Михаил Дроздов называет себя "русским шанхайцем". Он — один из первых представителей новой русской диаспоры в Китае. И создатель "Русского клуба" — преемника общины потомков первой волны эмиграции. Он же — председатель Всемирного координационного совета российских соотечественников.
Текст: Алексей Макеев, фото автора.
Михаил Дроздов родом из Владивостока. В 1996 году он, как преподаватель Владивостокского государственного университета экономики и сервиса, отправился на стажировку в шанхайский Университет Фудань. Два года спустя должен был вернуться во Владивосток, но на родине случился дефолт, не суливший в альма-матер ничего хорошего. Поэтому Михаил решил рискнуть и остаться в Китае.
— Я создал консалтинговую фирму, дела шли успешно, — рассказывает Михаил. — Все мне в Шанхае нравилось. Был только недостаток общения с соотечественниками. Тогда во всем городе проживало не более полутора сотен русских. Мы, если узнавали, что из России кто-то приезжает учиться или работать, ехали встречать, знакомиться. Потом возникла идея организовать регулярное общение, и в декабре 1998 года заработал наш "Русский клуб". Первое время мы встречались у кого-нибудь дома или в ресторанах за чашкой чая. У потомков старой русской эмиграции тогда тоже было нечто вроде клуба — они собирались приблизительно раз в два месяца. Несколько раз я бывал на их встречах: собирались старики весьма преклонного возраста, в основном от смешанных браков русских с китайцами, почти совсем забывшие русский язык. Одно время наш клуб помогал материально некоторым из них. Продолжались их встречи недолго, в начале 2000-х годов большинство из них умерли.
— Надо полагать, эти встречи произвели на вас впечатление, так что вы стали заниматься историей русской эмиграции?
— Я бы сказал, этот интерес развился сам собой. На встречах клуба мы скоро поняли, что простого общения мало — нужно наполнять их каким-то значимым содержанием. Решили поднять тему русской эмиграции в Шанхае. За последние пятнадцать лет в этом направлении поработало много исследователей, написаны статьи и книги. А в конце 1990-х почти ничего не было. Мы создали сайт, выкладывали туда полученную информацию; находили старые эмигрантские газеты, перепечатывали из них статьи. Через сайт на нас стали выходить представители первой эмиграции или их дети. С некоторыми из них удалось подружиться. Они приезжали в Шанхай, мы устраивали встречи, записывали интервью.
НИ ОДНОЙ КНИГИ В КИТАЕ
В доме у Михаила не счесть шкафов, забитых книгами. Немало среди них и дореволюционных изданий.
— Я книголюб с давних пор, — признается Михаил. — Мне хотелось найти материальные свидетельства жизни русских в Шанхае, представлялось, что прежде всего это должны быть книги и журналы. Так я начал собирать издания, выходившие по теме русского Китая. А потом стал искать эмигрантские издания, выходившие по всему миру. При этом в самом Китае я не нашел ни одной книги. География источников, наполнивших коллекцию, обширна: США, Австралия, Россия, Франция, Германия... Только не Китай. Здесь во время "культурной революции" почти все уничтожили. Книги сжигали и хунвейбины, и сами русские — чтобы не навлечь на себя репрессии. Единственные издания тех лет, что до сих пор попадаются — словари. Видимо, иметь русско-китайский словарь не считалось опасным.
К тому же тиражи таких книг были очень скромными. Восточная ветвь русской эмиграции была самой бедной, тираж в тысячу экземпляров считался уже большим. И потом основная масса изданий была просто брошена на произвол судьбы. Во время бегства из Китая мало кто мог заплатить за дополнительный багаж в виде книг. Поэтому такие книги считаются у коллекционеров самыми редкими и ценными. А самая богатая библиотека книг русских в Китае находится знаете где? На Гавайях! Там живет американский библиограф Патриция Полански, которая несколько десятилетий собирала свою коллекцию — с тех пор, когда эти книги еще стоили копейки.
— Наверное, в мире найдется немного людей, так хорошо знающих литературу русского Китая. Все-таки какой это уровень?
— Конечно, местная литература не может похвастаться именами первого ряда, которые были на Западе. В Китае на подъеме была поэзия. Проза — заметно слабее. Рассказы, повести, исторические романы, романы из эмигрантской жизни, мемуарная литература — все это сейчас интересно больше не с литературной точки зрения, а с исторической. Поэтический же цех был многоликий и яркий. В 1926 году в Харбине поэт Алексей Ачаир создал литературный кружок "Чураевка", объединивший молодежь, увлекающуюся поэзией. Название "Чураевка" дано по известному тогда многотомному роману "Чураевы" Георгия Гребенщикова. Интересно, что сам Гребенщиков вместе с сыном Льва Толстого Ильей в эти же годы создавал русское поселение Чураевка в США. Ну а в харбинской "Чураевке" поэты поднимались один за другим: Арсений Несмелов, Валерий Перелешин, Ларисса Андерсен, Петр Лапикен, Наталия Спирина... В 1930-х годах, когда Харбин захватили японцы, большая часть интеллигенции переехала в Шанхай. Появилась "Шанхайская Чураевка". В разное время чураевцами были почти четыре десятка поэтов и писателей. Некоторые из них прожили долгую жизнь, продолжив свой творческий путь в других странах. Ларисса Андерсен умерла во Франции совсем недавно — в 2012 году. Уникальная была личность. И поэтесса яркая, и сама — совершенно неотразимая женщина. Не было, наверное, ни одного русского поэта в Китае, который не посвятил бы ей стихи. Позднее в США Эммануил Штейн выпустил книгу "Остров Лариссы" — целый том стихов, посвященных Лариссе Андерсен. То есть она была такой всеобщей музой. Влюбился в нее и Александр Вертинский. Но поэтическая муза его ухаживания отвергла. Вертинский преследовал Лариссу довольно настойчиво, так что она была вынуждена уехать из Шанхая в Циндао. После чего Вертинский написал ей свое известное стихотворение "Ненужное письмо".
Я проникся судьбой Лариссы, ее стихами и написал ей письмо во Францию. Ответ получил через десять лет. На самом деле Ларисса ответила сразу, но ошиблась в адресе. Письмо вернулось из Китая обратно отправителю. Десять лет спустя журналистка Тамара Калиберова случайно увидела это письмо, когда встречалась с Лариссой, и привезла его мне. Позже мы общались с Лариссой по телефону, съездить же к ней домой в Иссанжо у меня так и не получилось.
— А что китайского чураевцы привнесли в русскую литературу?
— Как ни странно, у них китайские мотивы встречаются только эпизодически. Большинство продолжали писать так, словно Россию не покидали. Быть может, это связано с тем, что они плохо знали язык и китайские реалии. За исключением, пожалуй, Валерия Перелешина, который переводил "Дао дэ цзин" и китайских поэтов времен династии Тан.
АЛЬБОМ-ЖЕМЧУЖИНА
— Здесь у меня творения русских художников, — продолжает показывать коллекцию Михаил. — Рисунок "Лики неповторимой России" — с него печаталась обложка повести Павла Северного. Картины Ивана Герасимова — в его творчестве, как видите, китайских мотивов предостаточно. А это — икона, принадлежавшая Павлу Северному. Она была с ним в Китае, затем уехала с писателем в СССР, а его сын Арсений Павлович подарил ее мне. Таким образом икона снова вернулась в Шанхай.
Я собираю также книги русских эмигрантов, изданные вне Китая, но с автографами авторов. Сейчас таких книг у меня уже около тысячи. Вот, например, интересный автограф, оставленный на сборнике "Южный дом" 1968 года: "Валерий Перелешин. Рио-де-Жанейро (а сердце — в Китае)". В самом деле, просто удивительно, как русские любили Китай. Буквально все эмигранты, с кем мне приходилось встречаться — что в Австралии, что в США, — вспоминают жизнь в Поднебесной с восторгом. Послушать их, так Харбин был просто раем на земле. Хотя в Китае им приходилось очень тяжело. Может быть, так воспринимают, потому что молоды были? А Перелешин на своем веку много стран повидал, довелось ему пожить и в дореволюционной России, и в советской, а также в Харбине, Шанхае, Пекине, США, Бразилии.
— Может быть, вам свою коллекцию превратить в частный музей?
— Я давно об этом думал. Хотелось бы сделать так, чтобы книги не просто стояли у меня на полках, а были доступны интересующимся людям. Недавно я сделал сайт "Коллекция русского шанхайца", куда понемногу выкладываю книги, информацию о них, об их авторах. Но пока самое интересное еще не выложил. В том числе жемчужину коллекции — альбом Владимира Жиганова "Русские в Шанхае". Жиганов работал над ним пять лет и напечатал в 1936 году. Альбом — настоящая энциклопедия жизни русских в городе, содержит около 1600 портретов видных представителей диаспоры, сотни уникальных фотографий, без которых не обходится сейчас ни одна работа о русских в Китае. Никакая другая ветвь русской эмиграции о себе подобной памяти не оставила. Альбом вышел тиражом 300 штук, до наших дней дошли считаные экземпляры. Мне альбом достался от Михаила Николаева — последнего живого участника перехода флотилии адмирала Старка из Владивостока в Шанхай в 1922 году. Тогда ему было полгода, сейчас — 96 лет, и живет он в Сан-Франциско. Сам Михаил альбом получил в дар на острове Тубабао, в русском лагере в джунглях в 1949 году.
В альбоме Жиганов рассказывает о занятиях русских в городе, достигнутых успехах во многих сферах жизни — иногда самых неожиданных. Вот, например, заметка о русских водолазах: "Периодически сравнительно большими партиями русские эмигранты работают на водолазных и спасательных работах... Некоторые имеют значительный стаж в этой специальности, позволяющий открывать свои конторы по подряду. Одним из первых открыл русскую водолазную компанию капитан дальнего плавания Чумихин... Жизнь водолазных рабочих проходит вдали от города, в полном отчуждении от городской общественной жизни и связана с постоянным риском для здоровья и жизни работающих. Так, например, в 1932 году в июне месяце на водолазных работах погиб при работах по взрыву затонувшего парохода господин Рубен. И тогда же было ранено несколько человек его рабочих..."
— А что в альбоме сказано о занятиях молодых привлекательных женщин?
— Это на Западе любят подчеркивать: дескать, было в Шанхае много русских проституток. Безусловно, в первые годы эмиграции такая проблема существовала — нужно было как-то выживать. Однако к ним часто причисляют так называемых девушек для танцев — "дэнсинг-гёрлз". Среди них русских действительно было очень много, но это другое занятие. Тогда в городе были популярны рестораны-боллрумы: большая танцевальная площадка с оркестром, вокруг которой стояли ресторанные столики. Гости могли потанцевать с "дэнсинг-гёрлз", специально для того присутствующих. Покупали билетики для танцев в кассе и танцевали с выбранной девушкой. Если танец нравился, могли оставить девушке два-три-пять билетиков — в качестве чаевых. Олег Лундстрем рассказывал мне, как ему приходилось выступать в боллрумах.
— Оркестр Лундстрема действительно был популярен еще в Шанхае?
— Олег Леонидович говорил, что в 1936 году они приехали в Шанхай любительским оркестром на каникулы, подзаработать. Город тогда переживал джазовый бум, юные музыканты поняли, что оказались здесь в нужный момент, и остались в Шанхае. На больших площадках биг-бенд Лундстрема стал выступать с 1940-х годов. Но все-таки самым популярным "джассом" в городе был оркестр Сергея Ермолаева. Лундстрем с Ермолаевым, несмотря на жесткую конкуренцию, были в хороших отношениях. После войны их пути разошлись: один уехал в СССР, а другой — в Австралию. Они переписывались до самой смерти и даже встречались однажды в Австралии.
— Лундстрема и других известных личностей по возвращении в Союз не тронули. Большинство же было репрессировано. Неужели прошедшие огонь и воду эмигранты были так наивны?
— Пропаганда сделала свое дело, в том числе фильмы о прекрасной жизни в СССР. Правда, не все сломя голову целыми семьями ринулись на родину. Отправляли кого-то одного на разведку, договорившись об условных знаках. Например, прислать, как устроишься, письмо с фотографией: если все в порядке — сфотографироваться стоя, если сидя — ехать не нужно. Присылали снимки не то что сидя — лежа. А те, кто заранее договориться не успел, сочиняли кто во что горазд. Писали, например, так: "Приезжайте в Советский Союз, нам все здесь очень нравится. Не забудьте взять с собой бабушку, мы по ней очень скучаем". А бабушка уже много лет, как на кладбище лежит...
МАО В ЦЕРКВИ И "РЫБКИ В АКВАРИУМЕ"
— У наших эмигрантов была завидная сила духа и способность начинать с нуля, — говорит Михаил Дроздов. — В Шанхае они оказались с пустыми руками, пережили период крайнего пренебрежения со стороны европейцев. И за пятнадцать лет превратились из неимущих беженцев в обеспеченную высококультурную диаспору. Потом бежали от китайских коммунистов — снова начали с нуля и снова многого добились. Заметил закономерность: те, кому устроиться в Китае не удалось, быстро умирали. А те, кто сумел найти свое место, жили затем очень долго. Многие прожили более 90 лет, Ларисса Андерсен — 101 год, священник Илия Вэнь — 110 лет. Отец Илия из Китая перебрался в Сан-Франциско, много лет был самым старым православным священником в мире.
— Что-нибудь китайское русские эмигранты перенимали?
— Зачем? Они, наоборот, стремились не смешиваться. В отличие от европейской ветви эмигранты в Китае гордились тем, что смогли сохранить свою русскость, не ассимилировались. Изначально такая позиция была. Этим особенно отличаются харбинцы. В Австралии у них есть свое харбинское сообщество, они считают, что по-настоящему хранили русские традиции. Но что-то все равно переходило. Смотришь старые фотографии: у русских попадаются китайские элементы в одежде. Многие эмигранты нанимали китайских домработниц — Ама, как тогда говорили, или "тетушка" по-русски. Стоило это копейки. Ама, естественно, готовили китайские блюда и так приобщали русских к китайской кухне.
— А нечто русское эмигранты смогли передать китайцам?
— Что-то наверняка передали. Познакомили с классическим европейским искусством, например. Писатель Павел Северный в 1950-е годы преподавал в Фуданьском университете — какое-то влияние на учащихся и профессоров оставил. В облик Шанхая навсегда вписаны два прекрасных русских храма.
— Что касается Никольской церкви, то вы, кажется, были первым, кто в новое время этот храм нанес на карту. При этом вы рассказываете историю, как прихожане предусмотрительно повесили портрет Мао Цзэдуна на стену, и хунвейбины не посмели разрушить храм. Кто этой притчей с вами поделился?
— Никто, сам догадался. Этот портрет продолжал висеть, когда церковь стали использовать под ресторан. Сняли Мао позднее — из-за того, что я надоел ресторанному начальству тем, что приводил людей и показывал портрет. И потом, я спрашивал старых эмигрантов — они утверждали, что такой трюк с изображением Мао прихожане вполне могли проделать.
— Теперь в храмах нет ни ресторанов, ни Мао Цзэдуна, но все-таки они пустуют, что выглядит странно. Особенно после посещения церковных служб в российском генконсульстве. Впервые видел, чтобы консульский отдел в воскресный день превращался в церковь. Прихожан много, и самые разные — русские, европейцы, американцы, китайцы...
— Для нас это большая радость, что позволяют служить в консульстве. Хорошо, что руководство так лояльно к православной общине. Для диппредставительства ведь это дополнительная нагрузка. А в храмах до недавнего времени нам позволяли служить на Пасху и Рождество. По китайским законам храмы не могут вернуться Русской православной церкви, но могут быть переданы Китайской автономной церкви — если она когда-нибудь будет восстановлена.
— Мне показалось, что вопреки многолетнему влиянию европейской культуры и религии на китайцев мы по-прежнему для них инопланетные существа. Отчуждение, кажется, доходит до того, что европейцев на улице просто не замечают — редчайший случай для азиатской страны.
— Ну, по поводу рассматривания на улицах — это пройденный этап. Когда мы приехали в Далянь в 1991 году, китайцы на велосипедах резко давали по тормозам, чтобы на нас поглазеть. Случалось, сядешь на лавочке в парке, через несколько минут обернешься — за спиной целая толпа зевак на тебя уставилась. И когда я в Шанхае оказался, на улице даже старики кричали "Хэлло!". Или "Хэлло чендж мани". Думаешь, вот сейчас деньги поменяю, а на самом деле ничего они не меняют и смысла слов не понимают — просто слышали, как менялы кричали, и повторяют, полагая, что это такое приветствие иностранцу.
Тем не менее даже сейчас мы в Китае как рыбки в аквариуме. Мы в своей среде, китайцы — в своей. Стенки прозрачные, но сказать, что мы прониклись друг другом, нельзя. Конечно, есть общее: строили коммунизм, привычка к общинной жизни. И все же. Многие русские живут здесь годами и среди китайцев друзей не имеют.
— Судя по вашим детям, этого не скажешь — никакого аквариума они не чувствуют. Пообщавшись с ними, понял, что для них Китай — родная среда. Ваша дочь свободно владеет и китайским, и русским языками — признается, правда, что читать по-китайски ей как будто немного легче. Лучшие подруги у нее — китаянки. В детских спектаклях они играют все вместе — русские и китайцы.
— Да, сейчас появляются люди, для которых родные и Россия, и Китай. Именно они могут внести вклад в познание двух культур, сделать это на качественно новом уровне.