Автор: Александр Мовчан
Помню, учился в шестом классе, зима была просто отличная, а я умудрился заболеть — подвело горло. Навалило снега, что редкость для Запорожья, мороз разрисовал окна узорами, и ярко светило солнце. В балке раскатали санками длиннющую горку, ребятня и даже взрослые лепили снеговиков, катались на коньках и лыжах, строили снежные крепости. Ну и, конечно же, в каждом дворе играли в хоккей.
В те времена сборная СССР громила яростно жующих жвачку американцев, обыгрывала на сверхскоростях рослых шведов и финнов, азартно билась с неуступчивыми чехами и не давала спуску канадцам, постоянно лезшим в драку. Страна привыкла к «золоту» на чемпионатах мира и Европы, нашей команде не было равных на олимпийских играх, и все пацаны хотели быть Харламовыми, Михайловыми, Петровыми. В союзном первенстве с завидным постоянством побеждал ЦСКА и, чтобы не уподобляться большинству, я болел за «Спартак», а в хоккее с мячом, где бессменно лидировал красногорский «Зоркий», — за хабаровский СКА.
С обмотанным вокруг шеи шарфом я, подражая Юрию Озерову, насколько мог живо комментировал воображаемый поединок. Здоровый лоб, как говорила моя мама, я клюшкой гонял по ковру резиновый мячик и после удачного броска под перекладину, которую заменял подоконник в большой комнате, победно взметал руки. Белый тюль, кроме того, что украшал окно, имитировал сигнальную сетку хоккейных ворот и, эффектно припечатываясь к стене после заброшенной «шайбы», стремительно желтел.
Бабушка Шура покачала головой:
— Ох, и всыплет Алла по первое число!
Вообще-то мою маму зовут Галина, но бабушка утверждала, что так «записали», потому что Алла — это по-русски, а Галина — украинское имя. Ну, а мама в бабушкину честь назвала меня Александром.
— Саша, выходь в коридор! — Вымыв пол, бабушка махнула шваброй и встала у входной двери. — Як звать того, шо на воротах?
— Голкипер, что ли?
— Ни, другая фамилия.
— Третьяк?
— Ни, той высокий, а я малэнька и вин тэж. Ни одного гола с канадцямы нэ пропустыв!
— Мышкин?
— Во! Тоди я Мышкин. Давай, бей мяч!
Я радостно кивнул, опустил клюшку на линолеум и, заскользив носками как коньками, продолжил прерванный репортаж:
— Якушев врывается в зону противника!
Как вы поняли, у меня была замечательная бабушка. Отличную физическую форму она поддерживала зарядкой: по утрам, не вставая с постели, крутила ногами «велосипед» или приседала, держась рукой за быльце кровати.
А родилась бабушка ещё до революции, в 1910 году, и, встретив настороженно миллениум, отпраздновала-таки девяностолетний юбилей. Приняв на веру православие, с каждым приходом «конца света» она готовилась умирать — «складать руки», — а когда всё обходилось, обсуждать с зятем атеистом поповские промашки категорически не желала:
— На то, Петрович, воля божья!
Получив два класса образования в церковно-приходской школе, она сносно читала и пусть писала с ошибками, зато с весёлыми, как её характер, завитушками отдельно стоящих букв. «П ю р е и к а к л е т ы п а т п а д у ш к о й,» — вернувшись из школы, я с улыбкой читал записку (так же лишив буквы «т» Штирлица, своего любимца, бабушка переименовала его в Шкирлица).
Моё детство неразрывно связано с бабушкой Шурой — вдвоём мы отдыхали на Азовском море, в Кирилловке, и на её родину, в село Беленькое, не единожды плавали по Днепру на пароходе. Как хвостик, я всюду следовал за бабушкой: на рынок, в «продуктовый» за молоком и хлебом, ездил на свадьбы к малознакомым родственникам и маялся в длинных очередях за каким-нибудь дефицитом. Но стоило мне подрасти, бабушку, словно ветром, уносило.
— Пишла в своё дило, — торопливо поправляя косынку, кивала она на прощание.
Вот чем должны заниматься женщины, когда им за шестьдесят? Уже ведь старушки, так? Вяжи тёплые пуловеры или вышивай, сидя тихонько в уголку. Ага, как же! Убаюкивающее рукоделие не для бабушки Шуры!
Нельзя сказать, что она была плохой хозяйкой. Взять, к примеру, пирожки. С картошкой, мясом, кислой капустой, печёнкой, творогом, вишней, абрикосами, — до сих пор помню вкус этих аккуратных (с пол-ладони, не больше), румяных пузатиков. Даже мама, отменный кулинар, лишь к пенсии смогла научиться печь такие. И паски — пасхальные куличи — тоже. Размером от стограммового стаканчика до полуметра в высоту, бабушка пекла их не в газовой духовке, а в самой настоящей печи, обмазанной глиной и побеленной дочиста известью, у себя в «имении».
Бабушка Шура жила на два адреса. Зимой вместе с нами в квартире, а как теплело, перебиралась в так называемый частный сектор — посёлок Второмайский. Дед ещё до войны «взял план» на шесть соток и построил дом — большой, кирпичный, с флигелем и летней кухней.
После дедушкиной смерти (мне тогда стукнул один годик) бабушка резко опустила руки и, не советуясь с мамой, продала половину «имения». Вырученные деньги отдала не разлучающейся с костылями племяннице на лечение, чей сын регулярно, но ненадолго, выходил из тюрьмы. Потом по посёлку пронёсся слух о полном сносе под будущий жилмассив, и бабушка молниеносно нашла покупателя. Хорошо, что мама убедила её оставить на всякий случай пару комнат и часть участка с фруктовым садом.
Чего только не росло в том саду! Яблони «Белый налив» и «Симиренко», высоченный абрикос, посаженный дедом одновременно с началом строительства дома. Виноград «Лидия» и «Дамские пальчики» оплетали арку перед крыльцом. Капризные персики требовали особого ухода и не переносили морозов, зато паричка обильно обрастала красными ягодками из года в год. А вот слива «Угорка» могла сбросить плоды, когда вздумается. Под забором, в зарослях сочной малины, прятались не менее колючие кусты крыжовника. Неизвестного сорта низкорослая вишня неповторимым вкусом плодов конкурировала со знаменитой черешней «Чкалов», и никакие, по-моему, эпитеты не нужны, если груша — «Лесная красавица».
Я активно помогал бабушке. Обкапывал деревья, вытаскивал из сарая лестницу и лазил, как обезьяна, по веткам, собирая урожай. Отдельное слово о «мичуринском чуде». Отчим «прикалировал» к абрикосу ветвь раннего «Ренклода» и я в корзину осторожно складывал гладкие мясистые сливы и бархатистые абрикосы.
Ну а вечером, когда темнело, я тихо, по-партизански, разматывал шланг для полива и следил, чтобы, не дай бог, не вытекло на улицу — могли впаять штраф и отрезать воду за перерасход кубов.
На следующий день бабушка отправлялась на базар. Я редко когда ходил, — любил на каникулах поспать подольше. Да и скучное это занятие — торговля, и не очень-то доходное, учитывая наши масштабы. Лучше почитать любимого Жюля Верна. А пара ведёрок фруктов и несколько банок ягод в кошёлке — ерунда, не идущая в сравнение с наполненными до верха мешками и деревянными ящиками. Их владельцы, круглолицые, загоревшие до черноты тётки и дядьки, приезжали из окрёстных сёл на просевших почти до обода мотоциклах с колясками или на новеньких «Жигулях», с дополнительными багажниками на крышах.
А бабушке всё нипочём. Главное, как у олимпийцев, не победа, а участие! Прямо молодела на глазах. Раскраснеется, чёрные волосы с проседью приглажены, спрятаны под нарядным платком. С бабами судачит, а по сторонам поглядывает, не пропускает клиента, ласково ему улыбается.
Бабушка никогда не возвращалась с нераспроданным товаром — хоть за копейку, но отдаст. То ли примета такая, то ли ещё что, а к пенсии в двадцать шесть рублей всё прибавка. Подсчитывая, что «уторговала», приговаривала:
— Будет вам и белка, будет и свисток. Дайте только срок.
И меня никогда не забывала — покупала петушка на палочке и мороженое, а когда уже стал студентом, совала в руку, чтоб никто не видел, трёшку или пятёрку.
Бабушка не была избалована рублём, зато отсутствием внимания не страдала. Выросла в крестьянской семье десятой, младшенькой, любимой, и красавицей вдобавок. Приехав из Беленького искать работу в дымящий трубами славный город Запорожье, вышла замуж в восемнадцать.
Немногословный дед Миша, сильный и высокий, намного старше бабушки, брал её на руки, целовал и качал, как дитя. Любил так сильно, что на работу не пускал — ревновал.
Родила бабушка двух детей. Сначала Лёню, а через пять лет мою маму. Вот только война подлая отняла Лёню — подорвался, разряжая с закадычным другом немецкую мину, истёк кровью. Мальчиков и похоронили рядом, установив на могилах вместо крестов обелиски с красными звёздами. Бабушка едва не сошла с ума от горя, но вскоре с фронта вернулся дед — комиссовали из-за туберкулёза.
За долгие годы жизни ещё не раз доставалось бабушке, а она, как вратарь, бесстрашно отбивала удары судьбы.
У меня тоже не всегда было гладко, и впереди новые испытания, но я помню, как бабушка Шура приговаривала:
— Будет вам и белка, будет и свисток. Дайте только срок.
Нравится рассказ? Поблагодарите Александра Мовчан переводом с пометкой "Для Александра Мовчан".