Ресоматор возвышается в углу комнаты в недрах Калифорнийского университета. Уровень стерильности здесь, как в госпитале, но вместо пациентов — мертвецы. Их предпоследний этап существования под пристальным наблюдением Дина Фишера, директора Программы донорства в Медицинской школе имени Дэвида Геффена. Тела под накрахмаленными простынями везут на расщепление в щелочную гидролизную машину, после которой от них останутся лишь жидкость и белоснежные кости. Затем скелеты будут измельчены и рассеяны у берегов близлежащей базы морской пехоты Кэмп-Пендлтон. Остатки будут дрейфовать, а затем постепенно рассеиваться, потому что чистый фосфат кальция не способен утонуть. С высоты вертолетов береговой охраны это похоже на спущенную заначку наркобаронов.
Из машины доносится низкий гул, похожий на шум нескольких газонокосилок. Трупы, помещённые в синие пластиковые контейнеры, ожидают своей участи в другом конце комнаты. Их личности анонимны, скрыты за числами и «собачьими бирками». Небольшие кости настолько хрупкие, что их можно уничтожить вручную: коснитесь бедренной кости, и она развалится.
Фишер руководит этой методикой с марта 2012 года и до сих пор не верит в это, он говорит о ней с таким восторгом, будто выиграл в лотерею. Всего в США существуют три такие установки, в Калифорнии использование их в коммерческих целях запрещено. Фишер снимает панели из нержавеющей стали, чтобы показать принцип работы изнутри, все аккуратно спрятанные трубы и механизмы. Дверь, сквозь которую проходят тела, изготовлена из такой же стали, которую Министерство обороны Великобритании использует на атомных подводных лодках. «Здорово, не так ли? О боже, это просто прекрасно», — линзы его очков сияют. Самого Фишера едва ли заподозришь в том, что он постоянно контактирует с мертвецами.
Машина работает вовсю. Высокий седовласый Фишер в светло-зеленом хирургическом костюме объясняет, что сейчас происходит внутри камеры высокого давления: гидроксид калия смешивается с водой, нагретой до температуры 150 градусов по Цельсию. Происходит биохимическая реакция, и плоть отделяется от костей. В течение четырёх часов мощная щелочная основа растворяет всё, кроме скелета; разрушает все исходные компоненты, из которых построен организм: сахар, соль, пептиды и аминокислоты; ДНК распадается на нуклеотидные основания: цитозин, гуанин, аденин и тимин. Тело превращается в удобрение и мыло, в стерильную водянистую жидкость, похожую на слабо заваренный чай. Жидкость через трубу перемещается в резервуар для хранения, в котором ее остудят, нейтрализуют pH, сделав пригодной для переработки, и выпустят в канализацию.
Фишер предлагает выйти, если для меня это слишком тяжелое зрелище, но на самом деле все не так уж страшно. Сжиженное человеческое тело пахнет моллюсками, приготовленными на пару.
По словам, Фишера это — будущее смерти.
Фансайты GeoCities 90-х годов морально устарели во всех сферах, кроме индустрии смерти. Есть сайты, на которых все еще воспроизводятся MIDI-треки, а курсор мыши сделан в виде порхающего голубя. Они пестрят стоковыми изображениями улыбающихся пожилых пар. Это сайты отрасли, которая не приемлет перемен.
Наиболее распространённые способы обработки тел после смерти, а именно захоронение и кремация, не менялись коренным образом на протяжении веков. Современное бальзамирование, популяризированное во времена Гражданской войны в США — это довольно жесткая процедура. В кровеносную систему вводится жидкость для бальзамирования, после чего удаленную из сосудов кровь спускают в сточную трубу без обработки. Тело, заполненное девятью литрами канцерогенного формалина и другими химикатами, погребают в землю, где его разложение замедляется, но не полностью. В первый год примерно половина химикатов будут просачиваться в почву, а вместе с ними любые химиотерапевтические препараты, присутствующие в организме в момент смерти.
В 2015 году в Северной Ирландии появились сообщения о том, что из-за затопления кладбищ химия, содержащаяся в трупах, оказалась в грунтовых водах, создав угрозу для местных жителей. Только в США ежегодно свыше трёх миллионов литров бальзамирующей жидкости попадает в почву. И хотя свинцовые гробы способны удержать химикаты, но недостаток кислорода превращает тела в чёрную жижу. На старинных лондонских кладбищах, таких, как Хайгейтское кладбище, туристов просят не прислоняться к гробам в катакомбах, так как это может нарушить их структурную целость, и жижа вытечет наружу.
Около 75% жителей Великобритании прибегают к кремации, но мало кого интересует сама процедура. Они не знают, что посреди процесса работник крематория открывает дверцу, специальной кочергой поддевает скелет за ребра и переворачивает его для лучшего обжига. Также им неведомо, что несмотря на все усилия работников крематория, костная пыль остается на кирпичах камеры, в которых сжигают покойного. Поэтому пепел разных людей перемешивается.
Кэйтлин Даути, которая руководит некоммерческим похоронным домом Undertaking L.A на бульваре Санта-Моника, в мемуарах «Пыль в глаза» рассказала о собственном опыте работы в крематории. Она объявила войну этой индустрии и ведёт её с помощью YouTube-роликов «Ask A Mortician» и конференций в TED, где поднимает вопросы нашей смерти и морали. Спустя годы работы с покойниками она пришла к выводу, что крематории — не лучший способ обращения с телами. «Мы посылаем наши семьи на эти пугающие индустриальные склады с гигантскими огненными машинами, изрыгающими природный газ. Это довольно-таки жестоко», — говорит она.
Даути полагает, что если у смерти есть будущее помимо кремации и похорон — это щелочной гидролиз. Эта процедура законна в Великобритании, но несмотря на то, что её лоббируют представители похоронной индустрии, которые утверждают, что этот процесс более эффективен и не так вреден для окружающей среды, в настоящее время он признан законным только в 14 штатах США и трёх провинциях Канады.
Дайти утверждает, что такие машины, как ресоматор, помогут нам взглянуть на смерть под другим углом. Их можно размещать в чистых, ярких и хорошо спроектированных пространствах без жара и шума крематория. «Мы должны улучшить наши последние пристанища», — утверждает она.
Сэнди Салливан сидит в пустом лондонском пабе после полудня во вторник и рассказывает, как бешеные коровы позволили ему навсегда изменить похоронную индустрию. Рыжий Салливан недавно прилетел из Глазго. Через час он сменит свои чёрные джинсы на костюм и отправится на ежегодный ужин Общества Кремации. То, что его пригласили туда, говорит о том, что его начали воспринимать серьёзно. Салливан не любит рассказывать случайным попутчикам в самолете, чем он зарабатывает на жизнь; расскажи им, что ты расщепляешь человеческие тела, и до конца полёта они больше ни о чем тебя не спросят.
Эпидемия губчатой энцефалопатии крупного рогатого скота в Британии убила 4,4 миллиона голов в период с 1988 по 1998 гг. Скот массово сжигали, трупы нагромождались на тех же полях, где они раньше паслись. Если бы вы жили неподалеку, то могли уловить в воздухе запах гари. Благодаря тому, что кости обуглились в пламени, их можно было безопасно зарыть в землю. Но огонь не смог уничтожить содержащиеся в останках прионы — белки с аномальной структурой, вызывающие дегенеративные заболевания мозга. В конце концов, в 2006 году Европейский Парламент утвердил новый метод по утилизации мёртвых животных: щелочной гидролиз.
В те времена Салливан работал в компании «WR²» ("waste reduction" — уничтожение отходов) и продавал устройства, которые растворяли туши коров. Эту компанию в середине 90-х годов основали два профессора Медицинского колледжа Олбани. Они запатентовали технологию утилизации заражённых животных, в частности радиоактивных кроликов. Гордон Кай изучал рак и крайне расстроился, когда узнал, что утилизация каждого кролика обойдётся им в 300 долларов. Тогда его коллега Питер Вебер предложил решение.
Такие биохимики, как Вебер, постоянно гидролизуют протеин для аминокислотного анализа. Один из способов, к которому они прибегают, называется щелочной гидролиз, в процессе которого используется гидроксид калия или натрия, иначе называемый щелочью. Этот способ не пользовался особой популярностью, потому что настолько разрушителен, что уничтожал аминокислоты, которые учёные пытались проанализировать.
Кай и Вебер взяли старую кастрюлю с университетской кухни и начали экспериментировать. Однажды они запихнули в неё целую овцу, налили воды, добавили гидроксид калия и поставили её кипеть. Но когда щелочь и жир вступают в реакцию, образуется мыло, поэтому когда овца "выкипела", весь пол лаборатории был залит пеной.
В 1994 году учёные получили патент и открыли компанию, которая производила прочные контейнеры из нержавеющей стали размером с пол-автобуса. В таких контейнерах можно было быстро и аккуратно растворять многочисленные туши коров.
Салливан начал продвигать компанию по разработке аналогичных устройств для людей. В 1995 году, по запросу больницы Шендс при Университете Флориды в Гейнсвилле, компания построила и продала одно такое устройство. Оно позволяло утилизировать нескольких медицинских трупов за раз. В 1998 году новый исполнительный директор компании Джо Уилсон изготовил еще одно устройство для людей, но в то время эту идею сочли слишком радикальной для похоронной индустрии, поэтому резервуар пылился под брезентом на заводе. Существует фотография, на которой Уилсон в бейсбольной кепке и клетчатой рубашке с улыбкой позирует внутри резервуара, проверяя его размер.
«Я начал посещать конференции на тему кремации и провёл небольшое исследование рынка. Из-за экологических преимуществ и низких расходов на эксплуатацию это устройство казалось идеальным приспособлением для похоронной индустрии», — говорит Салливан.
В середине нулевых в компанию обратился Дин Фишер, тогдашний директор отдела анатомии в клинике Майо в Миннесоте. Он попросил создать устройство, пригодное для обработки одного тела. Компания построила его с нуля в соответствии с фишеровскими спецификациями. Через 17 дней после того, как они доставили устройство, компания «WR²» обанкротилась и перестала отвечать на звонки.
«WR²» обанкротились не из-за отсутствия спроса на устройства. Кай и Вебер признали, что бизнесмены из них никудышные, и вернулись в лаборатории. Уилсон решил основать собственную компанию и продавать устройства животным хозяйствам и ветеринарным предприятиям.
Наступил 2006 год. У Майо было устройство для растворения тел, но никаких инструкций. Салливан увидел в этом шанс.
Устройство не оправдало надежд Фишера. Он и его коллега посетили национальную конференцию анатомической комиссии в Гейнсвилле, штат Флорида, где им провели экскурсию по университетской лаборатории. Их отвезли в комнату у погрузочной платформы и показали огромную машину, которую «WR²» изготовили для больницы Шендс. Персонал помещал тела в нейлоновые мешки, вешал их на веревки и опускал пять штук за раз. Плоть отделялась от кости, но жидкость собиралась вокруг. «Мы посчитали, что это смотрится грубо, — говорит Фишер. «И затем мы увидели готовый продукт». Он не был похож на серый песок для кошачьих лотков, как в крематориях.
Фишер попросил «WR²» создать для него резервуар на одного человека: он должен был быть горизонтальным с металлическим подносом, куда будет помещаться тело.
Но когда его заказ прибыл, то работать с ним он не мог. «Мы запустили его, открыли дверцу, а тело растворилось лишь наполовину». Он закрывает глаза руками и с отвращением хлопает дверцей. «На теле виднелись остатки плоти, некоторые кости были чистыми, но все равно это смотрелось отвратительно и очень плохо. Нам приходилось прогонять тело три раза. Это продолжалось около месяца. Он никак не мог работать так, как нужно. У нас были крематории, которые повторно сжигали тела». Даже сейчас в его словах слышится искреннее разочарование. Единственный раз, когда он говорит об устройстве и не улыбается.
Спустя некоторое время Фишер находился в магазине спортивных товаров, когда ему позвонил Салливан. Из-за акцента Салливана Фишер ничего не понял и бросил трубку.
Главная проблема заключается в черепе. Благодаря своей плотной структуре он отлично защищает мозг, так что пламя может проникнуть внутрь только через глазницы или дно черепа, аналогичное можно сказать и о жидкости. В печи крематория с потолка извергается пламя, от температуры которого череп раскалывается, или это делает работник крематория при помощи длинной рейки. Однако в конце цикла щелочного гидролиза, когда плоть отделяется от скелета, а кости начинают перемещаться внутри машины, череп всплывает, а мозг всё ещё находится внутри.
Это не являлось проблемой для клиники Майо, где в большинстве случаев черепа отделяли от трупов для использования в образовательных целях. Но если Салливан собирался создавать целую отрасль на основе своего устройства, он не мог просить организаторов похорон вскрывать черепа покойников. Наконец ему удалось связаться с Фишером и объяснить, что он работал в «WR²» и хочет воплотить эту идею в коммерческих целях. Салливан пообещал отремонтировать устройство, которое простаивало в лаборатории Фишера. Затем они поэкспериментируют над ней, решат ту самую проблему с черепом и попытаются внедрить щелочной гидролиз на открытый рынок.
Вместе они разработали клетку, которая удерживала голову на месте, таким образом вихрь жидкости оказывал давление на череп и разбивал его, как яйцо. Это был один из самых достойных способов уничтожить череп, а для Салливана очень важно, чтобы процесс проходил достойно. И речь не о тех эвфемизмах, которыми любит пользоваться похоронная индустрия («пространство погребения» вместо «могилы»), а потому что его искренне это волнует. Салливан боится, что компании-конкуренты будут делать это неправильно. Он опасается, что их работа наложит тень на его труд и откинет технологии на десятилетия назад.
Он подразумевает, в частности, компанию Bio-Response Solutions в Данвилле, штат Индиана, в которой его бывший коллега Джо Уилсон начал работать после банкротства «WR²». Спустя два года после создания устройств для животных Уилсон решил последовать примеру Салливана и взглянуть иначе на его идею из далекого 1998 года. Bio-Response решили проблему с черепом следующим образом: тело нужно помещать в резервуар головой вперед, наклоняя бак с помощью рукоятки, и позволяя весу тела насадить череп на кол. Когда голова раздробится, а тело растворится, в жидкость погружаются ноги, но вы никогда не знаете наверняка, когда они попадут в воду и хватило ли им времени раствориться.
Bio-Response Solutions продали около 100 щелочных гидролизных машин в ветеринарные колледжи и в компании по кремации домашних животных. Они продали в пять раз больше устройств для людей, чем Resomation. Уилсон говорит, что он взял курс на людей только после того, как Салливан отказался производить недорогие устройства, которые могли позволить себе семейные похоронные дома. Он называет свою компанию «Фордом от индустрии». [Салливан] же построил BMW. Я бы не стал заниматься этим, если бы он построил машину для обычных людей».
Салливану не нравится идея шипа для черепа, а также тот факт, что Уилсон продаёт машины втрое дешевле его устройств и которым необходимо 14 часов вместо четырёх. «Это неуважительно, недостойно, это не ресомация», — утверждает он. На симпозиуме по щелочному гидролизу в феврале соперники сцепились в споре и кричали друг на друга поверх толпы.
Коллективный отказ от определения товарного названия щелочного гидролиза — показатель разлада, присутствующего в этой сфере. Салливан полагает, что тело подвергается «ресомации», но этот термин зарегистрирован как товарный знак, поэтому больше никто не может им пользоваться. На своем сайте Bio-Response Solutions устраивает лингвистический танец и избегает конкретных определений, используя такие фразы как «эта форма расщепления». Другая калифорнийская фирма Qico предпочитает использовать термин «водная кремация».
Из-за отсутствия ясности в терминологии возникла юридическая путаница по поводу того, что же такое щелочной гидролиз — еще одна форма кремации или совершенная новая методика. В 2010 году Ассоциации крематориев Северной Америки изменили определении кремации, включив в него щелочной гидролиз, что не делает его законным, но определяет как вариант уже существующего процесса: вы всё также уменьшаете тело до фрагментов костей, которые возвращаются семье в виде пепла. Некоторые штаты называют его третьим методом; в Орегоне, где этот процесс узаконен, он называется «растворением».
Убедить общественность не составит труда. «Каждая семья, которой я объяснил процесс, одобрила его», — говорит Джефф Эдвардс, директор похоронного бюро в Огайо, который купил машину от Bio-Response Solutions в 2011 году. «Общество не так уж и глупо». Но в то время, как стоимость работы машины дешевле для оператора, Эдвардс взимает премиальную цену, потому что тела приходиться транспортировать из других штатов.
Как писала Джессика Митфорд в трактате 1963 года «Смерть по-американски» по поводу коммерциализации похоронной индустрии: всё дело в деньгах.
«Всё упирается в деньги», — утверждает Фишер, стоя возле ресоматора. «Крупные корпорации — Service Corporation International, Carriage, Stewart Enterprises — создали бизнес-модели на миллионы долларов, чтобы продать вам гроб, прокатить вас на катафалке, подсунуть вам участок земли на кладбище, поставить надгробье. И они не собираются конкурировать с процедурой стоимостью 45 долларов».
Люди, которые могут проиграть в финансовом отношении, блокируют способы реализации, жалуется Фишер: если щелочной гидролиз переплюнет захоронение и кремацию, производители гробов потеряют свой хлеб. Кремационисты не смогли бы взять столько тел, сколько позволяет устройство, потому что процесс у них идет медленнее. Католическая церковь, по его утверждению, выступает против щелочного гидролиза не из-за религиозных мотивов, а потому что в их владении огромное количество кладбищ, и они теряют деньги на непроданных участках. (В 2007 году Фишер продемонстрировал машину сестре Рене Миркес, директору Центра NaProEthics, которая назвала процесс «морально нейтральным»).
Прогрессивные независимые похоронные дома медленно адаптируются к щелочному гидролизу — у двоих во Флориде и Миннесоте есть ресоматоры, более чем у дюжины есть дешёвое устройство от Bio-Response Solutions — и хотя в долгосрочной перспективе это намного дешевле для похоронных домов, понадобятся годы, чтобы отбить стоимость ресоматора — 330 000 фунтов. Для того чтобы процесс возымел коммерческий успех, корпорации должны поддержать его. Салливан только что установил ресоматор в Rowley Regis, недалеко от Бирмингема. Это его первая продажа в Великобритании после десятилетия попыток. Во многом помогла местная пресса.
Но на этом можно заработать деньги. «Сегодня наши клиенты в 80 % случаев используют ресомацию», — говорит основатель Qico Джевон Трюсдейл, — «Мы хотим реализовать проект на 100 %. Полностью избавиться от кремации».
Я встречаюсь с Трюсдейлом и CEO Qico Джеком Ингрэмом в на крыше бара в центре Сан-Диего. У Ингрэма расстегнуты несколько пуговиц, его волосы зализаны назад, говорит, что ему тошно от ресторанов с видом. Сейчас их машины лишь на стадии теории; им нечего показать в офисе на Ocean Beach. Но они одеты в красивые костюмы и хвастаются макетами: футуристическая MZ-1 белая, как старый Айпод, смахивает на раковину наутилуса. Устройство не похоже на медицинское либо вообще имеющее какое-то отношение к смерти: таким образом они собираются обойти конкурентов. Они описывают машину, которая может делать всё что угодно внутри своей оболочки. Ни на одной стадии процесса никому не придется контактировать с костями.
Qico расположены здесь, потому что рейтинг кремации в Японии 99,97 % и если у них получится заменить каждый крематорий блестящим белый MZ-1, они быстро станут миллионерами. Их машина выглядит так, потому что Трюсдейл уже изобразил её на обложке «Time». Он не хочет фотографироваться рядом с тем, что похоже на «хлам из подвала». Ингрэм никогда не видел мёртвого тела, но пытается продать машину, которая их растворяет. Трюсдейл и Ингрэм представляют угрозу для Салливана и его машины в Лос-Анджелесе, но Салливан спокоен. «Эти парни, насколько мне известно, прощелыги, — говорит он. «Трюсдейл продает всего лишь концепцию. Она никогда не сможет сделать то, о чём он рассказывает».
Уилсон согласен с ним: «У них [Qico] нет ничего, кроме изображения яйца».
Вполне возможно, что Qico ничего не достигнет, но движение щелочного гидролиза настолько мало, что каждая компания может навредить другой. Когда Qico путешествуют по стране, объясняя процесс похоронным директорам и помогая продвигать счета через суды, такие вещи, как легальность или сооружение невозможной машины, не являются для них препятствием на пути к той самой обложке «Time». Они видят лишь упрямую индустрию таких же бизнесменов, как они сами.
Когда Салливан уходит на обед в Кремационное общество, то вручает мне визитную карточку. «Будьте уверены», — говорит он, положив свой кошелек обратно в карман. «Я считаю, что это отличная идея для общества, это хорошо для окружающей среды, и чем быстрее устраняются отсталые идеи отрасли, тем лучше».
И вот мы снова в Медицинской школе имени Дэвида Геффена. Фишер пожимает плечами. В течение многих лет он сражался с похоронной индустрией, погрязшей в финансовой мотивации под прикрытием традиций. Им нет дела до того, что это устройство с уменьшенными экологическими, эмоциональными и финансовыми последствиями, может спасти мир — или, по крайней мере, задержать его кончину, по одному телу за раз.
Из шкафа доносится двукратный звуковой сигнал. Фишер открывает его, чтобы показать мне крошечный имплантируемый кардиовертер-дефибриллятор. «Он прошел сквозь машину, а батарейки всё еще работают. Безумие, не так ли?»
На маленьком синем полотенце под ведрами зубов и пломб (зубы извлекают из черепов, так как металлические коронки могут сломать крематор, в котором кости измельчаются в порошок) лежит целая коллекция металлических тазобедренных суставов, клапанов, стентов, которые подпирали камеры сердца, булавок. Все эти вещи остались на подносе после растворения их владельцев. Этот процесс достаточно мягкий, чтобы имплант выглядел как новенький, но достаточно сильный, чтобы обесцветить стеклянные глаза и накладные ногти.
Фишер показывает на ряд кардиостимуляторов, которые он собрал. Те, которые он не продал, отправляются на переработку. Заработанные деньги идут на обслуживание машины; Фишер говорит, что она сама себя окупает. Он переворачивает кардиостимулятор и подносит к моим глазам. «Если вы посмотрите на него, то сможете разобрать надпись на этикетке. В крематории это сжигать нельзя. Приходится их вырезать».
В печи крематория протезы плавятся или сгорают, или, в случае литиево-ионной батареи кардиостимулятора, взрываются. Титановые тазобедренные суставы не выглядят так красиво, как те, что в шкафу Фишера, они покрываются углем. Силиконовый грудной имплант, который Фишер держит в руке («мы называем их медузами») провел несколько лет в груди женщины и четыре часа внутри машины. В крематории он бы расплавился, как смола, и его пришлось бы вручную отдирать от стенок печи. Другие имплантаты, такие как пластиковые уретральные пессарии или пенильные насосы, даже не попались бы на глаза работнику крематория. Они тают и выходят в атмосферу через дымоход вместе со всей ртутью на ваших зубах.
Работа ресоматора приближается к концу. Шум более интенсивный; насос пульсирует, как напряженное сердце. Фишер позволяет мне нажать на красную кнопку, чтобы остановить его, и Алекс Родригес, правая рука Фишера, распахивает дверь. Там на подносе, под паром, лежит скелет 90-летней женщины, которая пожертвовала свое тело в медицинскую школу. Родригес деликатно поднимает большие кости и помещает их в лоток. Параллельно он рассказывает мне, что могут рассказать об этой женщине ее кости. Что у нее не было зубов, когда она умерла. Что у нее был остеопороз, из-за которого кости превращаются в пыль еще до крематора. Что она была небольшого роста.
В 80-х, прежде чем Фишер начал работать в клинике Майо, он был директором похоронного бюро в Миннесоте. Он знает, на что уходят деньги, и он знает, как говорить от чистого сердца. Он также знает, как утешить скорбящих родственников. Когда Фишер узнает о смерти донора, то связывается с его семьей, благодарит их за щедрость и уверяет их, что позаботится об их близком человеке. Он подробно объясняет, что будет с телом: после того, как студенты получат все необходимые знания, прах донора будет развеян над Тихим океаном, и в его честь проведут поминальную службу.
Если вы однажды захотите пожертвовать своё тело науке, Фишер объяснит вам всё лично. Он поставит вас перед этой огромной серебряной машиной и расскажет, как она работает. И после того, как ваши останки поспособствуют обучению будущих хирургов, Фишер поместит вас в резервуар, где ваше тело быстро и бесшумно превратится в биологические частички, из которых вы когда-то образовались.
Оригинальная статья: The Wired
Автор: Хэйли Кэмпбелл
Дата: 15 августа 2017
Перевод: Александр Лоскутов, Тамара Беркович
Редактор: Тамара Беркович.