Мать Игоря относилась к той категории женщин, которые сыновей своих если не боготворили, то к лику святых причисляли точно. Поэтому весть о женитьбе сына Амалия Эдуардовна восприняла как схождение греха на его святую голову. Грех, кстати сказать, модельной фигуры и роста, звали Соня. Девушка она была воспитанная, образованная и для любой иной свекрови представляла бы партию вполне сносную. Но не для Амалии Эдуардовны.
День, когда Игорь привёл домой Соню, навсегда теперь был отмечен в календаре как день великой скорби.
- Это вот эта что ли кочерга длинноногая (читать с одесским акцентом) будет протирать мой портрет после кончины моей? А случится она, вероятно, очень скоро, ибо ты, Гошенька, всячески её желаешь! - Амалия Эдуардовна в выражениях не стеснялась, но будучи вдовой филолога, изъяснялась языком исключительно литературным.
- Это вот её что ли тощее чрево будет вынашивать моих внуков?! А впрочем, какая разница, я-то их точно глазами своими уже не увижу.
- Амалия, прошу тебя, не драматизируй, - мать Игорь звал исключительно по имени, что придавало их общению некую неформальную разнузданность, а самой же Амалии после 15 лет одиночества, все ещё позволяло чувствовать себя женщиной, «ибо Гошенька - копия папа». Игорь мыл посуду после ужина и отчаянно прокручивал в пресвятой своей голове пути и методы восстановления хрупкого семейного мира, который и в лучшие времена сильно походил на сернистую лужу: лёгкое амбре и постоянное булькание напоминало о кипящей в наследной квартире с видом на Кремль жизни.
Стоит отметить, что сам Игорь, гордо носивший к 35 годам отчество папы - Робертович, маменькиным сынком никогда и не был. Вырос он под влиянием властного, умного, прогрессивного отца, безвременно ушедшего в расцвете сил. И потому-то Игорь - Робертович - и взял на себя заботу о еврейке-матери, которая жизнь ему не усложняла вовсе до этого знаменательного вечера.
Через два месяца и неделю до свадьбы Гоша примчался домой, как перегревшийся локомотив - на парах, явно превышающих допустимое значение.
-Мама! Ты что натворила, а ну признавайся, еврейская твоя душа!!! - в выражениях Гоша не стеснялся, но будучи сыном филолога, изъяснялся исключительно литературно.
Соня неожиданно отказалась от святых руки и сердца Игоря. Без причин, без объяснений. Без любви.
Гоша летал по наследной с видом на Кремль квартире, подобен урагану, сметая на своём пути материну жизнь и вещи в чемодан.
Амалия, между тем, ничего не понимала, но ясно видела, какой именно день в календаре теперь стоит отметить скорбным.
Дверь за Игорем захлопнулась, как когда-то, 15 лет назад за ушедшим в последний путь отцом.
Амалия осталась одна.
В действительности, Соня, живущая свою длинноногую тощую жизнь на другом конце Москвы, вовсе не желала отказать Игорю. Она его любила. Но его не любила мать Сони. И после трёх разыгранных инфарктов Соня, наконец, сдалась, положив свою жизнь на алтарь благополучия мамы. Так две, до абсолюта любившие своих детей, матери написали грустную историю четверых москвичей.
Игорь свою так и не простил.