АВТОР - Макс Крок
Жанр - философский реализм, жизнь после смерти
Подпишитесь, чтобы первыми читать наши новинки
Аннотация:
Что может случиться если случайно открыть дверь в мир мёртвых.
Основано на реальных событиях.
Посвящается моему отцу.
Моя размеренная жизнь в один нежданный миг ударилась о скользкую и безжалостную скалу болезни отца. Приближение кризиса было очевидным, но как всегда бывает в таких случаях, произошло внезапно. Ночью у него горлом пошла кровь и начались, выворачивающие внутренности полеты на качелях жизни и смерти. Туда-сюда, туда-сюда… Вверх-вниз, реанимация-хирургия, хирургия-дом, дом-реанимация. Тяжелый недуг не могли ни вылечить, ни стабилизировать. Болезнь отца захватывала все более обширные области моего быта и душевного равновесия, все большее число близких и не очень близких людей и неслась куда-то с упрямой и катастрофической обреченностью.
Престарелая мать кинулась было в заботу об отце, как в новый неизведанный мир самопожертвования, но быстро сама слегла с гипертонией. Нанятая за двести пятьдесят рублей в час сиделка не могла находиться круглосуточно у постели больного, и бюджет тоже требовал бережного перераспределения между всеми ветвями древа расходов и доходов. Короче говоря, задачка была ничуть не проще известных головоломок имени Пуанкаре, Ферма и тому подобных знаменитых персон.
* * *
Бессонные ночи у постели больного навевают пристальную тоску по свежему воздуху, неощутимой ранее свободе и светлым дням детства, проведенных вместе с отцом на рыбалке, на даче, в отпуске. Я сижу и смотрю, как в горле страдающего родного человека клокочут кровавые пузыри и ничем не могу помочь. Хриплое дыхание то замирает, то переходит в зловещий храп от которого по спине бегут мурашки, а сердце сжимается, словно поролоновая губка в мозолистой руке совести-посудомойки: все ли я сделал, что мог?
В коридоре отделения тикает допотопный будильник, переживший на своем веку не одну тысячу глаз, сверявших по нему свои внутренние часы: чик-хух, чик-хух. Из-за стены соседней палаты доносится надсадный кашель и неясное бормотание: злое, обвиняющее невидимых оппонентов в каких-то невероятных издевательствах и краже “теплого халата”. Затем снова слышится неусыпная борьба вечной тишины ночи и бессмертного советского будильника: чик-хух, чик-хух.
Спутанные мысли, то обвиняющее, то оправдывающие одна другую бьются изнутри о череп, перемежаясь с обрывками молитв, которые не всегда удается закончить; внимание рассеивается и погружается в тупые блуждания по лабиринтам воспоминаний. Завеса спертого воздуха палаты колышется будто черная вуаль неведомой богини страданий и боли и за стеной снова раздается надсадный стон и брань, которую сменяет нечеловеческий рев хрипов и кашля. Я пробираюсь в коридор и прислушиваюсь - вроде тихо. Из палаты, откуда доносился хрип выбегает медсестра, она зовёт доктора и еще одну медсестру. Какое-то время под циничный стук будильника за стеной происходит тревожная возня, слышатся стоны, потом все затихает. Снимая на ходу резиновые перчатки, из палаты выходят врачи, искоса бросая на меня показательно-равнодушные взгляды.
- Все живы? - интересуюсь я.
- На этот раз все нормально, - улыбнувшись бросает на ходу одна из медсестер, услышав знакомые, на грани фола, полушутливые интонации в моем вопросе.
Я возвращаюсь в палату, где лежит мой отец. В палате четыре кровати, но все кроме одной пусты. Все соседи разбежались по другим палатам после первой ночи неистовых метаний и невнятных криков моего отца. Мы с ним одни.
Я тревожно прислушиваюсь к его надрывному дыханию, пытаясь уловить тональность новых аккордов в клокочущей какофонии хрипов. Нет, вроде пока без изменений. Опускаюсь на свой стул и замираю, обхватив голову руками: чик-хух, чик-хух.
Тень от колченогой капельницы рисует на стене крест, увенчанный хищной короной. Сонное марево качает стены, потолок, пол палаты и крест с короной кажется оживают. От перекладин вниз спускаются полупрозрачные волны одеяний, под короной проступают две пустые глазницы.
Я сижу на стуле, выпрямив спину, и смотрю в пространство перед собой. Свет как всегда возникает из пустоты неожиданно. Он растёт, заполняя собой все окружающее пространство. Незаметно для себя я вызвал тот невидимый внутренний свет, который я знаю с детства. Что он значит я так толком никогда не понимал. Кто-то говорил, что я вижу свою ауру, а может третий глаз; кто-то считал, что это кровь приливает к зрительным нервам, как после надавливания пальцами на глаза. Сегодня мне доведется узнать его настоящую природу; сегодня всё по-другому.
Свет необычно быстро разливается перед моим внутренним взором, и я впервые чувствую его напряженную вибрацию – ему тесно в привычных рамках, он хочет вырваться наружу. Куда может вырваться свет из моего внутреннего мира я не знаю, но мне слегка не по себе. Я понимаю, что не могу контролировать процесс. Разумеется, все ощущения в этом неизведанном “пространстве высоких энергий” противоречивы и не поддаются сколь-нибудь внятному описанию. Еще мгновение назад мне казалось, что свет готов куда-то вырваться; и вот я уже сам проваливаюсь внутрь него. Я вижу стремительную смену каких-то огненных картинок: распростертые крылья, города, еще что-то стремительное, что не может ухватить разум. Меня засасывает в этот огнесветлый мир, я чувствую радость полёта и мимолётную свободу от тяжести повседневных забот. И тут я понимаю, что сквозь свою радость слышу страшный предсмертный хрип. Я вскакиваю с места, бросаюсь к отцу, а перед моими глазами гудит и вибрирует свет-огонь, раздосадованный моим неучтивым, по отношению к нему, поведением и мирской суетой у постели больного.
Я смачиваю губы отца водой и пытаюсь напоить его. Его агония затихает – ещё не время. Я вновь опускаюсь на стул и тихо шалею, от только что случившегося. Не каждый день доводится лично прикоснуться к самым запретным тайнам мироздания. Понятно, что для стороннего наблюдателя ничего необычного не произошло, но изнутри всё предельно ясно. И эта ясность всё ещё звенит в моей голове и вибрирует нечеловеческим напором энергии. Я только что приоткрыл дверь туда, куда уходит всё бессмертное, настоящее, неуничтожимое и неделимое. И если раньше я входил в эту дверь один, то сегодня дверь открылась не только для меня. Глупое существо человек – сначала действует, а потом думает. Хотя что значит действует? Нельзя ведь назвать действием полусонное сидение на стуле? Да, я рванулся навстречу незнакомому потоку, но кто же знал, что нельзя открывать эту дверь рядом со смертельно больным человеком, да и нельзя ли?
Теперь мне жить с этим вопросом до того момента, когда эта дверь откроется для меня также, как для моего отца в тот сумрачный февральский вечер. Отец так и не пришел больше в сознание, словно откинутый тогда мною полог жизни фатально привлек его внимание и медленно, капля за каплей, его жизнь утекла туда, в мир света и огня.
Для меня всё описываемое столь же реально, как наш привычный мир и даже более того. В нашем обычном мире нет такого накала стихий и чувств, пронизывающих душу огненных энергий и ощущения реальных событий, когда ты одним усилием воли открываешь и закрываешь двери, которые будут потяжелее всего остального.
Нарушил ли я какой-то закон природы или одно из неписанных правил – Бог знает. Никому из смертных не ответить на этот вопрос, потому что такие вещи, конечно же, случаются не по нашей воле, и это большая иллюзия думать, что ты что-то там открываешь или закрываешь, кроме собственной удивлённой варежки. Но, чёрт возьми, всё равно это ни с чем не сравнимое чувство участвовать в таких событиях, которые не описаны ни в одной заумной книге каких-нибудь древних мудрецов!
Сколько бы еще промучался мой отец в этом кровавом бреду неизвестно. Это могло тянуться и месяц, и год. Да, мне страшно, что я возможно ускорил его смерть, хотя вновь мы спотыкаемся об это “я”. Я ли? Но если отбросить все трусливые полуоправдания-полуобвинения, то становится ясно, что это было ничто иное, как благословение – прямой выход в мир высоких энергий, минуя страх, агонию и пугающую черноту смерти.
На девятидневные поминки ко мне зашел Валера – мой старый знакомый, хорошо знавший отца. Он рассказал, что на пятый или шестой день видел его во сне. Валера был очень взбудоражен, когда говорил об этом:
“Всё было так отчетливо, – повторял он, наверное, уже в десятый раз, – я встретил твоего отца на улице. Он выглядел очень счастливым, каким я его не помню даже при жизни. Он позвал меня в магазин, чтобы купить еду. Видя моё замешательство, он похлопал меня по плечу, засмеялся и сказал: не переживай, деньги у меня есть! Такой счастливый. Такой счастливый...”