На моей двери Йоко Оно, смешно вытянув узкие губы, целует в щеку очкастого Леннона. Балконная дверь распахнута. Я пишу пояснительную записку к диплому.
На соседней крыше стоят, обнявшись, четверо девчонок в мини и парень с гитарой. Ветер треплет длинные волосы девчонок и белую рубаху парня. Девчонки качаются на высоких каблуках, едва удерживаясь на краю. И вместе они, раздирая глотки поют-вопят под истовый визг гитарных струн:
- Уличная красотка! Уличная красотка! У-У-У-У-личная красотка… - тут девчонки смолкают, и в наступившей тишине солист с непередаваемым надрывом произносит: «Девочка! Не взятая! Моя!» - и смахивает с ресниц скупую мужскую слезу. Девчонки сипло верещат в экстазе.
Девчонки – это пятьсот десятая, трехместка. А романтический фраер при гитаре – некий Малишевский.
…Малишевский объявился в нашем общежитии по весне. Примерно в марте. По крайней мере, на мартовского кота он тянет по всем параметрам.
Как-то ранним вечером, когда в общаге светло и тихо, в рекреации кто-то ударил по струнам. Еще раз и еще. Прошелся перебором.
Во всех комнатах девичьи головки на мгновение приподнялись, оторвавшись от привычных занятий. Маленькие ушки насторожились.
- Моя любовь! – возопил в коридоре незнакомый мужской голос с романтическими интонациями.
Девушки в комнатах переглянулись между собой, а те, что пребывали в одиночестве, переглянулись со своим отражением в зеркале.
- …Нежданная печа-а-аль,
Путь несказанных грез! – продолжали голос и гитара.
- «Попсня. Это ж Кузьмина песня. Попсня, » - поморщились в комнатах.
- Моя любовь! Тебя я не увижу, нет! – в отчаянии завопил голос.
- Ну и что, что попсня. Зато голосина… - и девушки приоткрыли сначала двери комнат, а потом и блоков, чтобы лучше было слышно. («Сядь ко мне на язычок, да пропой еще разок »).
- С тобой я не расстанусь, нет! – торжествующе крякнула гитара…
- Как не охрипнет. Третий день поет, - хихикнула заползшая на огонек Нюся.
- Девицу себе выпевает. С обедами и спальным местом, - констатировала я.
- Нашел дур! – хмыкнула Нюся, и мы продолжили наслаждаться звуками бесконечного концерта, беспрепятственно проникающими в специально для этого приоткрытую дверь.
Малишевский, получивший вскоре далеко не такое звучное, как фамилия прозвище «Малек», выпел себе целую комнату. Трехместку в пятьсот десятой.
Теперь он пел или там, или где угодно в компании четверых (четвертая – это Алка из пятьсот тринадцатой двухместки, та что пыталась красиво вскрыть вены, лежа на блестящем плюшевом покрывале сдвинутого из двух кроватей сексодрома, с распахнутыми настежь дверями, хотя всем известно, что так дела не делаются.)
Малек - блондин, с хорошей фигурой и уместным лицом, даже можно сказать - красивым: все в умеренной степени потасканности. Через годик потасканность и алкоголь стопудово поглотят остатки благородства и того, что называется «мой прекрасный принц» во внешности Малишевского, но сейчас этого еще осталось чуть-чуть, как раз для непритязательных девиц.
Мало того, в Мальке еще достаточно романтичности, чтобы иметь мечту. Точнее, чистую и нежную любовь. Любовь Малек носит глубоко в потертом своем сердце, и никому не дает трогать ее даже мытыми руками, и даже дезинфицированными руками не дает трогать.
Откуда я знаю эту трогательную тайну? Только оттуда, что в моей мастерне дверь абсолютно звукопроницаема. Не надо представлять себе меня согнувшейся в три погибели в известной позе около замочной скважины, даже заткни я уши и забейся в самый дальний угол комнаты прекрасная акустика рекреации напротив все равно заставит меня быть в курсе, происходящего в ней.
Любовь у Малька неразделенная. Он даже себе не дает трогать ее руками. Поэтому он никогда не признается в своих чувствах их предмету. У его любви длинные ножки и чистая кожа. Его любовь еще только выпорхнула из родительского гнезда, и голубые глазки его любви смотрят на мир с рвущей душу наивностью. Любовь учится, естественно, на первом курсе, любовь зовут Леночка, и Малек готов перегрызть горло всему миру ради того, чтобы сохранить эти невинность и беспечность. Малек ненавидит коридоры общежития, так как на их стенах написаны нехорошие слова, ненавидит асфальт, за то, что не может покрыть его розовыми лепестками, и ножки его любви вынуждены искать местечки посуше и почище на пути к институту.
… Два голоса в рекреации: женский, нежный, с легкими нотками пробуждающегося кокетства и мужской, басовитый, развязный… Обычный разговор, обычный уже много веков истории соблазнения мужчин женщинами и женщин мужчинами. Я не прислушиваюсь: разговор для меня как тихий шум ручья. Единственное, что удивляет: в басе я узнаю голос Лелика, противного такого субъекта - неопрятная гора жира с задиристым характером, никогда не бывающая трезвой. Надо же: он еще может быть кому-то интересен, ибо, судя по женскому голосу, Она заинтересована.
Вдруг, будто крылья Бэтмэна прошуршали по коридору. И сразу звук удара. Удивленный мат Лелика. И дрожащий от праведного гнева голос героя бразильского сериала жестко приказывает:
- Леночка! Иди в комнату!
Леночка непонимающе кудахчет.
- Я прошу тебя, Леночка!
Недоумевающая Леночка исчезает.
Хлопает ее дверь.
Ругань. Звуки ударов. Кто же этот храбрец? Мало кто из наших, да даже из ИПФ-вцев, не боится связываться с Леликом. Вот и Лелик потрясен. «Кто ты такой? – интересуется он.
- Я - Малишевской! – следует гордый ответ.
Все равно, что «Я – Дубровской!» Видали? Вот еще как бывает…
Я печатаю на машинке сопроводительную записку к диплому, который решила назвать «Зурбаганские портреты», и который состоять будет-таки из трех холстов: Наташкиного портрета «Золотая Ветрена», Светкиного «Разговор о метафизических сушках» и моего автопортрета «Ай эм э джаз синге». Все моего любимого размерчика: два метра на метр с чем-то. А печатаю я о Ван Гоге, и Модельяни, и Рублеве. О, мио дидо! Моя сопроводительная – почти поэма в авангардном стиле, только за нее я не переживаю: под всей этой лирикой нехилый научный труд. Не думаю даже, что кто-нибудь в том усомнится: пять лет курсовых, тянущих на диплом по искусствоведению (Наташа, я уверен, что вы знаете о творчестве Брейгеля (Гойи, Лентулова, Петрова-Водкина и т.д.) все, но к сожалению, мне надо дать и остальным заработать свои крестики…) чего-то да стоят.
Белая ночь. На крыше поют. Скоро все это уйдет навсегда. Пройдет, как этот июнь. Поэтому на всех балконах дышат запахом сирени и близкого пруда без пяти минут советские педагоги.