Да кто мог знать, что оно заколдованное? Обычное полено, правда, крученое от комля, но без сучков. Поставил я его перед собой на «попа», пригляделся к нему и чувствую, идет от него какая-то аура непонятная. Ну, размахнулся я топором мощно, и тут поясницу заклинило. Прострелило по позвоночнику снизу вверх и молнией из глаз вылетело. А я с топором над головой стою, как окаменел. Ни рукой, ни ногой.
Потом ноги вроде отпустило, и я в дом пошел на цыпочках с топором над головой. Захожу. Зинаида меня увидела и как закричит:
— Федор, не надо! Не виноватая я! Это Валентина меня подставила, скотина такая.
Я ей говорю шепотом:
— Зина, возьми у меня топор из рук.
Она замолчала настороженно:
— Возьми топор,— шепчу я,— не могу руки опустить.
Топор она взяла и засуетилась:
— Может, тебе рюмочку выпить от боли?
— Как я ее выпью? Стою, как фриц под Сталинградом. Что я, подпрыгивать буду? Или струйку сверху лить?
Попоила она меня из стакана — боль прошла, но руки не опустились. Даже после бутылки. На каждую руку.
Утром проснулся я распластанный на диване с кирпичом на спине. Зинаида мне спину грела, да видать переборщила спьяну, всю шкуру сожгла. Я поворчал на нее:
— Ну ты, рэкетирша, палачиха, за что пытала раскаленным кирпичом?
— Ты сам говорил, что хорошо тебе.
Встал я с поднятыми руками, ну беда — ни умыться, ни опохмелиться. И тут до меня дошло, что я во двор хочу. Я аж побледнел от этой мысли — а как?
Вот тут надо сказать, у нас в соседях живет брат Зинаиды Иван. Парень он с юмором. Но больше — с похмелья. Вот и теперь он, как нельзя кстати, влетел в дом с двустволкой и заорал:
— Руки вверх!
Это у него коронная шутка.
Но когда увидел, что я уже стою с поднятыми руками и весь бледный, он опешил, и палец на спусковом крючке у него дрогнул. Выстрел был такой неожиданный и оглушительный, что внутри у меня что-то екнуло и руки резко опустились вниз. Ну, как футболисты во время штрафного в стенке, чтоб закрыться от мяча. Понял я, что в туалет уже бежать можно, и дернул на улицу. Возвращаюсь немного радостный, все-таки одну проблему решил. Но возникла другая — руки в нижнем положении зафиксировались.
Иван пришел в себя после выстрела и говорит:
— Зина, чего это он у тебя такой стеснительный стал, прикрывается, как Афродита. Пнуть, ей-богу, хочется.
Зинаида выпроваживать стала брата:
— Иди, Иван, отсюда, все равно не дам опохмелиться. А Федор болеет. У него прострел в спине.
— Чо ж он тогда не за спину держится?
— Иди, иди,— вытолкала брата Зинаида.
Упал я на кровать в состоянии футболиста-защитника и думаю:
— Что ж эго за полено такое?
А тут и к ночи дело. Зинаида легла рядом, поегозилась и говорит:
— Федь, а если я чего хочу?
— Ну ты же видишь, заклинило.
— А может, между пальцев пропустим?
— Если б у меня пальцев, как у страуса было, три. Или два.
Утром пошел я во двор, подошел к полену — стоит, как вчера, никуда не сбежало. Сел на него, посидел. Слышу, такое тепло из него в меня пошло, и руки сами по себе разжались и задвигались.
Ах ты, думаю, в чем это она не виновата? Вхожу в дом и сразу спрашиваю:
— В чем это ты не виновата?
— Да, понимаешь, мужик у Валентины выписал журнал эротический. Тайком от нее. И я ходила к Вале его смотреть. Тайком от него.
— Ну?
— Ну и все.
— Ну и что тут такого?
— Да ведь там я такого насмотрелась, думала, ты меня убьешь из ревности.
— Ну что там, лучше, что ли, чем я?
— Не, ты еще лучше.
— Ну и все. Чего еще.
Подошел я к полену и думаю: или со мной что-то не так, или с поленом. Замахнулся я на него колуном, оно — раз — и набок. Вот ты неразбериха какая. Даже самому интересно стало. Поднял его, отступил назад, установил попрочнее, опять замахнулся, опять сорвалось. Я еще назад отступил. Ну, сейчас, думаю, кончу его. А пока назад отступал, вошел в зону действия бельевой веревки. Там Зина трусы свои сушит. А они тяже-е-елые, и веревка провисла. И когда я размахнулся, веревку колуном и зацепил...
Очнулся я в больнице. Слышу, врачи меж собой разговаривают:
— Жить будет, но плохо.
Я встрепенулся весь:
— Как это плохо? Почему это плохо?
— Вы, молодой человек, когда выпишитесь, тогда узнаете.
Ну, узнал я потом. Не так уж страшно. Просто голова сдвинулась у меня влево сантиметров на тридцать. Зинаида взглянула, успокоила:
— Нормально, пройдет. Я в эротическом журнале и не такое видела.
Сели мы с ней за стол праздновать выписку. Взял я стопку, хлоп — и мимо правого уха вылил назад. Вот тут до меня и дошло, почему жить буду, но плохо. Зинаида в слезы:
— Что же это ты теперь так и будешь жить трезвый?
Я — срочно во двор, сел на полено, прошу его:
— Поленушко, золотое, исправь меня обратно. Клянусь, не трону больше тебя.
И чудо! Опять по всему телу тепло разлилось и шея моя выпрямилась.
Теперь полено у нас дома живет. И если простуда какая или озноб, мы с Зинаидой на него садимся и — всё! Как рукой снимает.