Снег растаял полностью, и асфальт – сухой. Ветренко и Майя Каховец танцуют чудные танцы, дудят в детские дудки и бренчат стеклянными бутыльками, связанными в грозди. Я верчу ручку загадочного агрегата «Зубчатые передачи», взятого напрокат в кабинете черчения. Мой музыкальный инструмент представляет из себя с двух сторон открытый ящик из полированной ДСП, внутри которого, цепляясь друг за друга, с металлическим дребезжанием и рокотом вертятся разномастные шестерни. Когда я кручу приделанную сбоку ручку. Эта киберпанковская шарманка чертовски тяжела и притащила ее сюда, на угол Мира и Ленина не я, конечно, а Макс Мазжерин. Но играю я. Играю, прислушиваясь к себе: тает или нет, отшелушивается или нет моя кожура из комплексов. И вижу я себя откуда-то сверху, почти чужим себе объектом, частью веселой, взбудораженной толпы.
Ветренка движет ладонями со сомкнутыми в плоские лодочки пальцами перед серьезным, раскрасневшимся лицом, отводит их назад, дробно перестукивает каблуками, Майя раскачивается, ее раскосые черные глаза неподвижны, как на персидских миниатюрах. На обеих старинные, годов тридцатых шляпки из драпа, у платьев длинные расклешенные рукава. У ног ведра с красной гуашью. А к высокому кованому забору солидного строительного учреждения, называемого нами «Трестом», привязан на манер распятого Иисуса идеально подходящий на эту роль Сережка Струнов.
Впрочем, Сережка привязан не к самому забору, а к огромному, обтянутому белой бумагой планшету, а над головой его – планшет горизонтальный с высокопарной надписью: «Здесь будет распят художник», по обе руки – Серегины абстрактные композиции, исполненные маслом на похищенных бог знает где дверях.
Перформанс.
Толпа, равняясь как один в нашу сторону, обтекает слева направо, волнуется, позволяет себе вопросы, частично присоединяется, успокаивается, заметив оператора с кинокамерой. По-моему, камера все это дело портит, превращая действо просто в спектакль. Только бабули как всегда беснуются: «Молодой!» – кричат они. – «Да на нем пахать надо!» «Да его в металлургический надо!»
«В мартен!!!» «В мартен его!!! В крематорий!!!» – подхватывает и развивает с демоническим «Хо-хо-хо!» старушечью мысль худграфовская толпа.
– Ну че, я начинаю страдать? – спрашивает распятый и, получив добро, разражается душераздирающими воплями. Вопли музыкально вплетаются в какофонию «симфонического» сопровождения, а девчонки с невозмутимостью и деловитостью сюрреалистических существ тычут в Серегу малярными кистями с красной краской того самого ржаво-коричневого оттенка: ладони, колени, губы и сердце (футболка и джинсы гибнут).
Потом его отвязывают, пристраивают на худую спину тяжелый планшет и под дудку, пузырьки и зубчатую передачу мы движемся к худграфу. Мы маршируем на каблуках, высоко вскидывая обтянутые капроном коленки, с лица Сереги течет ручьем пот и краска. Кто-то хочет ему помочь, но он, отказываясь, машет головой: он сам понесет свой крест. Я смотрю на его напряженное лицо с библейской бородкой, на натянувшиеся на шее жилы, и думаю, что все не просто так в этой мистерии, разрезанной на отдельные куски и склеенной в произвольном (?) порядке. Не случайно по пути к нам присоединяются какие-то совсем незнакомые люди, они принимают во всем действенное участие, они маршируют, и в глазах их незлое детское любопытство.
И вот он лежит во дворе худграфа, освещенный весенним солнышком, один к одному – исполнитель главной роли в рок-опере «Иисус Христос – супер звезда». Вот тело заворачивают в саван (белая вязанная скатерть с кистями), и совершенно незнакомые парни уносят его внутрь здания, а с планшета-креста снимают бумагу, сворачивают в комок, сжигают и закопав пепел, в ту же ямку садят маленькую сосенку. Ее поливают водой, а «горе» заливают пивом, на «могиле» читаются стихи и мало разборчивые речи. «Покойный» присоединяется к поминающим и прочувствованно благодарит, говоря, что в трудные минуты будет приходить на это памятное теперь для него место …
Правда, на следующее утро сосенки не обнаружилось. Происки врагов.
отрывок из биографического романа "Бултыхание в небесах"