...Комиссар Михайлов вошел в мою жизнь в тот зимний вечер, когда начальник разведки отряда Геннадий Мусиенко привез меня из родной Соловьяновки в лагерь партизанского соединения дважды Героя Советского Союза А. Ф. Федорова.
Помню, как я переступил порог землянки и некоторое время стоял, ослепленный колеблющимся пламенем каганца.
Наконец я увидел комиссара. Я и раньше слышал о нем от Геннадия Мусиенко и от других разведчиков и сразу догадался: это он. Передо мной в накинутом на плечи полушубке стоял худой, высокий человек. Серо-зеленый его китель, сшитый из трофейной немецкой шинели, на груди пересекала старая, потрескавшаяся от времени портупея, которую, как говорили, комиссар привез еще с гражданской. Темные глаза смотрели добро и в то же время остро и проницательно: глядя в такие, не соврешь...
— Ну, парень!
— услышал я его звучный голос.
— Как тебя к нам занесло? Рассказывай!
Не много мне в то время стукнуло лет —всего четырнадцать, но горя я уже успел хлебнуть. Отец умер еще до войны. Мать... Помнится, я дрожал и запинался, рассказывая о том, как мать послала меня проводить в местный партизанский отряд одного советского офицера, бежавшего из плена; о том, как в нашу деревню неожиданно нагрянула эсэсовская зондеркоманда; о том, как в страшном беспокойстве побежала мать к лесу, чтобы предупредить меня, и как схватили ее эсэсовские часовые...
Комиссар не дал мне договорить.
С того дня я постоянно ощущал его внимание и заботу. Не то чтоб он особо баловал меня. Аким Захарович был человеком суровым. Любимчиков не терпел. Но случись беда — обязательно оказывался рядом. Это он спас меня, когда наш отряд имени Щорса, отрезанный от остального соединения, вырывался из обложенного блокадой Клетнянского леса.
Помню, как шел я, постепенно — на шаг, на два, на десять — отставая от отряда. Вот и остался один. От усталости, голода начинались галлюцинации. Мне казалось, что какой-то огромный дядя навалился на плечи и давит книзу. Или это земля тянула к себе?
Наконец коленки мои подогнулись. Соскользнула с плеча винтовка, воткнулась в снег. Я хотел опереться на нее, но слабые пальцы не удержали цевья. Я сел, лотом лег...
Где-то поблизости пересвистывались немецкие лыжники, прочесывавшие лес. Доносились глухие автоматные очереди. Но мне уже стало безразлично, замерзну ли я или меня найдут и прикончат.
И тут передо мной вдруг возник комиссар. Возник бесшумно, из вьюжного марева, из прутяной сетки леса. Он шел, и снег не скрипел под его ногами. Увидев его, я сначала не поверил своим глазам. Решил, что галлюцинация. Но это был он, комиссар. Он подвел своего Серка, молча поднял меня за шиворот и подсадил в седло.
Что было дальше — не помню. Убаюканный мерным покачиванием коня, согретый его живым теплом, я провалился в бездну, а проснулся уже в маленьком лесном хуторке Гнилуша, на печи, заботливо укрытый полушубком.
Летом сорок третьего в нашем отряде организовалась диверсионно-подрывная группа.
Соединение готовилось к выполнению важного задания: мы должны были выйти в район Ковеля и нарушить работу этого важного железнодорожного узла. Я узнал об этом и попросился в подрывную группу. Но командир группы только усмехнулся.
— Куда тебе! От горшка еще двух вершков нет, а туда же, поезда взрывать! Сиди себе в лагере.
Чуть не плача, пошел я в штаб отряда, к комиссару. Он выслушал мои сбивчивые объяснения молча, не перебивая.
— Окончательно решил?
— спросил наконец он.
— Окончательно, товарищ комиссар!
— А ты знаешь, какая у подрывника работа? У каждого партизана смерть за плечами стоит, а у подрывника — два сразу. Справишься?
— Честное пионерское, справлюсь!
Не знаю, убедило ли комиссара мое «честное пионерское» или он просто верил в меня, но подрывником я стал.
На первых выходах к железной дороге меня основательно пробирал страх, и все же я не подвел комиссара. Не мог его подвести. И первые взорванные нашим отрядом эшелоны врага полетели под откос на минах, поставленных мною.
Никогда не забуду, как посмотрел на меня комиссар, когда я вернулся в лагерь после выполнения первого задания, и как он спросил меня:
— Ну как дела, брат? Взорвал?
— Взорвал!
— Молодец!
А потом снял с гвоздя автомат ППД — предмет моей самой сокровенной мечты, и сунул его мне в руки.
— Носи! Заслужил!..
Позже за взрывы на железных дорогах меня наградили орденом. Но старенький, видавший виды автомат комиссара, полученный из его рук, был для меня, пожалуй, не меньшей наградой...
У Акима Захаровича не было сыновей, и он решил усыновить меня. Может, так оно и случилось бы, если бы не дочь комиссара.
После войны я осел в Херсоне. Тут собралось немало бывших партизан нашего соединения, да и сам командир Алексей Федорович Федоров был избран первым секретарем Херсонского обкома партии.
Аким Захарович тоже работал заместителем председателя горисполкома. В городе, основательно разрушенном гитлеровцами, было туго с жильем, и мы с Акимом Захаровичем вместе жили в одном номере гостиницы.
По совести сказать, я хотел идти работать, но Михайлов настоял, чтобы я поступил в мореходное училище.
— Да куда мне!
— пробовал сопротивляться я.
— У меня всего-то пять классов!
— Посидишь как следует — сдашь!
— строго сказал Аким Захарович.
— На подрывника учиться, небось, тоже нелегко было!
Все лето комиссар не спускал с меня глаз. Сам составил расписание занятий. Вместе со мной повторял пройденное. Ни на шаг не выпускал из дому, если не считать коротких вечерних прогулок. И вот случилось почти невероятное — так мне тогда казалось: я благополучно сдал экзамены за семь классов и был зачислен на первый курс мореходки.
До начала занятий еще оставалось около двух недель. Комиссар просил меня съездить в Орел: там жила его семья — жена Мария Петровна и дочь Рита.
— Расскажи, как мы тут с тобой вдвоем крутимся. Передай: мол, скоро нам квартиру дадут.
В Орле я пробыл всего один день. Но весь этот день я провел с Ритой. Мы ходили гулять, смотрели кино, танцевали на танцплощадке. Потом Рита поехала провожать меня на вокзал. И как я ни убеждал себя, что эта девушка мне почти сестра, можно сказать, ничего у меня не получалось.
В скором времени Аким Захарович получил квартиру, и Мария Петровна с Ритой переехали в Херсон.
Здесь летним вечером, в порту, у причальной стенки, за день до того, как уйти мне в первое плавание, мы с Ритой решили, что будем мужем и женой...
Узнав об этом, комиссар долго молчал. Потом, как давным-давно в лесу, когда я пришел проситься в подрывники, он медленно спросил:
— Окончательно решил?
— Окончательно, Аким Захарыч...
— Вообще-то рано тебе еще о женитьбе думать... Эх, Володька, Володька! Надеялся, ты мне сыном станешь, а ты в зятья просишься!.. Ну, смотри, чтоб все ладно было. С тебя спрос! Не подведи!
С тех пор прошло почти пятнадцать лет. У нас выросла дочка Леночка, любимица деда.
Нет уже в живых Акима Захаровича. Но и сейчас, когда я берусь за что-нибудь сложное, когда у меня что-нибудь не ладится, когда приходит беда, я вспоминаю комиссара. И говорю себе: «Нет, не подведу я тебя, комиссар!..»
И на душе становится легче. И дело спорится веселей. И беда не кажется бедой...
— из воспоминаний бывшего партизана В. КАЗНАЧЕЕВА
1965 г.