18 июля в уфимской галерее X-MAX открылась выставка памяти художника Наила Байбурина «Оддохни, старичок». В экспозиции представлены его работы, большинство которых в Уфе не выставлялись, ремейки тех, что не сохранились, а также новые произведения, созданные Максимом Холодилиным и Расихом Ахметвалиевым по байбуринским образам и мотивам.
Чаще всего имя Байбурина пишут с мягким знаком, а когда говорят – подозревают, что он там есть. Сам художник настойчиво укладывал свое имя в четыре буквы. Так оно звучит и на афише выставки. Отсутствие знака не создает грамматический сквозняк, а предлагает посмотреть на привычное имя иначе. Пожалуй, теперь, после смерти художника, только это и остается. Не зная ничего о Наиле Байбурине, вы можете поискать информацию о нем в интернете. Как правило, первыми попадутся некрологи уфимских СМИ 2015 года, из которых легко заключить – это был волшебник, сказочник, мудрец, любитель перформансов. Подобные сравнения вполне уместны, учитывая, что его творчество во многом связано с театром. Именно эту разношерстную мягкость было решено оставить за пределами выставки.
– Свои работы я делю на две категории: злые, ироничные и симпатичные, добрые, – подчеркивал Наил Байбурин. – Естественно, мне ближе добрые. Они комфортные, а злые – дерзкие, но они тоже необходимы, как струны.
Кажется, именно эти струны и звучат. Перестроенный общими усилиями музыкальный рельеф деформирует привычный образ художника. Перед зрителем оказывается фигура, бесшумно вросшая в чернозем и сожравшая под ватерлинией всю полевую кухню жизненного пространства, значительно превышающая одинокий надземный образ.
Кривым стержнем галерейного пространства становится лезвие косы, которое некоторое время было средством для воспроизведения байбуринской действительности. Незаменимый инструмент рифмуется с тут же растущими, как грибы, кукольными лингамами, порой страдающими по-человечески понятной гигантоманией. И без того обоюдоострый символ плодородия становится все опаснее. В унисон стая байбуринских птиц, когда-то цокавших по небу острыми шпорами, мутирует в хищный рой, охраняющий отдельно взятую пустоту от всего живого. С «Трофеем» – черепом, окаймленным гривой из кос, начинает разговаривать «Фатум» – своего рода увеличенная в размерах реплика, выросшая после тщательного удобрения временем. После этой переклички трофейные косы уже не стригут гриву, а раскручивают черную дыру, которая способна снять любую голову даже без физического контакта. Закованная в полустертые листы моль, исхудавшие от фонтанирующей жизни ржавые гвозди (не будем забывать, что nail с английского означает «гвоздь»), жадный танец семи девушек, сделанных из острых лезвий, вокруг огромной деревянной ракеты, отправляющей жизнь в подпространство целыми армиями, – никакой мягкий знак не способен выдержать такую симфонию.
Все эти черты рисуют образ художника в рамках тире, обычно умещавшегося между датами рождения и смерти, превращая продолговатый знак в минус. Тот быстро находит визуальное воплощение в острой щели, прорезанной на фотографии первого диктора башкирского телевидения Расимы Каримовой в «Телевизоре». Сам «Телевизор» оказывается невольно вовлечен в полиптих, где от высокого до смешного, от иконы до антииконы – один элемент – пятый, женского пола, закованный в дерево и железо. Ее указатели тычутся во все стороны света, в область детства и географию старости, стягивая все в жесткую игрушку-пружинку.
По углам раскиданы и переговариваются между собой мусорные мешки, на стене – медитативное кино про то, как человека, раздетого в мороз, сминают сгустки воздуха, оформленные ветками и временем. Где-то посередине – мольберт, некогда принадлежавший Байбурину, с его фотопортретом, на котором он со свойственной ему провокативностью наблюдает за всеми, кто придет посмотреть, как коса летит на человека, пока еще не превратившегося в камень.
