Я хотела написать пост о красивой бабушке в метро, но здесь будет пост о другом.
О том, о чём в моих лентах нет ни слова, наверное, потому, что я читаю молодёжь из относительно богатых семей.
О повышении пенсионного возраста.
***
Я расчёсываю подруге волосы утром, а себе вытираю слёзы кулаком, говорю:
- Понимаешь, лишних восемь лет! Эти деньги могли бы нас спасти!
Подруга удивлена и беспечна:
- Зачем же твоя мама пошла работать на государство? Ежу понятно, что государству доверять нельзя!
Моя мама с отличием закончила физмат, но физиком работать не стала. Пошла в пенсионный фонд - ей нравилось знать, что она помогает конкретным старикам выйти на пенсию пораньше, получить побольше денег, даже если выбить у государства она могла жалкие копейки. Она видела и рассказывала мне бесчисленное множество историй о том, как из-за одной неверно заполненной бумажки человек должен был работать лишние три года.
Раньше, когда пенсионная система была проще, она на цветных листочках рисовала старичкам и старушкам схему того, почему им платят именно столько. Она даже мне, хотя я была совсем малюткой, показывала и давала решать пенсионные дела. Сейчас схема стала сложнее, обросла формулами и процентами - мама и сама её едва понимает, несмотря на оконченный физмат.
Ещё маме нравилась стабильность. Она стабильно голосовала за Единую Россию, и если я пыталась возмущаться, говорила: “Ты не жила в девяностые, когда мы всем домом ели одну перловую кашу полгода…” - и замолкала, не желая погружаться в эти воспоминания. Когда наступил кризис и многих её подруг уволили, она говорила: “Хорошо быть госслужащим. Зарплаты не повышают, но и не увольняют зато. Хоть какая-то стабильность”.
Последние четыре года она о стабильности не говорит.
Мы всегда любили заготовки - варенье черничное и брусничное, лечо и нечто с загадочным названием “анкл-бэнс”. Но сейчас мама собирает чернику с каким-то остервенением, почти злобой. “Пять литров. Иначе зимой нечего будет есть” - говорит она папе. Мама консервирует съедобный папоротник-орляк и засушивает Иван-чай. Мы обе делаем вид, что это просто экзотические деликатесы, к которым у неё внезапно проснулся вкус, но обе знаем, что это не так. Зарплату не повышали уже десять лет. А цены между тем неумолимо растут.
Я приезжаю домой, и папоротник-орляк укоризненно смотрит на меня из открытой пятилитровой банки. Я приезжаю домой и наблюдаю запустение: старая мебель, пустая квартира, одежда из секонд-хендов. Ящики завалены едой, купленной с огромными скидками: шоколадки за девять рублей, макароны за восемнадцать, какие-то консервы.
Я привожу на ночь подругу и, пока она ужинает тушёной курицей, думаю: “Господи, ведь это еда родителей, ведь им теперь нечего будет есть после работы”. И ужасаюсь этой мысли.
Я приезжаю домой и глажу кота. Рассказываю внимательной маме:
- Вот у парня моего аллергия на котов, поэтому мы заведём собаку, наверное. Нам обоим очень нравятся корги. Они такие милые!
Мама внезапно мрачнеет и буркает, уткнувшись в вязание:
- Ненавижу корги.
Я удивлена. До сих пор никакой ненависти к собакам мама не проявляла.
- Почему?
- Мерзкие собаки. Их Шувалов на своём самолёте возит.
Я понимаю маму. Корги, конечно, не при чём, но если собака чиновника, который живёт на твои деньги, в итоге живёт лучше тебя, её трудно любить.
Мама смотрит видео Навального, но хождения на митинги осуждает. “Ещё задержат, зачем это тебе, лучше не связываться” - ворчит мама. Но на митинг против повышения пенсионного возраста мы пойдём вместе.