Лед на пруду потихоньку тает. Он еще не ломается, но стал серым и рыхлым, и не видно, где он, а где уже серое и рыхлое небо. Небо ложится усталым беременным животом на прогибающийся теплый лед и кое-где расползается по швам. В эти швы вываливаются мокрые хлопья-лепешки. Они бестолково с потерянными взглядами валятся вниз и попадают нам с Сережкой Струновым за шиворот.
Мы от этого вздрагиваем, поправляем шарфы и бредем дальше по набережной. Приятно пахнет дымом от Сережкиной сигареты.
«А что бы ты сделала, будь у тебя много-много денег?» – спрашивает меня Сережка. Он высок и худ. На нем длинное черное пальто с искрой, гороховые мягкие брюки, офицерская планшетка на ремне через плечо и орехово-шафраново-изысканное кашне. Его светлая голова непокрыта, стекла его круглых очков в металлической оправе, так же как и моих в наивно-голубой, пытаются залепить сырые снежные хлопья. Падают они и в его интеллигентскую бородку, где, шипя, встречаются с сигаретным пеплом.
Я, редко, по пионерской наивности своей задумывавшаяся на такой счет, начинаю нести какой-то бред о благотворительности, дети-миротворцы и тэ пэ. Сережка терпеливо, без снисходительной улыбки выслушивает все это, а потом говорит, что будь у него много-много денег, он купил бы большой дом с деревянной террасой, мы вынесли бы на эту террасу два плетеных кресла, укутались в пледы и пили бы горячий кофе из маленьких кружек с блюдцами, глядя как поднимается сигаретный дым, и как падают мокрые снежные лепешки.
Когда мы дошли до перекрестка Мира-Ленина, я сказала, что если у меня вдруг будет много-много денег, я куплю Сережке этот дом. Он рассмеялся, кажется растрогавшись, и казалось: он мудрый старик, а я наивная кудрявая и розовощекая девчонка. Это не было обидным. Было сыро и промозгло, но кофе с террасы согревал нас.
отрывок из биографического романа "Бултыхание в небесах"