Унижая и изничтожая пенсионеров, власть конструирует общество манкуртов
«Вопрос о бабушках», в первую очередь воспринимающийся как элемент демографической проблемы, на самом деле является куда более значимым комплексным социальным и социокультурным вопросом.
В значительной степени это было рождено самой философией проводимых в течение последних пятнадцати лет трансформаций, в рамках которых старшее поколение рассматривалось как «отработанный человеческий материал».
Был утвержден негласный алгоритм: «старший, значит – лишний». Эта идеология была развита и утверждена с переходом к накопительной пенсионной системе. Если в пропаганде ее на первый план выводился постулат о том, что благосостояние после выхода на пенсию должно быть результатом накопленного за жизнь трудового вклада, то в глубине своей оно несло абсолютно циничный подход: человек имеет право на обеспеченную старость не потому, что он человек, и не потому, что в своем статусе он нужен обществу, а только потому, что он сам накопил себе деньги на старость.
Возможны, среди прочего, две отличающиеся модели культуры. Отличающиеся именно по оценке роли престарелых. В одной такие признаются не нужными, в лучшем случае – им позволяют жить за счет того, что они накопили, в худшем, как в ряде первобытных культур, просто убивают либо отдают на съедение хищникам, чтобы избавиться от затрат на их содержание. В другой престарелые («дедушки» и «бабушки») рассматриваются как носитель опыта и транслятор социализации. Общество видит в них свое социокультурное богатство, принимает значение их авторитета и признает свою определенную подсудность их мнениям и знаниям.
Первая культура, в естественных условиях рождаемая скудостью, является культурой выживания, соответственно – преимущественно культурой дикости, в которой общество не только вынуждено думать исключительно о сегодняшнем дне, но и обречено себя воспроизводить, поскольку в нем не выработана установка на социокультурное накопление. Родители, ориентированные своим опытом на «сброс с баланса» собственных родителей, воспроизводят такое же отношение к себе и своих детей в будущем. В вечной проблеме - «если бы молодость знала, если бы старость могла» - из принимаемых ценностей изымается признание ценности того, что «старость знает», остается лишь то, что «молодость может». То есть ценностями признается исключительно физическая сила молодости и еда, которую она может добыть. А поскольку «еда» (в современном обществе – более широкий круг текущего материального потребления) в этом отношении воспринимается как самоцель и самодостаточность, то, в известном смысле, такое общество - «общество желудка» - в значительной степени еще и не является человеческим, оставаясь животным. Соответственно, когда еды и становится больше, и даже много, она остается центральным началом, которое из необходимого средства обеспечения жизни становится его божеством, а потому, даже когда это общество выходит из черты скудости, служение этому божеству доминирует над всем остальным, и даже когда общество отходит от традиции убиения престарелых, «еда», а не исполнение иных функций, остается доминирующим и для них, то есть даже будучи сытыми, его престарелые видят смысл своего существования в том, чтобы есть самим, но, скажем, не воспитывать внуков.
Вторая культура предполагает, что «сила» и «еда» - не самоцель. Что есть что-то большее. И это большее – в широком смысле «знание» - опыт, традиции, человеческие отношения. В этом обществе «дедушки» и «бабушки» - это объект почета и носитель человечности, хранитель социокультурных кодов и общественной самоидентификации.
В «двупоколейном» обществе, где «бабушки» списаны и признаны ненужными и в качестве значимых сохранены лишь «родители и дети», «списание», незначимость первых производит в потенции такое же отношение «детей» уже к своим родителям. Отсюда – сам их авторитет изначально поставлен под латентное сомнение. Он держится лишь на том, что и так признано значимым: «силе» и «еде». Пока родители сильны, пока «еда» для детей зависит от них, они обладают авторитетом. Но в рамках этого авторитета, подспудно воспринимаемого как рабство, они лишь их признание и могут передать детям.
Не являясь носителями ценности «памяти» и почитания своих родителей, они не могут сделать носителями этого и своих детей. Сформированные как вынашивающие постулат сбрасывания авторитета своих родителей, которые «почитаемы» лишь в силу зависимости от них, т.е. воспитанные в скрытом ощущении конфликта «отцов и детей», они передают ориентацию на него и своим детям, конфликт обречен на постоянное воспроизведение в тех или иных формах, т.е. с социокультурной точки зрения постоянно обречено воспроизводится общество «манкуртов», в котором дети с одной стороны, не имеют возможности актуализировать для себя опыт «бабушек», которые не являются ключевым звеном их социализации и заведомо рассматриваются как «устарелые», но к тому же лишь в ограниченном объеме могут испытывать и социализацию опытом родителей – поскольку последним некогда их передавать.
Отсюда «вопрос о бабушках» - это вопрос не просто облегчения ухода за детьми для родителей. Это вопрос возможности их долговременной и устойчивой социализации, которая основана не только на перенимании образцов успешного поведения, но восприятии уже осмысленного опыта, усвоения апробированных социокультурных кодов и принятии тех или иных ценностей. Выходящих за рамки «ценностей желудка».
И здесь во многом от общества и его политической элиты зависит, что мы хотим иметь в стране: «общество желудка», пусть даже сытого, общество «манкуртов», которое усиленно создавалось последние двадцать лет, или общество разносторонней социализации, опирающееся на опыт прошлого и способное к его органичному возвышению и обновлению.