Было время: на худграфе учились Мужчины. Они приходили туда после армии с суровыми лицами, обветренными сухими ветрами солдатских дорог; мозолистыми руками, закаченными в процессе полировки кирзы. Они беспробудно пили. И еще больше вкалывали. На свое ведро водки и экзотическую закусь они зарабатывали халтурами или разгрузкой вагонов. Мамы и папы их не бегали еженедельно на телеграф, отсылая детке переводом последнее, нажитое непомерным трудом. Они (Мужчины) не пропускали ни одной приличной выставки или театральной постановки, будь та хоть в Москве, хоть в Конотопе, добираясь до пункта назначения в общем вагоне на третьей полке. Но главное – как они вкалывали!
Худграфовские мужчины никогда не пропускали спецы, и не только спецы. А через пять минут после окончания пар – они уже рисуют в общаге, а ночью – в мастерских на Карла Маркса и, одновременно, их видят копирующими в музее, пленэрящими за городом и встречающими на вокзале ленинградского профессора.
И еще. Их боялась даже Кушва, не говоря уже о жалких ПТУшниках, УПИшниках и ИПФниках. У Мужчин ХГФ были тяжелые руки скульпторов, которыми они легко и с желанием вносили изменения, как в портреты отдельных личностей, так и в групповые композиции.
Времена эти, увы, ушли в прошлое ко времени моего появления на ХГФ. Я лишь удостоилась счастья краем глаза углядеть удаляющиеся широкие спины последних из могикан – пятого курса. Мимо скользнули их огромные полотна, суровые сосредоточенные лица и тяжелый аромат портвейна. Скользнули и растаяли. А на худграфе отныне учились Мальчики…
Мы сидели на подоконнике в конце коридора и рассуждали о времени худграфовских Мужчин. Только что мимо нас в плачевном состоянии были пронесены три жертвы одного (!) ИПФовца и одной (!) бутылки спиртного. И это цвет нашего факультета!
Особенно позорно, что даже не вспотевший в процессе «избиения младенцев» ИПФовец поднял оставленные на поле брани ретировавшимися Максом, Костей и Ильей очки и книжку («символы интеллигентности») и очень мило попросил присутствовавших при том наших девчонок передать потерпевшим «забытые» вещи.
Мое возмущение подогревалось также энергией разложения зародившейся на днях симпатии к Илюше Устюженко. Это была такая маленькая симпатия, что ее существованию и развитию угрожали даже незначительные сквозняки. Например догадка, что с возрастом немного припухлое и нежное лицо предмета увлечения, скорее всего, издрябнет и обвиснет, а пепельные локоны поредеют. Что же говорить о подобном падении?
Правда, даже будучи столь кратковременным, мой горячий интерес к вечному спутнику и другу звезды первого курса ХГФ Костика Кошкина не остался бесследным – я «грокнула» металл. В смысле, тот, который Металл. Heavy.
Моя тогдашняя подружка и соседка Лелька Поповская воспылала желанием на дополнительном занятии по живописи пописать Костика. Я уже говорила, что тот был звездой первого курса, однако на самом деле популярность его простиралась гораздо шире, можно сказать: не было такого девичьего сердца, куда она не простиралась. Эх, Шишкину еще бы тазобедренную часть организма поподжарее! Впрочем, мы собирались писать погрудный этюд.
Костик отказался и перевел стрелки на друга, который, к моему восторгу, согласился. Но при условии, что придет с магнитофоном, и будет слушать музыку вышеуказанного направления.
Что ж – решили мы – в естественных условиях даже лучше для выразительности.
Гремел рок. Я жадно впитывала бледное лицо, «обрамленное локонами», пропускала его в руки, в краску и на новенький ( для такого дела не жалко) холстик. А вместе с лицом поглощала стук, лязг и грохот, сотрясающие стены нашего старого особняка. Мои внутренности перемалывались в огромной бетономешалке и, не без методичности, вдалбливались в грунт. Когда мозги уплотнились в район коленей, я ощутила, что голова легка, как наполненный водородом летучий шарик, и готова улететь сразу во все окна класса. «Ага,»– подумала я – «В этом соль.»
Так я грокнула рок. За что Илюше спасибо. И до свиданья…
отрывок из биографического романа