...Яшек терзал собачку, шерсть летала клочьями. Так он увлекся, что не заметил угрозу. Я как раз раздумывал: отвесить ему пинка, или врезать по затылку. — Щё, уже? — встрепенулся он, когда коварно наползла тень меня за плечами.
— Почему лысые назвали тебя раввином?
— Потому что я раввин — Яшек скомкал изувеченную тушку и запихнул в котомку.
— Бывший?
— Раввинов бывших не бывает… Теперь о деле. Так щё мы имеем?
— Где?
— Ой, вэй! С тобой, пришлец!
— Во-первых, не пришлец, а Тимур…
— Таки, с этого надо начинать! А, во-вторых?
— Месра.
Яшек недоверчиво окинул мою фигуру взглядом, про который так и хотелось сказать «недоверчивый». Прямо вот так рубануть с плеча, дескать: «взгляд недоверчивый».
— Ну, поздравляю — промямлил он. — Хотя, надо ли поздравлять…
— А что такое?
— Хорошо, что ты не презренный мозак или гнусный мопяк.
Первый раз в жизни я сел рядом и обнял за печи настоящего раввина. А что бы он правильно истолковал дружеский порыв, слегка ткнул в солнечное сплетение. Яшек дернулся пойманной птичкой и сдулся.
— Давай подробно: кто такие моазки, мопяки, а заодно и все остальные.
— Ой, вэй! За что мне все это… Ну, почему каждый раз я…
Второй тычок не оставил вариантов. Мышечная масса у Яшека была нулевой, показалось, что кулак въехал прямо в позвоночник.
— Я сказал: подробно…
— Насколько подробно?
— На столько…
— Ой, больно же!... Так бы сразу и сказал — Яшек угнетенно вздохнул. — Когда ты приходишь, Треугольник открывает, кто ты есть на самом деле…
— Уже знаю.
— …и определяет твое назначение. Только твое, которое невозможно поменять или изменить. Это назначение будет доставлять удовольствие, оно будет давать то, чем ты хотел владеть на самом деле…
— Да, знаю!
— … Откроется предначертанное. Оправдаются желания тайные, воплотится тайная мечта. Ведь ты – это то, о чем ты мечтаешь.
— И что?
— Маленькая тонкость: открытий не бывает. Ну, почти не бывает.
— Открытий?
— Кем ты был в Далёком, тем будешь здесь. Но без скидок, а на самом деле. Вот в чем цимес!
— Чушь какая-то.
— Думаешь? У меня, таки, иное мнение. Спросил, кто такие презренные мозаки? Да менеджеры отдела закупок, кто же еще! Треугольник делает их тем, что он есть на самом деле: лужниками, трусливыми, грязными, жрущими падаль. Для счастья им не нужна даже одежда — ходят голяком с шинами на поясе. Знаешь, почему? Чтобы другие из стаи не могли спрятать лакомый кусочек. Их счастье — подбирать кусочки.
Я убрал руку с плеча Яшека, как-то зябко стало, не по себе, словно попал в протухлое болото.
— Они вампиры?
Яшек исказил физиономию удивлением:
— С чего вдруг?
— Видел, как пили кровь из… ну, неважно.
— Они вампиры не больше каждого из нас. Лужник пьет кровь потому, что больше нечего. Так все делают, кровь — это Тёпла Водица. Щё удивляться? В Треугольнике вода — главное богатство. Падает только дождем или снегом. Только лужник пьет из луж, где много грязи и меди, глаза у него становятся зелеными. Но он счастлив, потому что живет по-настоящему. Не пей из луж, Тимур, лужником станешь.
— Не буду — искренно пообещал я. — А мопяк?
— Менеджер отдела продаж, конечно! — Яшек довольно улыбнулся. — Из них получаются отличные лизнецы. Услужливые и покорные. Очень любят сосать. Здесь у них всегда есть резинная соска, кормятся из рук цеховика. Что еще надо для счастья? Только глаза фиолетовые, потому что глотают алюминий с йодом. Знаешь, кто такие фики?
— Нет.
— Финансовые консультанты, а то! Они становятся торбниками. Таскают за спиной мешок и все свое богатство. Больше всего любят копить на себе. Вот и копят. Только от натуги глаза быстро краснеют. А счастливы...
— Они жестокие убийцы?
— С чего взял? В Треугольнике нет убийц.
— Я видел… как они разорвали на части своего… буквально на части.
Яшек задумался и наконец изрек:
— Это странно. Торбцы не отпускают дух. Они меняются… Только если делить падаль…
— Ладно, проехали. Так кто тут счастлив?
— Больше всего средники. Те, кто в купальных шапочках. Хочешь норку и кое-как тянуть лямку? Получишь. Их сколько угодно. Попадают без разбору, хоть профессор, хоть парикмахер. По белкам видно: раз синие, значит, живец. Как, ну?
— А месра?
— О! Месра есть месра, не меняется. Менеджер среднего звена — хищник. Любит убивать, хватать добычу. Таким остается. Охотник, чем плохо. Разве нет?
Я сделал суровое и неподкупное лицо, хищнику точно подойдет. Но вопрос на языке вертелся трудный:
— Исключения бывают?
— Наверное. А щё тебе? Ты месра. Треугольник решил. Вопросы есть, нет?
— Есть. Лужником или месрой вот так сразу становишься?
— Что ты, зачем? Пришлец обживается, ели не гибнет, и потихоньку тянется, куда ему предначертано. Мало кому вот так Треугольник говорит, кто он есть. Обычно никто не знает. Только скоро тебя начинает тянуть напиться из лужи, или соткать котомку из резины. Или шапочку нацепить плавательную, ну щоб ветер не задувал. А потом прибиваешься к своему цеху и живешь в удовольствие. Так каждый находит свое предназначение. И счастье, нет? Пока не станешь по избранию – счастья не видать.
Я проверил: пить хотелось, но вот хлюпать их лужи, еще нет. Значит, есть шанс не стать животным. Надо срочно что-то делать…
— Лысые говорили… кстати, они-то кто? — облизнувшись спросил я.
— Системные администраторы, не ясно?
— Нет.
— Ну, клей же варят!
— А, понятно…
— Так вот, они – вольники.
— А ты?
— Щё у меня был выбор? Может, хватит уже?
— Лысые говорили, что есть счастливые и свободные. Это что значит?
— Сам не понял? Лужники, месры, лизнецы, торбники и еще остальные — разве не счастливы? Имеют, что хотели. Другие — только свободу.
— Почему?
— А я знаю?!
— Они что-то говорили про третий…
— Еще долго мне эта пытка?
Собачка пованивала, и я уже собрался отпустить жертву, но тут стрельнула раненная нога:
— А глабы, они-то кто?
— О! Щё за наказание… Главные бухгалтера. Живут своим цехом и охотятся. Только друг на друга. Потому отращивают себя такими толстыми, щёб было что продать на мясо. У них всегда можно достать свежее мясо. Глабье с жирком, но кошерное, я тебе говорю.
— Они людоедки?!
— Они глабы. Людоеды — это в Далёком детская сказочка. В Треугольнике еда вторая ценность после воды. Человек не лучше крысы или коровы, такое же мясо. Там на это мясо наложены запреты, табу, мораль, культура и прочая мура, а тут каждый из нас просто чья-то еда. Если не докажет обратное. Спросили меня, так я скажу: это по-честному, без лжи. Глабы честно выращивают сами себя на еду. Ну, а если кто подвернется — тоже.
Я невольно оценил питательные качества Яшека. Пожалуй, он пойдет в последнюю очередь. А вот Машка…
Я вскочил так резво, что Яшек откинулся на бок.
— Ну, щё такое? — обиженно закричал он.
— У меня срочное дело… тут не далеко… — сказал я и тут же сообразил, что запутаюсь и не найду короткой дороги. — Покажешь, где цех глаб?
Яшек встревожился не на шутку:
— Что придумал? Зачем?
— Повидаться надо.
— С ума сошел? Клея обнюхался? Да они тебя отделают, заглотят и не подавятся!
— Ничего, авось кривая выведет. Так покажешь?
Яшек в сердцах плюнул, в зубы пробормотал невнятное ругательство и, крякнув, поднялся:
— Ну, надо так надо, как сказал Моисей, толкая евреев в пустыню.
Где-то поблизости прорезался стук вагонных колес. Как не дико, но кажется, приближался поезд. Рельсы узкоколейки мелко трепетали на разболтанных костылях. Того и гляди, паровозный гудок сообщит приближение курьерского скорого. Может прыгнуть на подножку и поминай, как звали? Куда-нибудь да приеду. Где никто не станет выпытывать про твоё нутро: кто ты — презренный мозак или честный месра. А Машка? Ну, что Машка. Не я же ее втянул. Сяду на поезд и уеду в дальние края…
На рельсах показалось сооружение чуть побольше собачьей будки. На носу торчала низкорослая фигура, которая крутила рукоятки здоровенного маховика. От него через шестеренки тянулась цепь, вращавшая колеса. На паровоз это сооружение походило мало. В лучшем случае дрезина.
Яшек помахал, как такси ловил.
Рукоятки были немедленно брошены, зато машинист выхватил металлическую палку и принялся яростно пихать цевьё под колеса. От истошного воя тормоза, рельсы казалось, задымились, а все живое в радиусе километра непременно оглохло. Даже дохлая собачка вроде навострила уши.
Перед нами чудо техники встало как вкопанное. И оказалось не дрезиной, а грузовой тележкой для перевозки тяжелого: от галош, до болванок. Вожатый воткнул многострадальную палку внутрь, оглядел нас и мрачно буркнул:
— Скока?
Извоз здешний работает честно: не важно куда ехать, главное за сколько.
Яшек вытянул за шкирку зверюшки и предложил заднюю лапу. Водила потребовал полтушки. Яшек не уступал и торг перерос в визгливую перепалку. Тогда я заявил, что пойду пешком. Скандал немедля потух. Тележник согласился на «грабительскую цену», но потребовал ее вперед. Яшек вытащил из торбы здоровенные ножницы и, как ни в чем не бывало, отчекрыжил собачий окорок. Плата была обнюхана и принята. Нам предложили садиться молчаливым кивком.
Водила тележки одет как живец, только на резиновую шапочку напялил рваную фуражку ВВС. Эдак залихватски на бок. А ведь удобно: раз глянул — сразу знаешь кто перед тобой. Со мной видимо было не в порядке, раз он месру не испугался.
Яшек перепрыгнул с поражающей легкостью, мне же пришлось позорно задирать ногу. К посадке вожатый проявил полное равнодушие. Я не успел еще, как следует, устроиться в железной коробке, а «пилот» вцепился в руль, тележка дернулась и пошла на разгон.
Мимо проскакивали одинаковые корпуса красного кирпича. Если задержусь, надо учиться различать их.
Тележка подскакивала на любой колдобине. Яшек балансировал, изящно, а моим бокам пару раз досталось крепко.
— Как попал сюда? — крикнул я, кое-как хватаясь за ржавую кромку.
Яшек искренно удивился:
— Как все, конечно. По глупости. А щё?
— Ты вот, раввин, значит, в бога веришь?
— Это моя работа.
— Молился, чтобы он вывел тебя отсюда?
— Нет.
— Почему?
— Здесь бога нет.
— А кто же тогда сотворил Красный Треугольник?
— Над этой проблемой давно работаю. И уже есть одна интересная догадка.
— Какая?
— Вот такая: я не знаю, кто.
— Отлично! Может, знаешь ответ и на другой вопрос?
— Конечно, знаю. За последние пять тысяч восемьсот лет ничего нового не придумали. Так щё?
— Зачем Треугольник? Для чего?
— А вот это действительно вопрос…
Тележку дернуло, я отлетел на Яшека. Мы остановились на знакомой площади, в самом центре. Водила обернулся:
— Куда?
— Цех Прокатки — ответил Яшек.
Под днищем лязгало и скрипело. Капитан поворачивал махину буквально на ровном месте, упершись плечом в руль. Толи силищу имел недюжую, толи поворотный круг помог. Тележка встала на курс и покатила по ухабам.
Вскоре я приметил клетку, качаемую ветром. Машки в ней не было. И мы проскочили мимо.
Под визг тормоза тележка встала. Летчик получил плату и отчалил. Теперь я мог разглядеть двухэтажный корпус, половина окон которого была заложена кирпичом. А над входом коряво согнулась вентиляционная труба.
— И щё теперь? — недовольным тоном спросил Яшек.
Я огляделся в поисках хоть какого-то оружия. В стене болтался кованный крюк с загогулиной на конце в виде свернутого в три кольца хвоста. Штырь еле держался в кирпиче и выдрать его не стало проблемой. В руку посох лег как надо: уверенно и прочно.
Яшек осмотрел боевую единицу критически, скрестил руки на фуфайке и заявил:
— Ну, щё ж… Легкой первой охоты, месра.
Расчет на внезапность. Уж кого-кого, а неудавшийся ужин эти тетки в гости не ожидали. Сколько их внутри, неизвестно. На подготовку времени нет. Остается одно: атака яростная и бессмысленная. Все-таки я теперь месра, а не презренный мозак. Только ни он, ни за что и никогда.
Крайнее окно первого этажа удачно лишено стекла и при этом ничем не заделано. Для коварного нападения просто подарок. Я попробовал найти хоть какой-то знакомый ориентир, все-таки бежал отсюда без оглядки. Вроде бы, в эту дверь совершался знаменитый побег… Нет, ничего не помню.
Не очень героически, зато надежно я забрался на подоконник коленками, огляделся и после дневного света разобрал только серые контуры в мутном тумане. Чтобы не сорвать операцию случайным шумом, медленно опустил ногу, нащупал твердую почку, проверил каблуком, не крякнет ли случайная дрянь, и нежно приземлился на территории вражеского цеха.
Глаза привыкли быстро.
Пространство цеха в равных промежутках занимали металлические подпорки, смахивающие на колонны в стиле «северный модерн», то есть с завитушками и лепестками. На них были положены металлические балки, с которых свисали кронштейн с крюками. В прошлый визит мне было не с руки наблюдать интерьер. Но сейчас открылась много любопытного. Например, многие крюки не висели без дела, а поддерживали коконы, по виду обмотанные резиной. На полу под ними вились темные лужи замысловатых форм. Но самое интересное происходило поблизости.
Стайка глаб сбилась в плотную кучку, сверка голыми спинами. Были они крайне заняты, и каждая знала, что делать. При этом они напевали хором мотивчик, из которого можно было разобрать лишь: «гум-гум-бым, буб-бум-дым». Что-то эстрадное, из дискотеки восьмидесятых.
С лязгом поехала цепь, толпа заволновалась, отхлынула и над пучками волос показались руки, за ними голова, дальше тело, и скоро весь человечек взлетел к кронштейну. Лицо закрылось темными волосами. Пойманное существо было хлипким, отчего выпирающие бедра и острые грудки казались игрушечными.
Кажется, она тихо поскуливала.
Я проглотил комок сухой слюны, теряя остатки разума, и нырнул в глухое отчаяние. Опоздал!
Глабы принялись тыкать тельце шестколами. По ногам и рукам заструились багровые ручейки. Кап-кап, набиралась свежая кровушка в жестяной сосуд.
Ждать больше нечего.
Нащупав здоровенную крышку и уже не думая, что творю, выскочил из укрытия. Я орал диким воплем первобытного тигра, я бил железякой в металлический круг, я бежал, не разбирая дороги, держась только на одной мысли: размазать хоть парочку этих тварей, пока они не забили меня шилопиками.
Стая глаб повернулась, как по команде вылупилась на летящего дракона и вдруг…
Жирные твари бросают оземь шипастое оружие и валятся на колени, как крестьянки перед барином. Когда я подбежал, размахивая посохом и лупцуя несчастную крышку, бить было некого. Покорные спины готовились стерпеть любой гнев.
От вопля я задохнулся, но все еще грозно размахивал железякой.
По бедру жертвы побежал свежий ручеек.
Одна из глаб, посмела поднять желтые глаза:
— Прости нас, лютый Тимур, мы не ведали, что ты…
Это была та певунья. Только сейчас она являла саму покорность. Из-под фартука у неё вываливались бугры мясных грудей, которые вызвали рвотный рефлекс.
Одержана победа, легкая и оглушительная.
— Снять! — заорал я, пользуясь моментом славы, и грохнул в крышку.
— Но, Тимур, это честная добыча… пришлец свежий…
— Быстро, вашу… — вспомнил я всех их родственников.
Цеховая отдала короткий приказ напуганным лицам, посмевшим поднять взгляд исподтишка. Те кинулись выполнять.
Цепь съехала скользким звуком. Несчастное тело безжизненно легко на пол.
Опять я заорал истошно, добавив тамтамы крышки, не от разума, а бессилия. Как оставить эту стаю за собой? Но выхода не было. Я попер напрямик и туши торопливо расступились.
Она лежала без движения, может все-таки обморок.
Кое-как ухватив посох и крышку, свободной рукой скинул волосы с лица и… Это была не Машка. Фигурой похожа, и волосами. Хорошенькая, личико миленькое, носик такой аккуратный, да, что там симпатичная штучка. Но не Машка. Надо же, обознался.
Привлекая их внимания, я подубасил в жестянку:
— Эй, тётки!
Глабы послушно повернулись ко мне, не сходя с колен. Как стадо баранов за пастухом, честное слово. Тоже мне, амазонки жирные.
— Где… девушка?
Я ведь не знал, какое у Машки теперь имя.
— О ком говоришь, Тимур?
— Та, что меня… ту, что я победил и повесил вместо себя?
Глабы подозрительно зашуршали, кажется тревожно.
— Зачем тебе Эльза? — цеховая посмела направить нам меня желтые глаза и тут же испугалась дерзости. — Она больше не наша сестра. Она не добрая.
Теперь я знал, как зовут Машку. А вдаваться в диспут о доброте с будущей колбасой, не было смысла:
— Я спросил: где она? Отвечать!
— Она ушла… Совсем ушла… Мы вычеркнули Эльзу из цеха…
— Куда?!!!
— В Тёмный Цех… — кажется, главариха испугалась своих слов.
Выбора у меня не было. Я шагнул к бывшей бухгалтерше, уперся завитком посоха в её лоб и страшным голосом изрек:
— Покажешь дорогу…
— Но Тимур…
— Пойдешь со мной. Я сказал…
Мы пробирались коротким путем. Это означало вот что. Для начала пересекли весь цех, оказавшийся не маленьким. Запах из коконов не оставил сомнений: там вялится мясо. Матильда, плененную глабу звали именно так, перевались впереди, часто и робко оглядываясь. Без шилопика она чувствовала себя совсем беззащитной. Я же, чтобы углубить в ней страх красиво помахивал посохом, описывая замысловатые удары. Филейная часть Матильды колыхалась студнем. Зрелище на редкого любителя.
Так, вот. Из цеха мы выбрались по пожарной лестнице, проследовали проулок, обогнули кирпичный корпус, снова поднялись по хлипкой железной лестнице, зашли внутрь и оказались напротив зева вентиляционной трубы.
— Дальше по ней — сообщила Матильда и виновато потупила гепатитные глазки.
— Дамы вперед — приказал я.
Как я пожалел! Ползти на карачках в тесной, душной и темной трубе, когда перед носом елозят две половинки жирной задницы, а запашок такой что… лучше не надо.
Матильда резво провалилась вниз, явился блин света. Муки и труба кончились.
Я спрыгнул ей на живот.
Свет вольным потоком лился сквозь застекленный потолок. Огромное пространство разрухи и пыли переливалось в лучах солнца. Обломки железных конструкций торчали редкими кустиками. С улицы долетали невнятный шум, но тут было тихо.
Матильда кряхтела, свернувшись клубком, и поглаживая ушибленное пузо. Для порядка я пнул её в плечо:
— Куда привела?
— Тёмный Цех… Здесь она… Ох…
— Обманешь — разорву на котлеты!
— Да, что ты, Тимур, разве можно… Позволь, ворочусь
— Катись. Но помни: за тобой наблюдаю. Если что не так… — и я врезал по крышке.
Матильда сжалась, хотя при таких телесах, удивительно, что это ей удалось:
— Приходи как изволишь, для тебя всегда найдем лучшее мясцо. От себя отрежем.
Я подождал, пока кряхтения и возня в трубе удалятся прочь.
Цех казался просто огромным, искать здесь можно хоть до вечера. Я бросил оружие победы, сложил «лодочку» и крикнул:
— Машка! Это я! Выходи!
Эхо какое-то странное, словно кричишь в воду. Попробовал еще раз:
— Машуха!
Опять ничего. И тогда я крикнул:
— Не бойся! Вылазь! Я глаб победил!
Мелькнула тень, меня мягко съездили по затылку, цех полетел кувырком, я с размаху саданулся подбородком и не смог пошевелить руками. Что-то сцепило их крепкой хаткой, а вдобавок шею прижал груз.
— Победил, да? — прошуршал мне в ухо хриплый голосок.
Я узнал интонации, родные до боли.
— Машь, ты что? — хотел я спросить грозно, но вышло обиженно и трусливо.
— Лежи тихо… Тимур-р-р…
Даже с прижатой шеей легко уловить отвратительную издевку и призрение. Вот так, стараешься ради женщины, бьешься с ордами людоедов, а что в награду?
— Машь, мне больно, пусти…
— Ты же почти месра? Должен не замечать боль…
Да что с ней! Шипит как змеюка. Пора с этим кончать.
Я дрыгнулся, стараясь сбросить её, но лишь изобразил жалкие потуги. Девица стреножила крепко.
— Пусти, дура!
— А ты победи меня…
— Я с женщинами не воюю, тем более любимыми…
Наступила тишина. И вдруг шея ощутила облегчение. Нежданно я был вздернут на ноги.
— А ты попробуй! — сказала Машка и носком подпихнула мне железяку.
В ней что-то здорово изменилось. Нет, не то, что она ловко поигрывала диким оружием: в резиновую трубку с одного конца вставили что-то вроде топора, а с другого — кусок от вил. И не то, что была одета в черный резиновый свитер, как у водолазов…
— Ты зачем остригла волосы?!
Вместо роскошный черной гривы, которую она вязала в клубок, как все глабы, торчали грубо обкусанные клочки. Как у Жанны Д’Арк перед аутодафе.
— Сразись со мной, Тимур-р-р! — и ведь опять с издевкой.
Я постарался сохранить непринужденный настрой, хотя рядом с летающими концами смертельной трубы возникла дружелюбная «иконка»: «махабой». И растаяла.
— Машуня, давай выбираться отсюда…
Перед моим носом чиркнул топорик:
— Не хочешь драться?
— Кончай дурака валять! Не игрушка!
— А! Не хочешь биться… А еще месра…
Я решил, что это уже слишком. Пора научить вздорную девчонку. Я успел поднять железяку и даже грозно замахнуться, как вдруг оказался в прежнем положении. Машка работала с такой звериной сноровкой, что я откровенно растерялся. Она могла не просто скрутить меня, мужика раза в два её крупнее, а запросто перерезать горло. Если бы захотела. Но, видимо, хотела она чего-то другого.
— Теперь понял?
И откуда научилась такому мерзкому свистящему говорку?
— Да, понял, понял…Пусти…
— Ничего ты не понял… — вериги пали и я смог вольно двигать телом. Машка стояла уже в безопасных двух шагах, помахивая резиновым оружием. Прыгнула, что ли?
Соблюдая достоинство, я восстал из пыли принципиально медленно.
Машка ждала в боевой стойке.
— Что ты хочешь? — спросил я расстроено.
— Ты должен понять, насколько все серьезно. Для тебя.
— Я понял.
— Нет…— Машка прыгнула, и моя шея оказалась в захвате резиновой трубке, как в хомуте — …ты не понял. Ты думаешь, что знаешь кто ты? О, нет! Зато я отлично знаю: ты лгун. Ты не побеждал торбцов, ты не побеждал Лотту, ты даже глаб не побеждал. Тебе очень везло. Ты даже оружие не можешь…
— Пусти, задушишь…
— К тому же, я еще помню, кем ты был в Далёком…
— Так иди и кричи на каждом углу.
— Нет… Я отпущу тебя.
— Зачем?
— Потому что ты пришлец свежий, презренный мозак должен был пойти на еду, но до сих пор жив! На тебе облачение месры и ты до сих пор жив! Если такое происходит, то причина только одна…
— Очень интересно…
Машка шагнула ко мне, и нагло глядя в глаза, заявила:
— Убить тебя должна я.
То, что она может это прямо сейчас, не сомневался:
— Зачем же спасла?
— Я не спасла. Сохранила для себя.
— Ну, так давай…
— Нет… — Машка отпрянула, как будто боролась с искушением. — Ты должен быть готов. Ты должен стать тем, кем ты должен. Ты должен стать варваром, очистить себя от шелухи, что налепила Далёко. Может быть, ты сумеешь стать месрой. Ты узнаешь нечто более важное, чем твоя вчерашняя жизнь. И хоть ты нюхал Клей Откровения, но даже не подозреваешь, что тебя ожидает.
Я нагнулся и подобрал нелепую железяку, не забыл крышку:
— А ты, видать, все знаешь?
— Нет… Только, то, что должно быть тогда...
— И что тогда?
— Тогда… я тебя выпущу, любимый.
Она еще улыбнулась. Но я не обрадовался, а спросил:
— То есть, убьёшь?
— Ты говоришь, как пришлец, милый. В Треугольнике только выпускают.
— Ладно, пока — я нарочно повернулся к ней спиной и пошел к выходу.
— Эй! — крикнула Машка.
Я оглянулся.
— Не называй меня Машкой.
— Как скажите, Мария Викторовна…
— Я Эльза. Запомни, пока будешь жив.
Стриженое существо взмахнуло махабоем и стремительно исчезло в глубинах цеха.