Михаил Загоскин – автор первого русского исторического романа
Плодовитый комедиограф и писатель одной книги, милейший человек и дремучий консерватор, вечный труженик и автор казенно-патриотических сочинений — все это Михаил Загоскин, автор первого русского исторического романа.
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено М. Золотаревым
Современники запомнили его добрым, недалеким, благодушным. Глубоко верующим и искренне старающимся быть христианином — вплоть до того, что, когда случалось ему сказать про кого-то за глаза дурное, он потом находил человека, просил у него прощения и старался сделать ему что-то хорошее.
ХОРОШИЙ МАЛЬЧИК
Загоскины вели свой род от выходца из Золотой Орды Захара Загоски (Шевкала Зазоры), поступившего в XV веке на службу к великому князю Московскому Ивану III.
Отец писателя вел жизнь обычного небогатого помещика, но, как пишет биограф писателя Юрий Беляев, был личностью оригинальной: "После бурно проведенной в Петербурге молодости он впал в благочестие и около года провел в Саровской пустыни, живя в келье знаменитого старца Серафима Саровского". Монахи отговорили его от пострига. Он женился и обзавелся многочисленным потомством: в семье было семеро мальчиков и две девочки.
Михаил родился 14 июля 1789 года (здесь и далее даты даны по старому стилю. — Прим. ред.). Его не истязали излишней учебой, однако мальчик рано пристрастился к чтению. Но читать вволю ему не позволяли: зрение у него с детства было слабым. Он нашел способ читать сколько хочется: прятался в отцовском кабинете за ширмой, когда отец там работал, а когда отец уходил — читал. Разумеется, родитель скоро застал его за этим занятием, растрогался и стал сам давать ему книги из библиотеки. От младшего брата, который мешал ему читать, Михаил откупался изюмом, который любил мирно поедать за чтением на диване. Впрочем, если брат продолжал приставать, Миша мог вспылить и оттаскать его за волосы.
Вспыльчивым он был всю жизнь, но отходил от гнева быстро, просил прощения у тех, кого обидел. Сергей Аксаков, написавший биографию Загоскина, сообщает, что в детстве Миша не проказничал, а был богомолен и любил ходить в церковь. Кажется, он уже в детстве был таким, каким запомнился современникам позже — небольшим, толстеньким, в очках, добродушным острословом, не очень грамотным, но очень усидчивым и старательным.
Писать он начал рано. В детстве, пишет Аксаков, он написал силлабическими рифмованными стихами трагедию "Леон и Зыдея". Была еще повесть "Пустынник", в предисловии к которой Михаил просил читателей "быть снисходительными к его сочинению, приняв в уважение, что автор повести одиннадцатилетний юноша". Отец показывал творения сына друзьям и родным — те даже не верили, что автор действительно "одиннадцатилетний юноша".
В отцовском имении Рамзай под Пензой Загоскин провел первые тринадцать лет жизни. Затем его отправили в Петербург — служить. Филипп Вигель, его троюродный брат, сопровождавший мальчика в Петербург, вспоминал: "...уже по тогдашнему обычаю его готовили на службу, хотя учение его не только не было кончено, мне кажется, даже не было начато. Имя Миши, коим звали его, было ему весьма прилично; дюжий и неуклюжий, как медвежонок, имел он довольно суровое, но свежее и красивое личико".
ГУБЕРНСКИЙ СЕКРЕТАРЬ
Службу Миша Загоскин начал с чиновничьих низов: канцеляристом — сначала у государственного казначея Голубцова, потом в Горном департаменте, затем в Государственном заемном банке. Жалованье его составляло 100 рублей в год, еще 300 рублей ассигнациями присылал отец.
Через девять лет Загоскин едва дослужился до чина губернского секретаря, двенадцатого из четырнадцати в Табели о рангах, и работал помощником столоначальника. Все это время он усердно занимался самообразованием и научился говорить по-немецки и по-французски. Он очень нуждался и, как пишет Аксаков, "нередко находился в совершенной крайности вместе со своим верным дядькой и слугой, Прохором Кондратьичем, которого вывел впоследствии в романе "Мирошев". Рассказывают, что в одну холодную зиму, не имея денег на дрова, Загоскин топил печь стульями.
Когда началась Отечественная война, молодой канцелярист немедленно записался в петербургское ополчение и оказался в корпусе графа Витгенштейна. "...В сражении под Полоцком он был ранен в ногу и получил за храбрость орден Анны 3-й степени на шпагу. По излечении раны он возвратился к своему полку и по желанию графа Левиса был назначен к нему адъютантом; в этой должности находился он до сдачи Данцига, то есть до окончания войны", — рассказывает Аксаков. Он упоминает, что Загоскин был мастер рассказывать смешные байки о столкновениях с немцами во время осады Данцига; некоторые эпизоды писатель позже включил в свой роман "Рославлев, или Русские в 1812 году".
Выйдя в отставку, Михаил недолго погостил в родном Рамзае, а потом вернулся в Петербург, на прежнее место столоначальника в Департаменте горных и соляных дел.
КОМЕДИЙ ШУМНЫЙ РОЙ
Отдыхая в Рамзае, Загоскин взялся за перо. Комедию "Проказник", написанную в отцовском имении, он показывал друзьям, те хвалили. Но он не верил, сомневался в себе и решил показать ее настоящему драматургу. Главным комедиографом России в это время был князь Александр Шаховской. К тому же он работал в репертуарном комитете Петербургской дирекции императорских театров, и от него зависело, какие пьесы будут поставлены на столичной сцене. Помощник Шаховского в Дирекции театров Петр Корсаков, давний приятель Загоскина, познакомил начинающего драматурга с маститым. Сергей Аксаков рассказывает куда более занимательную, но никакими другими источниками не подтвержденную версию. Дескать, робкий Загоскин послал Шаховскому пьесу с письмом, где просил ее вернуть, если не понравится, человеку, который за ней придет. Но пьеса понравилась, Шаховской передал автору письмо, где звал к себе знакомиться. Загоскин явился знакомиться спустя два часа. "Проказник" был поставлен, выдержал два представления в декабре 1815 года и был снят со сцены.
Знакомство с Шаховским втянуло Загоскина в самый центр литературной полемики между архаистами и карамзинистами. Как раз в это время прошла премьера комедии Шаховского "Липецкие воды, или Урок кокеткам", которая вызвала негодование молодых литераторов карамзинского направления тем, что в ней в образе поэта Фиалкина был выведен Василий Жуковский. Именно с "Липецких вод" началось противостояние "Арзамаса" и "Беседы". Арзамасцы критиковали Шаховского. Загоскин поспешил броситься в защиту своего благодетеля — и уже через месяц после триумфального успеха "Липецких вод" представил в цензуру свою "Комедию против комедии, или Урок волокитам". Образцом для нее Загоскину послужила мольеровская "Критика "Школы жен": главное, ради чего комедия была написана, не счастливое соединение влюбленных, а разговор персонажей о "Липецких водах", в котором Шаховского, кстати, именуют "русским Мольером". Комедия была очень скоро поставлена и имела большой успех. И ее зрители, и современные нам исследователи полагали, что к ней приложил руку сам Шаховской. Дмитрий Иванов, изучивший рукопись "Урока волокитам", сообщает, что первые две с половиной страницы рукописи написаны рукой Шаховского, остальной текст содержит его пометки.
Это странное сотрудничество оказалось выгодным для обоих: Шаховской нанес удар по своим литературным противникам, Загоскин прошел короткую стажировку у крупнейшего комедиографа и триумфально дебютировал на сцене ("Проказник" был поставлен позже). А кроме того, Шаховской ввел его в круг державинской "Беседы" и в 1817 году устроил в Дирекцию императорских театров. В том же, 1817 году была поставлена новая комедия Загоскина, "Господин Богатонов, или Провинциал в столице", также имевшая шумный успех. Комедия была написана по всем правилам классицизма. Как замечал Аксаков, "некоторых сцен и теперь нельзя прочесть без смеха, а живая человеческая речь слышна у всех, даже иногда у добродетельных людей". Еще одна комедия, "Вечеринка ученых", была поставлена осенью 1817 года. Суть всех загоскинских комедий Аксаков пересказывает так: "...везде надобно женить доброго человека на хорошей девушке, везде есть тетушка или сестра, несогласная на этот брак, везде есть друг, дядя или брат, ему покровительствующий, везде изобличают жениха негодяя, всегда графа или князя, и отдают невесту доброму человеку, ею любимому".
ШЕСТИСТОПНЫМ ЯМБОМ, С ПРОКЛЯТЫМИ РИФМАМИ!
В мае 1816 года Загоскин покинул Горный департамент и женился на красавице Анне Васильцовской, внебрачной дочери бригадира Дмитрия Новосильцева. Отец был против ее брака с безвестным и небогатым Загоскиным, но дочь настояла на своем. Отец Михаила Николаевича при этом нашел для него невесту в Пензенской губернии, так что жениху тоже пришлось пойти против родительской воли.
В 1817 году Загоскин издавал вместе с Петром Корсаковым журнал "Северный наблюдатель". В 1818-м перешел из театра на службу в недавно открытую Публичную библиотеку под начало Алексея Оленина. Там работали Иван Крылов и Николай Гнедич, с обоими Загоскин подружился. Аксаков рассказывает: "Он принимал деятельное участие в приведении библиотеки в порядок и в составлении каталога русских книг, за что через два года был награжден орденом Анны 3-й степени. В непродолжительном времени, и именно 5 июля 1820 года, он оставил службу и должность штатного помощника и был переименован в прежнее звание почетного библиотекаря". Все это время Загоскин продолжал писать комедии.
В 1820 году Дмитрий Новосильцев собрался переезжать в Москву и предложил дочери с мужем последовать за ним и поселиться в его доме. Загоскин оставил службу и отправился в Москву. Первые два года московской жизни Загоскин писал комедии. Театры охотно брали их в репертуар: публика их любила, и шли они с большим успехом.
В 1821 году Загоскин начал писать стихи. Обычно бывает иначе: поэты, взрослея, берутся за прозу. Загоскин, однако, никакого понятия о стихосложении не имел. Аксаков рассказывает, что он, обидевшись на друзей, которые в споре отказали ему в праве судить о стихах, поскольку он в них ничего не понимает, решил изучить стихосложение, засел за труды — "через два месяца прочел прекрасное, довольно длинное послание к Н.И. Гнедичу, написанное шестистопными ямбами с рифмами. Оно стоило Загоскину неимоверных трудов: не имея уха, каждый стих он разделял черточками на слоги и стопы, и над каждым слогом ставил ударение; в иной день ему не удавалось выковать более четырех стихов, и из такой египетской, тяжкой работы стихи вышли легки, свежи, звучны и естественны!".
После этого он уже стал вставлять стихотворные фрагменты в свои комедии, а "Урок холостым" весь написал стихами — живыми и бойкими.
С 1822 года Загоскин служил чиновником особых поручений при московском военном генерал-губернаторе с исправлением должности экспедитора по театральному отделению: в Москве не было дирекции театра, а была только контора в непосредственном подчинении генерал-губернатора, князя Голицына, который, по словам Аксакова, ценил и любил Загоскина. Через год, когда была создана дирекция Московского театра, Загоскин стал в ней членом по хозяйственной части. Эта служба отнимала у него почти все время — на пять лет он перестал писать и печататься. А продвижения в чинах не давала: он так и оставался титулярным советником. Для того чтобы получить следующий чин, коллежского асессора, ему, не получившему никакого формального образования, нужно было выдержать экзамены. Загоскин полтора года готовился, даже выучил наизусть римское право. Экзамены он сдал блестяще, следующий чин получил. И написал новую комедию — "Благородный театр".
Но все чаще он задумывался о романе из русской истории: романист не скован театральными условностями, "противоестественными законами" классицизма — по свидетельству Аксакова, все это он называл кандалами, "которые носит сочинитель, пишущий комедию, да еще шестистопными стихами, с проклятыми рифмами". Роман же он считал "открытым полем, где могло свободно разгуляться воображение писателя".
РУССКИЙ ВАЛЬТЕР СКОТТ
Роман был задуман исторический. Интерес к историческим романам в обществе был колоссальным. Европа зачитывалась Вальтер Скоттом. А в России национальный подъем после Отечественной войны обострил интерес общества к собственной истории — читающая публика ожидала "русского Вальтер Скотта". Первые исторические повести уже были опубликованы, но именно Загоскину было суждено стать автором первого русского исторического романа.
На полтора года он погрузился в изучение исторических источников; друзьям казалось, что он существует более в XVII веке, нежели в XIX. Роман "Юрий Милославский, или Русские в 1612 году" вышел в свет в конце 1829 года и был восторженно принят читателями, Белинский назвал его "первым хорошим русским романом". "Милославского" перевели на шесть языков, Вальтер Скотт написал Загоскину письмо с похвалами. Жуковский говорил, что читал роман всю ночь и не мог оторваться. Пушкин прислал Загоскину дружеское письмо, а потом обыграл некоторые его находки в своей "Капитанской дочке". Теперь читатели "Юрия Милославского" с изумлением обнаруживают в начале романа со школы еще памятную сцену: молодой человек со своим слугой теряет дорогу в буране и встречается с бродягой, который потом спасает ему жизнь.
Подзаголовок романа — "Русские в 1612 году" — обозначает тему, которая более всего беспокоила Загоскина: кто мы — русские? Загоскин был очень близок по своим воззрениям к архаистам из державинской "Беседы" — и так же, как они, высмеивал в комедиях пристрастие ко всему иностранному, ратовал за национальное, как и его друг Крылов в "Уроке дочкам" и, собственно, как Грибоедов в "Горе от ума". Впрочем, в "Горе от ума" к Загоскину куда ближе Фамусов, нежели Чацкий.
Следующие исторические романы Загоскина уже не имели такого успеха. Белинский писал про "Юрия Милославского", что роман не историчен, что его герои "ужасно неудачны", но при всем этом "он был первая попытка на русский исторический роман; сверх того, в нем много теплоты и добродушия, которые сделали его живым и одушевленным; рассказ легкий, льющийся, увлекательный: ничему не верите, а читаете, словно "Тысячу и одну ночь".
"АХ", — ВСПЛЕСНУВ РУКАМИ
Роман "Рославлев, или Русские в 1812 году", вышедший в 1831-м, читающая публика ожидала с нетерпением. И была разочарована. Может быть, потому, что память о войне была еще жива в каждом. Или потому, что достоинства романа были уже знакомы, а недостатки ярче бросались в глаза. Белинский писал, что Рославлев "был повторением "Юрия Милославского": те же лица, те же характеры, те же начала, те же достоинства и недостатки, исключая одной героини, которая сделалась виновата перед судом автора в том, что, как женщина, полюбила мужчину, не спрашивая, какой он нации". Пушкин решил спорить с "Рославлевым" и начал свой роман с тем же названием, с намерением рассказать о той же героине, но замысел этот оставил, написав несколько страниц.
"Аскольдова могила", изданная в 1833 году, разочаровала публику еще больше. Настоящая популярность досталась только опере Верстовского по либретто Загоскина: опера двадцать лет не сходила со сцены, но и она устарела с появлением опер Глинки.
Загоскин открыл дорогу русскому историческому роману — и с его развитием романы первопроходца начали стремительно устаревать. Романтизм, питательная почва для исторического романа, сдавал позиции: живая жизнь стала преодолевать условность, нарушать законы жанров, расширять границы дозволенного в литературе. И то, что еще несколько лет назад казалось в "Юрии Милославском" новым, теперь уже воспринималось как устаревшее.
Молодой Некрасов издевался в 1842 году над новым романом Загоскина, "Кузьма Петрович Мирошев": "Как прежде, автор описывает вам странные костюмы, фигуры толстяков с лысинами, горбами и большими носами; действующие лица кстати и некстати разговаривают, часто только для того, чтобы сказать острое словцо; в патетических сценах они говорят "перерывающимся" или "задыхающимся" голосом; в решительные минуты произносят: "Ах", "всплеснув руками".
Очень скоро романы Загоскина стали казаться воплощением концепции официальной народности — и это совершенно погубило литературную репутацию Загоскина для новых поколений.
ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ
Тургеневу Загоскин запомнился таким: "Самая фигура Загоскина, его странная, словно сплюснутая голова, четырехугольное лицо, выпученные глаза под вечными очками, близорукий и тупой взгляд, необычайные движения бровей, губ, носа, когда он удивлялся или далее просто говорил, внезапные восклицания, взмахи рук, глубокая впадина, разделявшая надвое его короткий подбородок, — все в нем мне казалось чудаковатым, неуклюжим, забавным. К тому же за ним водились три, тоже довольно комические, слабости: он воображал себя необыкновенным силачом; он был уверен, что никакая женщина не в состоянии устоять перед ним; и, наконец (и это в таком рьяном патриоте было особенно удивительно), он питал несчастную слабость к французскому языку, который коверкал без милости, беспрестанно смешивая числа и роды, так что далее получил в нашем доме прозвище: Monsieur L’article.
Со всем тем нельзя было не любить Михаила Николаевича за его золотое сердце, за ту безыскусственную откровенность нрава, которая поражает в его сочинениях".
Карьера его меж тем шла в гору. "В 1830 году, апреля 30, Загоскин перемещен в должность управляющего Конторою императорских московских театров, а в 1831 — произведен в коллежские советники, определен в должность директора Московских театров и пожалован в звание действительного камергера двора его императорского величества, — пишет Аксаков. — <...> В 1834 году произведен Загоскин в статские советники, а в 1837 году в действительные статские советники и утвержден директором императорских московских театров; в этом же году он напечатал "Повести Михайла Загоскина" в двух частях". В них вошли "готические" истории, написанные под влиянием гоголевских "Вечеров на хуторе близ Диканьки" — правда, Загоскин обычно оставляет возможность рационального объяснения чертовщины.
Директором театров он оставался до 1842 года, затем возглавил Московскую Оружейную палату и заведовал ею до самой смерти.
В последние годы он сильно болел. Аксаков пишет, что лечился Загоскин "так неправильно, своенравно, так часто переменял методу лечения и самые средства, употребляя их нередко в страшном излишестве, следуя советам не врачей, что без сомнения леченье ему повредило и придало болезни силу и важность". Он лишился возможности писать. Выезжал на прогулки в экипаже, из которого не выходил. Тургенев, навестивший его незадолго до смерти, писал: "Он уже не выходил из своего кабинета и жаловался на постоянную боль и ломоту во всех членах. Он не похудел, но мертвенная бледность покрывала его все еще полные щеки, придавая им тем более унылый вид. Взмахи бровей и таращение глаз остались те же; невольной комизм этих движений только усугублял чувство жалости, которую возбуждала вся фигура бедного сочинителя, явно клонившаяся к разрушению. Я заговорил с ним об его литературной деятельности, о том, что в петербургских кружках снова стали ценить его заслуги, отдавать ему справедливость; упомянул о значении "Юрия Милославского" как народной книги... Лицо Михаила Николаевича оживилось. "Ну, спасибо, спасибо, — сказал он мне, — а я уже думал, что я забыт, что нынешняя молодежь в грязь меня втоптала и бревном меня накрыла".
Кончину Загоскина Аксаков описывает так: "23 июня 1852 года, в пятом часу пополудни, после двухчасового спокойного сна, взяв из рук меньшего сына стакан с водою и выпив немного, Загоскин внимательно посмотрел вокруг себя... вдруг лицо его совершенно изменилось, покрылось бледностью и в то же время просияло какою-то веселостью. Он вздохнул и — его не стало".
В литературе он остался автором одной книги — "Юрия Милославского". Как сказал Белинский, "его и теперь можно перелистовать с удовольствием, как, вероятно, вы перелистываете иногда "Робинзона Крузое", который в детстве доставлял вам столько чистейшего и упоительнейшего наслаждения". И это до сих пор верно.