Если рок-н-ролл стал популярен как средство излечить посттравматический синдром, возникший в американском обществе после поражения в Корейской войне, то наверняка после окончания Второй мировой войны тоже должна была появиться музыка, которая служила бы социальным лекарством для ребят, вернувшихся домой с фронта.
Да, такая музыка существовала. Это – джазовый стиль бибоп. Это уже не свинг, не веселое буги-вуги, это музыка измененного сознания.
История становления этого джазового стиля очень похожа на историю рок-н-ролла. Поначалу бибоп слушали очень немногие молодые люди, выражая тем самым свой протест против сладкой гладкости свинговой музыки и возвеличивания старого традиционного джаза, который в конце 1930-х годов воспримался ими, как музейный экспонат. В качестве альтернативы бопперы предложили быстрые темпы и намеренно усложненный язык импровизации. Интересно, что темой для импровизаций часто служила мелодия, взращенная в свинге, однако видоизмененная до такой степени, что ей даже присваивалось новое название. Разумеется, между поклонниками бибопа и ревнителями свинга разгорелась война: новая музыка высмеивалась критикой, записи не издавались фирмами звукозаписи. Но когда солдаты вернулись с фронтов Второй мировой войны, они вдруг обнаружили, что нервно-синкопированные ритмы бибопа напоминают им те ощущения, которые они испытывали во время боя. Музыкальные фразы бибопа были такими длинными, будто солдат решил выпустить весь магазин с патронами в полчище осаждавших врагов. Ребята как бы переживали все это еще раз, только самого боя не было, и музыка служила лекарством, которое вырывало вчерашних солдат из объятий посттравматического синдрома, приобретенного на войне. В итоге популярность бопа резко возросла, а в связи с тем, что война была мировой, и лекарство от посттравматического синдрома требовалось в самых разных местах планеты, у бибопа возникла широкая и стабильная аудитория во всем мире.
Еще одно качество бопа - очень высокий профессионализм музыкантов. Здесь нет лажи, нет фальши, как не может быть фальши или лажи на войне, где любая ошибка, любая недоделка или ложь приводит к гибели людей. Мастерство Чарли Паркера, Диззи Гиллеспи, Телониуса Монка и других бопперов достигло высочайшего уровня, они играли так, как никто не играл, они – боги в своем жанре.
Именно этот посттравматический опыт войны, выраженный в музыке, потом стал матрицей для всей молодежной культуры второй половины ХХ века. Недаром подобный лейтмотив звучит даже в песнях группы «Кино»:
И где бы ты ни был,
Что бы ни делал,
Между Землей и Небом - война...
И когда Николай Расторгуев выходит на сцену в кителе или гимнастерке, его имидж восходит не столько к патриотической песне, сколько к классике рока или джаза - там всегда существовала «military subculture», то есть субкультура, практикующая военизированные стили прикида и поведения.
Однажды мы разговаривали с моим давним товарищем и собеседником, известным социологом Андреем Игнатьевым о том, что после Второй мировой войны постоянным элементом культуры стала, конечно, война, и что молодежная культура - это на самом деле псевдоним культуры посттравматической. Причем этот псевдоним достаточно удачный, потому что война, собственно говоря, и выявляет статус «молодежности»: на войне все либо гибнут, либо остаются в живых в той степени, в какой обладают этим особым статусом «молодежности», в частности физическим здоровьем и способностью действовать на свой страх и риск. Советский поэт Давид Самойлов писал:
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые...
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
Для Давида Самойлова война и юность - синонимы.
В одном популярном «перестроечном» фильме спрашивалось: «Легко ли быть молодым?» Да нет, конечно, ибо быть молодым значит быть на войне. А быть на войне значит быть молодым.
Очень важно, что первые рок-герои Элвис Пресли, Билл Хэйли и «Битлы» с «Роллингами» родились в войну или перед самой войной, что их детство и отрочество пришлись на военные годы. Это был очень серьезный рубеж, когда обществу была нанесена болезненная травма. Как обычно описывают посттравматический синдром? Вот мальчики воевали и они выросли на войне, а потом война кончилась, они вернулись в мирную жизнь - и им там нечего делать. Да нет, на войне выросли все эти мальчики - и те, которые воевали, и те, которые тогда только родились. Причем если для первых война была досадным несчастным случаем, то для тех, кто родился в войну, она стала судьбой, они как бы несут войну в своем теле, в биохимии, в надпочечниках, в дофаминовом балансе. Недаром на обложке первого альбома Rolling Stones участники ансамбля изображены на фоне развалин дома, в который попала бомба во время Второй мировой войны.
Если посттравматический эффект в конце концов излечивается, то происходит это благодаря той самой субкультуре, которая этот эффект воплощает. Субкультура создается не для того, чтобы дать материал социологам, всякая субкультура - это прежде всего средство терапии и самотерапии. Люди испытывают шок, массовый стресс во время войны и создают определенные политические доктрины и художественно-экспрессивные практики, религиозные форматы и прочее-прочее-прочее и, используя эту политику, эту музыку и эту религию, изживают свой посттравматический синдром или, по крайней мере, конвертируют его во что-то полезное.
Но всегда были люди, которых захватывал процесс, и они в горении субкультуры сгорали тоже. А были люди, которые соображали, что субкультура - это интересная игра, в которую можно играть с холодной головой и чистыми руками и на этом делать большой бизнес. А были люди (и таких всегда было подавляющее большинство), которые, пройдя через субкультуру, выздоравливали и оказывались способными включиться в послевоенный мир.
Владимир Марочкин