без лишних слов поклонился, и тихо вышел. Уже закрывая дверь, он бросил последний взгляд на отца Маттео. Его поразила скрюченная поза аббата, казалось, что внутри него сидит великая боль или скорбь, которую он всеми силами прячет, не давая ей вырваться наружу. Не так прост и светел отец настоятель, как его восторженно описывал брат Этторе, подумалось Антонио.
В это время скучающий Нико бесцельно слонялся по монастырю. Когда брат Этторе привел мальчишку на кухню, тот, увидев миску с едой разнылся, что в деревне даже поросят кормят обильнее, чем его. Этторе, побагровев, сердито сказал, что и так нарушает правила, ведь они уже опоздали к ужину и Нико положен только кусок хлеба. Монах серьезно рассердился на сорванца и после ужина выгнал его из кухни, велев не путаться под ногами. Нико пошел прогуляться по монастырю, несмотря на свое притворное нытье, сытый и довольный. Про еду это он больше из вредности сказал, хотя самому себе признался, что он не отказался бы еще от одной миски такой вкусной каши. Монастырь был огромный, и везде были монахи, которые усердно трудились. Большинство из них отнеслись к нему настороженно, хотя на его приветствие отвечали вполне дружелюбно. Он решил удивить Антонио и доказать ему, что доминиканец не пожалеет, взяв его с собой. Он решил выпытать у монахов всё, что они знаю об этих делах. Но все его попытки заговорить не увенчались успехом, монахи либо отворачивались, либо старались ускользнуть. Да что с ними такое, недоумевал Нико. Они как будто были напуганы кем-то или чем-то. Нико приуныл из-за того, что рассказывать доминиканцу было нечего, так глядишь, чего доброго, тот решит, что Нико бесполезен. Мальчик устал бродить по закоулкам, поэтому надумал найти Антонио, но пока искал, то окончательно заблудился. Не зная, что ему делать, он решил махнуть на всю руку и просто погреться на вечернем солнышке. Нико нашел укромное место во дворе, под телегой брата Этторе. На дне телеги лежало свежее душистое сено, и мальчишка, осторожно оглядываясь, стащил небольшую охапку, и устроил себе укромное местечко. Солнце было уже низко и его теплые лучи падали прямо ему на лицо, согревая и лаская. Нико сначала довольно щурился, но спустя недолгое время почувствовал, как его стало клонить в сон. Он уже почти полностью утонул в трясине своей дремы, как вдруг услышал неясный голос, который доносился откуда-то сверху, скорее всего, с небес. Нико с трудом открыл сонные глаза и неожиданно увидел создание ангельской красоты, окруженное снопом сияющего света. «Ангел!», — завороженно прошептал Нико. Ангел рассмеялся и это был самый радостный и безмятежный смех, который мальчишка слышал за всю свою жизнь.
— Ты кто? И от кого прячешься?
— Я — Нико, и я не прячусь. Я греюсь на солнышке.
— А я — Лука, новиций этого монастыря.
— Так ты не ангел, — разочарованно протянул мальчишка.
— Прости, нет. Ты так и будешь там сидеть?
— Да, сейчас я уже, выползаю, — ворчливо пробормотал он, кряхтя и пыхтя, он стал выбираться из-под телеги. Нико отряхнул солому с одежды и, подняв глаза на своего собеседника, снова завороженно замер. Юноша ангельской красоты стоял перед ним — глаза темно синего цвета, нежная белая кожа, и волосы цвета свежего отбеленного льна. У Нико перехватило дыхание, он попытался что-то сказать, но красота юноши настолько потрясла его, что он не мог выговорить ничего толком. Юноша, видя его реакцию, снова рассмеялся. У него был чудесный смех — он закидывал назад голову, и от этого казалось, что в горле у него переливаются небесные колокольчики. Это смех привел мальчишку в чувство, и он застенчиво сказал:
— Я приехал с братом Антонио, он остался у отца Маттео, а мне сказал пойти с братом Этторе, который привел меня сначала на кухню, а потом он меня выгнал, и хотел его найти, но заблудился, и теперь не знаю, как его найти.
— Смешной, какой ты! Кто сказал, кого найти, кто остался? Тебя непросто понять.
Нико окончательно смутился и, опустив голову, замолчал.
— Ладно, не сердись. Пойдем со мной, я провожу тебя к келье отца Маттео, может быть, твой брат Антонио еще там. А если нет, то я помогу тебе его найти. Согласен?
Нико, не поднимая головы, кивнул. Он шел позади послушника, так и не решаясь поднять глаза, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось полюбоваться на эту красоту. Но он боялся, что снова будет глупо выглядеть, и шел за Лукой, глядя себе под ноги и односложно отвечая на вопросы. Лука, видя смущение мальчишки, перестал задавать вопросы, а просто что-то ему рассказывал пока они шли к келье настоятеля. Так Нико познакомился с Лукой, послушником ангельской красоты, не ведая в тот момент, сколь горестным окажется это знакомство.
Предыдущая глава. Глава 2. Путь странника
Следующая глава Глава 4. Светлые братцы